Мокрая половица для ученых

В истории Древнего Рима было все: от добродетелей до предательства, от республики до империи. Жан-Леон Жером. Гонки колесниц в Древнем Риме. 1876. Художественный институт, Чикаго

Новый роман Ольги Елисеевой «Триумфатор» посвящен Древнему Риму, но события в нем развиваются несколько иначе, чем это происходило в реальной истории. После череды гражданских войн республика сменяется империей. Приход христианства происходит одновременно с новой властью. С Ольгой ЕЛИСЕЕВОЙ побеседовала Виктория БАЛАШОВА.

– Ольга Игоревна, хотелось бы начать беседу с вашей новой книги «Триумфатор». Вы известны своими произведениями, посвященными российской истории. Почему на сей раз выбор пал на Древний Рим? Более того, это альтернативная история. Что привело к такому выбору?

– Проблема, как всегда, не в Риме, а в нашем сегодняшнем дне. Хотя Рим я, конечно, очень люблю. В его истории, кажется, было все – любые коллизии на выбор. От гражданских добродетелей до низости и предательства. От завоевательных походов до внутренних войн. От республики до империи. Альтернативная история – только прием. Я убеждена, что приход императорской власти в Риме и приход христианства должны были произойти вместе. И показываю, как это могло бы случиться в параллельной реальности.

На моих глазах мир, в котором мы живем, все глубже погружается в язычество и повседневный «бытовой» магизм. На примере Рима становится очевидно, как неприятна такая жизнь. Главный герой одержим, ему приходится делить свое тело со злым подселенцем, которым из «лучших соображений» его наделили еще в детстве. Человек страдает, мучается от собственных низких поступков, на которые его подталкивает тварь, живущая в нем. Мой рассказ – о том, как душа берет верх и через какие терзания это происходит.

– С чего у вас началось увлечение историей? Сразу ли появились любимые персонажи, например Бенкендорф?

– Я всегда чувствовала, что буду писателем, который пишет про историю. Вот прямо с детства. Сразу как отпали идеи стоять с Мухтаром на границе. Кто кем хочет быть, а мне, извините, втемяшилось. Вот мучаюсь уже много лет и невероятно счастлива. Делать свое дело – редкая удача. А любимые персонажи возникали время от времени: то Екатерина Великая с Потемкиным, то Бенкендорф с Николаем I. Каждый из них по-своему меня охранял.

– Как обычно у вас случается: зарождается идея книги, а потом главный герой становится любимым или вы идете от образа героя к сюжету?

– Конечно, сначала герой. А потом вокруг него накручиваются события. Личность диктует сюжет. Иной раз мне кажется, что герой берет дело в свои руки и как бы работает за меня: то документ подкинет, то историю расскажет через чьи-то мемуары. Так было с Бенкендорфом. Всякий раз, когда сюжет, по моему мнению, заходил в тупик, мне слышалось, как Александр Христофорович говорил: «Сейчас, девочка. Подожди…» И дело вставало на нужные рельсы.

Мне казалось, что у всех авторов, пишущих на исторические темы, так: прямая связь с героем. Я вспоминала слова Далии Трускиновской о полицмейстере Архарове, которого она описывала в романе «Чумная экспедиция», посвященном временам Чумного бунта в Москве 1771 года. «Не могла с ним договориться, – говорила Далия Мееровна, – а потом он заходил по квартире, закашлял, зачихал».

Когда работаешь с героем, который когда-то действительно жил, то прочитываешь множество документов об этом человеке. Волей-неволей создается такое ощущение, будто его сапоги лежат в прихожей, а сам он слоняется где-то поблизости. Но вот однажды Далия Трускиновская на своем мастер-классе описывала приемы работы с персонажами – срисовывайте с соседей, характерные жесты подсмотрите у сослуживцев, повертите головой вокруг – найдете своего героя. Многие были согласны и азартно принялись описывать знакомых под видом княгини Ольги или Карла Великого. Я читала книги этих авторов, и, признаюсь, у них хорошо вышли персонажи.

Но я-то была «в пролете». Одна такая странная. Подумала-подумала и оставила себе свой метод. Универсального рецепта, к счастью, нет. Многие, я знаю, подбирают персонажей под уже сложившийся сюжет. Это хорошо, если у вас на лестнице не толкается очередь из желающих быть описанными. А мне-то что делать?

– Какими книгами вы увлекались в детстве? Повлияли те увлечения на ваш стиль письма, как вы думаете? И, зная про вашу любовь к Пушкину, не могу не спросить: она родом из детства или пришла уже позднее?

– Все росли со сказками Пушкина. Если бы не Александр Сергеевич, вся наша культура, даже ментальность были бы иными. Он – камень, на котором мы как народ взяли и надстроили себя. А вот любимые книги в детстве были иными, до Пушкина надо дорасти, хотя нас и пичкают им с пеленок. Мои любимцы были Дюма и Вальтер Скотт. Рыцари, прекрасные дамы и мушкетеры. Отсюда страсть к средневековому антуражу и мирам фэнтези.

– Ваша семья целиком состоит из писателей: вы, муж и сын. У вас часто случаются литературные споры? Ваш дом можно назвать своеобразной литературной гостиной?

– К счастью, нет. Мы нормальные люди и, помимо литературы, еще и все преподаем. Поэтому наш дом не «учительская», конечно, но такое странное место, где вечно что-то происходит, связанное с работой, с учениками. Зато на скуку нельзя пожаловаться. А это, как писала Туве Янссон, «делает честь любому дому».

Литературные обсуждения у нас с сыном случаются ночью у холодильника. Он вышел как бы ни за чем. И я делаю вид, что о перекусе не думала. Начинаем вспоминать новинки и выразительно поглядываем в сторону плиты. Тут и отец присоединяется. Тоже с умными разговорами. Всегда интересно, кто первым сорвется и предложит продолжать уже за бутербродами.

– Что вы думаете о современной исторической литературе? Какие у нее плюсы и минусы?

– Главная тенденция – столкновение с тем историческим прошлым, которое наконец открылось России после тяжелых событий 90-х годов. Вдруг многим стало ясно, что мы – страна с тысячелетней христианской культурой, что гражданская война – трагедия, что мы за один только XX век дважды ломали свое государство и пора бы повзрослеть. Вот это чудовищное столкновение с правдой каждый художественно мыслящий человек (не только писатель) пропускает через себя. Чтобы вырасти, нам приходится встретиться со своими страхами лицом к лицу. Узнать и принять себя настоящих – помнить, что мы как народ способны и на высокий порыв, и на гнусность. Все зависит от нравственных ориентиров, которые мы себе выберем. Бога или Коммунистический интернационал. Вместе не получается, сколько ни пытайся. Современная историческая литература по мере сил и старается помочь нам коллективно совершить эту встречу с национальными страхами.

– Некоторые авторы исторической прозы (включая меня) не являются историками. Как вы относитесь к таким «любителям», непрофессионалам? Вас не коробит наш подход к подаче материала?

– Вовсе нет. Скорее наоборот: я с опаской отношусь к тому, что делают в литературе завзятые ученые. Иногда выходит слишком академично. Согласитесь, проще накопить знания по эпохе, о которой пишешь, чем «сбить руку» и перейти с научного языка на «человеческий». Что греха таить, у моих коллег это редко получается.

– Есть ли у вас желание написать произведение, далекое от исторической тематики? Детектив, например, или любовный роман? И какой у вас самый любимый жанр после исторической прозы?

– Да, конечно. Но за что ни возьмусь… помните, как в анекдоте… «все пулемет получается». Если детектив, то ретродетектив, если любовный роман, то в историческом антураже. Наверное, дело в том, что я не чувствую современность реальной. Не смейтесь. Мне все время кажется, что вот-вот отдернут занавес – и мы попадем в настоящий мир. Не обязательно в другую историческую эпоху. Просто я знаю и чувствую, что реальность иная. А то, что нам показывают перед глазами – не совсем правда.

– Сомерсет Моэм когда-то сказал: «Я сажусь писать каждый день в 9 утра. Моя муза знает об этом и звонит в дверь». Вы писатель вдохновения или приверженец строгой дисциплины – нет вдохновения, но сяду и буду работать, а муза придет, куда она денется?

– Не осужу ни тех, ни других. Но мне кажется, что книг и так очень много, происходит засорение ментального пространства. Стоит воздерживаться от очередного «шедевра». Пишу, когда уже сил нет носить «это» в себе. Настоящая книга приспеет обязательно в самый разгар другой работы.

– Одно дело публицистическая проза – тут скрупулезное знание истории для вас безусловный помощник. Но когда вы пишете художественное произведение, вам оно не мешает придумывать сюжетные ходы?

– Как ни странно, реальность бывает занимательнее вымысла. Знания помешать не могут. Дело в том, чему отдается приоритет. В научном тексте – фактам и их подтверждению. В литературе – художественности. Это и есть «мокрая половица», на которой поскальзываются многие из моих коллег-ученых. Действуют в романе как в привычном научном пространстве. Результат бывает плачевен.

– Я знаю, вы очень занятый человек. Какой для вас самый лучший отдых? Что придает силы?

– Прогулка по лесу. Плавание по реке. Природа как таковая. Можно кататься на велосипеде или грести в лодке. Наверное, поэтому мы с друзьями так много путешествовали. Однажды даже прошли пешком через горный Крым. Тишина. Возможность побыть с собой. Вернее, с тем, что внутри нас. Мир там не меньше, чем снаружи.

– Вы много работаете с молодежью, со студентами. Что самое интересное для вас в общении с ними? Многие считают нашу молодежь «пропащим» поколением. Вы разделяете это мнение?

– «Пропащими» других людей считают только те, кто привык все ругать и ужасаться: куда катится мир? Куда надо, туда и катится. Куда Бог его катит. Молодые – другие. Они сильно отличаются от нас по своему мировосприятию. Оно у них «перпендикулярное». Я рассказываю им то, что знаю. Они помогают мне немного освоиться в их мире. Этот тандем и интересен.

– Куда без вопроса о творческих планах. Что-то готовите новое для читателя?

Да. Но не знаю, когда и во что это выльется. Я продолжаю изучать погружение современного мира в магизм. Мне любопытна тенденция, когда вдруг неожиданно все больше людей открывают в себе некие способности. Далеко не всегда это благо. При падении нравственного уровня тенденция может оказаться пострашнее терроризма.