Демократия, но не всеядность

Девочки в круг студенческого журнала  допускались только в виде декоративных  украшений. Густав Климт. Дама с веером.  1917. Частная коллекция

Анна Голубкова – одна из немногих представительниц современной русскоязычной литературы, кто привык больше отдавать, чем получать. Многочисленные критические статьи в периодике, альманах «Абзац» и вот теперь новое издание – «Артикуляция». Каждый культуртрегер ощущает, как много он недодает своим текстам, занимаясь другими. Тем не менее интервью с Анной Голубковой также стало отчасти благодарным рассказом больше о других, чем о себе. С Анной ГОЛУБКОВОЙ беседовал Владимир КОРКУНОВ.

– Анна, вы родились в Калинине (Твери) и в начале литературной жизни столкнулись с местной поэтической тусовкой? Или вам повезло сразу встретить «правильных» людей?

– Как ни удивительно, ни с какой тверской поэтической тусовкой я не сталкивалась, потому что до отъезда в Москву в 1997 году вообще не предъявляла свои произведения публике. Я познакомилась с Ефимом Беренштейном на Розановских чтениях в Костроме в 2003 году, а с другими тверскими поэтами – на фестивале верлибра в 2007 году, когда уже издавала «Абзац» и местной меня было назвать уже сложно. В начале 1990-х на историческом факультете ТвГУ выходил студенческий журнал «Лайф не в кайф», и все работавшие над ним мальчики писали стихи. Но девочки в их круг допускались только в виде декоративных украшений, так что никакой мысли даже не возникало вступить в литературный, а не бытовой контакт с этим кружком. Именно через Ефима Павловича на той памятной конференции я познакомилась с Юрием Борисовичем Орлицким, а уже через него – со многими московскими и петербургскими поэтами. Так что странным образом тверская литературная тусовка все-таки сыграла в моей жизни важную роль.

– Кем вы тогда увлекались в поэзии? Я к тому, быстро ли перешагнули местный пантеон? Я тоже тверской, но до 25 лет минимум плотно пребывал в плену иллюзий…

– Мои запросы с самого начала отличались большим размахом. В первой половине 1990-х годов я увлекалась исключительно англоязычной и немецкоязычной поэзией. Хотелось бы приврать, что модернистской, но нет – самой что ни на есть классической. Правда, чуть позже очень полюбила модернистскую прозу – Рильке, Вирджинию Вулф, Джойса и других, которых тоже предпочитала читать в оригинале. Кстати, всем очень рекомендую, потому что любой перевод, как бы он ни был хорош, – это интерпретация.

– А к Розанову вы как пришли?

– Мне почему-то очень хотелось заниматься рецепцией Пушкина, как я тогда несколько романтически это определяла, – отражением Пушкина в зеркале множественных восприятий. Моя первая курсовая на филфаке МГУ была посвящена Пушкину в восприятии Владимира Соловьева и Дмитрия Мережковского. Вторая – статьям Розанова о Пушкине. У меня была книга «Пушкин в русской философской критике», там я в свое время прочла их статьи о Пушкине и очень заинтересовалась. Но после второй курсовой втянулась, бросила Пушкина и начала заниматься только Розановым, вернее, его литературной критикой. Из этих штудий появились кандидатская диссертация и книга «Литературная критика В.В. Розанова: опыт системного анализа», достаточно популярная в кругах исследователей Розанова и религиозной философии начала ХХ века.

– Путь в науку – попытка вырваться из этого круга, реализоваться самой?

– Сначала был путь в науку, и только потом – в литературу. Мне всегда было интересно заниматься аналитикой, и я была рада найти полезное применение теоретическим познаниям, полученным на филфаке МГУ. Кроме того, как исследователь я окончательно сформировалась на кафедре истории литературы ХХ века (теперь это кафедра истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса) под руководством профессора Марии Викторовны Михайловой, которая не только публиковалась в феминистском журнале «Преображение», но и сделала многое для возвращения женщин-писательниц в историю литературы. Например, она (в сотрудничестве с Ольгой Велавичюте) собрала и опубликовала произведения Нины Петровской. Кстати, у нее есть даже отдельный спецкурс «Писательницы Серебряного века: творчество и судьба». Также большое влияние на меня оказали ежегодные Розановские чтения, которые проходили в Костроме. Организатору этих чтений, профессору Ирине Анатольевне Едошиной, удалось создать совершенно уникальную атмосферу – демократичную и очень доброжелательную.

– Вы говорили, что до «Артикуляции» – после приостановки альманаха «Абзац» – находились в состоянии «спокойствия»: ни авторы не домогались, ни хейтеры хороводом по ленте Фейсбука не ходили. Психологической преграды перед созданием нового проекта – вместе с Татьяной Бонч-Осмоловской, Гали-Даной Зингер, Евгенией Риц, Дарьей Суховей – не было? Зачем вам была нужна «Артикуляция» и почему именно «Артикуляция»?

– Издание альманахов – это зависимость, от которой очень трудно избавиться. А еще мне не хватало площадки, где я могла бы свободно высказываться. Во всех журналах, которые сами по себе были вполне прекрасными, существовали какие-то ограничения, связанные с редакторской политикой. И я считаю, кстати, что это нормально, в этом нет ничего страшного, так и должно быть. Мне же хотелось сделать ресурс демократический, но не всеядный. При этом я понимала, что одна его, во-первых, вряд ли потяну, во-вторых, взгляд одного человека всегда ограничен, не говоря уже о том, что бывают какие-то сиюминутные интересы и впечатления. Поэтому я пригласила в соредакторы поэтов, которые и так занимались литературно-организационной и публикаторской деятельностью. Каждая из них публикует то, что считает нужным. Все они великолепные профессионалы с большим опытом работы в современной литературе. Поэтому изначально было понятно, что главный редактор в «Артикуляции» не только не нужен, но и невозможен, однако при необходимости я выполняю работу координатора и модератора. Это и дает «Артикуляции», как мне кажется, такой интересный стереоскопический взгляд на современную русскоязычную (и не только, у нас в последнее время довольно много переводов) литературу.

Слово «артикуляция» в русском языке больше относится к фонетике, однако также означает и проговаривание, обозначение позиции. В английском же языке articulation значит еще и «сустав», «сочленение». И это название, как мне кажется, во всех значениях хорошо отражает специфику нашего издания.

– Горизонтальная редакция хороша демократизмом, но чревата случайными текстами в журнале. Вас это не страшит?

– Нет. Во-первых, я доверяю профессионализму моих соредакторов. Во-вторых, насколько мне известно, у рок-музыкантов есть понятие «сопля», то есть откровенно неудачная песня, которую они специально помещают в альбом, чтобы на ее фоне все остальные выглядели выигрышнее. Так что, если такой случайный текст у нас и появится (но я в это не верю), это будет всего-навсего такая «сопля».

– Как вы осознавали себя как феминистку и стали пусть тихой (имею в виду планомерную работу без громких акций), но активисткой?

– Как я уже сказала, меня называли феминисткой давно, но я себя таковой не считала, потому что не жила по-настоящему женской жизнью. А вот когда я начала жить такой жизнью, мне это очень не понравилось, так что я сразу же осознала себя феминисткой и начала что-то делать в этом направлении. Что касается активизма, то как явление он, по-моему, оформился относительно недавно. Если вы имеете в виду акции с политическим подтекстом, то самой известной был фестиваль нецензурной поэзии, который мы с Алексеем Сосной организовали в Зверевском центре современного искусства прямо перед началом действия соответствующего закона. И вообще лет шесть назад моя литературно-организационная деятельность была достаточно активной. Сейчас не то чтобы не до этого, но как-то не совсем понятна аудитория, с которой можно работать, и потому мне не очень интересно этим заниматься.

– Каким вы видите развитие «Артикуляции»? Будет ли больше внимания уделяться проблемам женского письма или вы принципиально не будете влиять на редакторов/редакторок (а одна их них, Дарья Суховей, однажды составила поэтическую подборку только из текстов поэтов-мужчин)?

– Для проблем женского письма есть замечательный ресурс «Ф-письмо». «Артикуляция» – это профем-ресурс, особенно в той части, которую редактирую я. Но никаких специальных ограничений по этому и другим вопросам у нас нет. Каждая из редакторов собирает свой раздел самостоятельно. Единственное, мы хотим публиковать украинских русскоязычных авторов и потому не очень приветствуем людей с противоположными взглядами. Конечно, есть некоторое количество авторов, которые не захотят иметь дело со мной лично и с проектом, в котором я принимаю активное участие. Но в первую очередь это их выбор, а не мой.

– Ваши новые стихи часто сосредоточены вокруг разного рода абьюзных ситуаций. Не думаете ли вы, что, сосредотачиваясь на этой безусловно важной теме, вы немного себя обкрадываете, учитывая богатство оптик и тематик в ранних текстах?

– Наверное, такое впечатление складывается из-за того, что у меня давно не выходили книжки. Потому что если бы книжка вышла, сразу бы стало видно, что меня интересуют самые разные темы. В последние годы, кстати, в «Лиterrатуре» выходил мой цикл о жизни в московском микрорайоне, а чуть раньше, в «Волге», – цикл стихотворений о том, как не пишутся стихотворения. А еще в 2016 году – большой текст под названием «Нечто вроде поэмы» в «Цирке «Олимп» + TV». Просто стихи на волнующие всех темы привлекают наибольшее внимание, вот и кажется, что ничего другого у меня нет. А оно есть! Что касается феминистских стихов, то они публиковались в журнале «Контекст» и в той же «Волге».