С поправкой на азиатскую эпоху

Мастер Чэнь: «Я критиков не боюсь, наверное, потому что не настоящий писатель. Настоящие – боятся». Питер Пауль Рубенс. Геракл и Цербер. Ок. 1636. Музей Прадо, Мадрид

Перед нами человек, стоящий как бы вне русской литературы или демонстративно сбоку от нее. Мало того что действие почти всех его книг проходит на азиатских, реже – на европейских просторах, у него еще и герои кроме редких случаев (романы «Дегустатор» и «Этна») – иностранцы. А чего стоит непривычный для нас псевдоним? И вот этот человек написал роман о кругосветном путешествии к Цусиме, где все герои – наши соотечественники. С МАСТЕРОМ ЧЭНЕМ побеседовала Наталья РУБАНОВА.

– Дмитрий или Мастер Чэнь: как удобнее? И кстати, откуда этот псевдоним, напомните.

– Удобнее в данном случае Дмитрий, тем более что мы давно знакомы. А псевдоним – из прекрасного города Гуанчжоу, из дома-музея замечательной семьи Чэней, основоположник которой долго путешествовал и осел в земном раю… В моих книгах этот сюжет часто повторяется, да и в жизни тоже. Откуда-то вовремя убежать, куда-то доехать и понять: вот мой рай. Зимой хоть месяц стараюсь пожить в любимой Малайзии. Стоп, слушайте, это неинтересно – вот так сидеть и рассказывать о том, как я живу.

– Отчего же, читатель у нас любопытный! Рассказывайте…

– Лучше это делать в книгах, в сказочном варианте. Так или иначе, первый в истории русской литературы китайский псевдоним – это здорово. Это как бы Александр Грин, который был Гриневским, но с поправкой на нашу азиатскую эпоху.

– Тогда так: как востоковед стал прозаиком, с чего все началось? И остается ли у прозаика время на востоковедение? Вы ведь и журналистикой занимаетесь плотно…

– У меня ощущение, что я все время занимаюсь одним и тем же делом, и оно началось вовсе не с первого романа. Путешествия – в основном в Азию, разговоры с людьми там, оперативные комментарии, романы и рассказы… Попробуйте из этой конструкции вытащить какое-то звено – а вдруг она обрушится.

– Тогда «из какого сора…», извините за банальность?

– Сора в жизни вообще нет, не должно быть. Для начала – человек не должен думать о том, как он пишет. Это должно быть самым привычным занятием в мире. Вот Шостакович, которого я очень люблю, – он с чего начинал день? Бегал пальцами по клавишам. Иначе вечером не смог бы выступать – а он был пианист-виртуоз. Еще писал песни для кино – «Нас утро встречает прохладой…» и прочее. И преподавал. И что, вы думаете, если бы он этого всего не делал, то было бы больше великих квартетов или симфоний? Не уверен. Каждая моя книга – это полки три других книг, закладки, выписки, плюс разговоры с людьми, чтение в архивах газет какого-нибудь 1929 года... Но смог ли бы я видеть сегодняшний мир и самостоятельно пытаться в нем ориентироваться, если бы не поглощал эти тонны уникальной и мало кому известной, забытой информации? Я лишился бы тогда громадных преимуществ – глубины взгляда и знания неожиданных деталей. То есть работа над книгами очень помогает работе эксперта-международника и обозревателя. И наоборот.

– Вы не работаете в рамках отдельного литературного жанра – детектива, шпионского романа, историко-приключенческого «течения». У вас микс на любителя, причем микс, так скажем, приправленный незанудной интеллектуальной начинкой…

– Да я просто знать не знаю, что такое жанр и почему я должен в него вписываться. Обычно ведь жанры возникают задним числом – писатель что-то написал так, как нравится, тут приходит критик и говорит: это новый жанр, классика, теперь и другие настоящие писатели должны следовать правилам, заложенным вот этим, первым. Почему должны? Потому что выйдете за рамки – и мы, критики, вас осудим. А я критиков не боюсь, наверное, потому что не настоящий писатель. Настоящие – боятся.

– Настоящие – не боятся: король-зоил гол… Ну а теперь про вашего читателя. Кто он? Вы о нем вспоминаете, когда пишете, или считаете это делом плебейским – думать о том, кто купил ваш томик и перелистывает здесь и сейчас бумажные или электространицы?

– Да. Пишем для самых-самых. Тех, которые, быть может, и не прочтут никогда. Или для тех, кого давно нет с нами… на том или этом плане.

– Мы все пишем для узкого круга. Вопрос в том, с кем ты общаешься. Я хорошо знаю, что мой читатель – это человек очень умный, замечательный, по сути, человек, но у него есть секрет. Он очень эмоциональный и глубоко романтичный, знающий мир вокруг себя, но не желающий ему поддаваться. Я часто встречал таких женщин с необычной биографией, но еще я вдруг обнаружил, что это люди военных и близких профессий. Вы знаете, как романтичны бывают военные? Пишут стихи и песни, например. Потому что это профессия высокого горения. Но еще мои читатели – это элита, хотя чаще не в денежном и не в административном смысле. И я пишу не только для них, а о них. Кто-то примерно на четвертой моей книге заметил: смотрите, у этого Чэня нет «средних» и «типичных» людей, никакого «простого человека», все герои – предельно сложные, нетипичные, талантливые, замечательные… В общем, вам уже понятно, с какими людьми я все время общаюсь. Для них и пишу. Или дело в том, что надо уметь видеть в людях именно замечательное, уникальное?

– Если это уникальное в них есть. Не всем дано, знаете ли…

– Ну и, наконец, мои герои и мои читатели – те, кто читает книги. Бессмысленной была мечта издателей о больших тиражах за счет тех, кто в принципе не читает ни настоящих книг, ни интернетских.

– Вы сами читаете электрокниги? Близка ли вам вообще эта условно тинейджерская электронная модель чтения?

– Я в день перерабатываю тонны всякого материала в Сети, но книга – это такая вкусно пахнущая бумажная штука, которую держали в руках другие люди, люди, которых ты знал, штука, которая… которая физически есть. То, что читают в кресле перед сном или в самолете, в метро… удовольствие, в общем.

– А ведь отсутствие тактильного – да просто живого – контакта с бумажной книгой встает на пути у многих при переходе или непереходе, если угодно, на электрочтение. И это более чем понятно, разве нет? Бумага и экран – небо и земля.

– Могу вас порадовать. Уже пять лет как продажи бумажных книг – по крайней мере в США, а за ними и в прочих странах – вернули себе первенство. Все-таки человек чем больше бросается на новое, тем сильнее ценит после этого старое.

– Вы много путешествовали, работали в разных странах. Как подобный опыт отражен в ваших книгах? Вы снова пишете про сегодняшнюю Азию: реальные и придуманные истории… Тема не отпускает?

– Пишу о том, что знаю, как никто: это же естественно. Это мое конкурентное преимущество. Особенно в давно наступивший век Азии.

– Один из ваших рассказов входил в запрещенную книгу «Я в Лиссабоне. Не одна», которую я имела честь составить. Помните? Книга вышла в 2014-м, потом тираж в 3000 экземпляров сожгли. Узнали о том авторы в 2019 году, причем случайно. Откомментируете вандализм в отношении сборника любовно-эротических новелл – и вообще книг? Россия, XXI век. Костер книжной инквизиции.

– Знаете, я к этой истории отношусь спокойно. Потому что сейчас не 2014 год. Тогда мракобесы, как кому-то казалось, затравили все в округе. Я понимаю – они вылезли из темных нор в ответ на «болотные выступления» других не менее противных мне персонажей. Ну и спасибо им, мракобесам, за поддержку. Плохо, что какое-то время они отказывались уползти обратно. Но сейчас-то их бояться смешно… Кстати, сожгли ведь книгу не сами мракобесы, то есть не инквизиция, а испугавшиеся инквизиции трусы: интересно, да? Настолько перепугались, что не подумали – надо было не сжигать, как Гитлер, а, допустим, растворить в кислоте. Как-то пристойнее. Между прочим, мой рассказ из этого «Лиссабона» вышел в моем новом сборнике, да он его еще и открывает. Я видел в напечатанном виде рассказы и прочих авторов. В общем, сегодня можно, конечно, устроить показательную казнь сжигателям книг – но они и сами уже все поняли, и им должно быть грустно. Месть сервируют в холодном виде, но я не уверен, что она вообще относится к вкусным блюдам, холодная или горячая.

– У вас готовится к выходу новый роман про Цусиму: итог начала работы над сценарием фильма, который пока «завис», а вот книгу вы сделали. Расскажите о ней.

– Это великолепная история. Мы довели работу над предсценарием до такой стадии, когда у меня возникли живые люди – четыре замечательных персонажа; нет, даже шестеро. С ними надо было что-то делать. Их отношения, борьба друг с другом высекали искры, но вхолостую. А тут я еще начал выяснять, как люди тогда говорили – другой же был русский язык. Начал делать выписки. В том числе из – кстати, о «Лиссабоне» – сборника эротической прозы Серебряного века: Алексей Толстой, Анатолий Каменский, другие… То есть мои герои еще и заговорили. В общем, не написать было уже нельзя.

– Получилось?

– Получился… «Титаник». Действие романа целиком проходит на палубе крейсера, идущего в составе эскадры к Цусиме. И читатель-то знает, чем это кончится, но не знают герои. Главное же – они-то, герои, поражения не потерпели, даже погибшие, каждый в чем-то победил. Теперь вот не могу расстаться с теми, кто выжил. Что они делали в 1917 году, такие? И позже? Ну, подумаем.