Наталья Рубанова
Для развития чуткости к слову у музыки нет соперников, разве что стихи.
Джон Уильям Годвард. Музыка. 1895. Частная коллекция
«Знамя» – старейший литературный журнал, издающийся с 1931 года. В нем печатались корифеи советской литературы, продолжает он держать марку и сегодня, когда ситуация для «толстяков», мягко говоря, сложная. А держится журнал в том числе благодаря таким людям, как Елена Холмогорова, совмещающая в одном лице ипостаси писателя, преподавателя литературного мастерства, редактора и секретаря. С Еленой ХОЛМОГОРОВОЙ поговорила Наталья РУБАНОВА.
– Елена Сергеевна, многие меняют ноты на буквы, меняют звучащую клавиатуру на стучащую, менее романтичную, менее загадочную. А что дало вам музыкальное образование и как опыт игры на фортепиано отозвался на прозе?
– Если говорить о музыке, это для меня прежде всего не опыт обучения, а опыт квалифицированного слушателя. Я провела детство в доме моего дяди, пианиста, профессора Московской консерватории, где моим любимым местом была небольшая ниша между двумя роялями, обращенными клавиатурами друг к другу. Приходили заниматься студенты и аспиранты, а каждое мое утро шло под звуки «Хорошо темперированного клавира» – дядя неизменно начинал день с Баха. Музыка и сейчас постоянно в моем доме, но это не может заменить живого звука – на концерты я хожу очень часто. А для любого творчества (как и для восприятия жизни вообще) музыка – как ничто другое – дает то, что Ольга Седакова точно назвала «расширением сердца»: способность по-настоящему глубоко чувствовать все вокруг.
– «Музыка – искусство интонируемого смысла»: знаменитое асафьевское определение, которое «проходили» все музыканты. …Насколько вам представляется полезным пресловутый «интонируемый смысл» переносить на буквы? Учите ли вы этому своих студентов? Имею в виду работу над текстовыми фразами по аналогии с фразами музыкальными. Названия ваших книг, впрочем, говорят сами за себя: «Трио для квартета», «Чтение с листа»…
– Да, еще есть у меня «Картинки с выставки»… Но не только в названиях, но и в жанровых обозначениях не удается мне обойтись без музыкальных терминов. Это для меня болезненный вопрос, потому что определение жанров литературных произведений через музыкальные всегда отдает искусственностью, манерностью, небезупречно с точки зрения вкуса. Но что я могу сделать, если, например, «Чтение с листа» действительно построено как роман-партитура, «Сиротская зима» – чистой воды пастораль, а «Женатый ветер» – элегия? Что я могу сделать, если мое внутреннее устройство и слух в первую очередь воспринимает слово как мелодию? Я не могу советовать, точнее, настаивать, еще точнее, принуждать всех, кто берется за перо, начинать свой день с Баха. Однако у меня есть универсальный ответ на постоянно возникающий вопрос о том, как выработать свой стиль. И вот на этом я категорически настаиваю: «Читайте поэзию. Разную: классическую и сегодняшнюю, традиционалистскую и авангардную». И кстати, этот ответ многих обескураживает. Для развития чуткости к слову у музыки нет соперников, разве что стихи, без которых я тоже не живу и дня.
– Есть «музыка слова», и музыкальные жанры во многом задают тон жанрам литературным: едва ли здесь речь идет об искусственности и тем более сбое вкуса. Ваши книги – тому подтверждение, ну а музыкальное образование помогает шлифовке прозы и тем более поэзии… Работа над фразами у музыканта сродни работе над фразами у литератора: в идеале – аналогия едва ли не стопроцентная. Немногие понимают, что работа писателя и ювелира во многом схожи: у вас нет такого ощущения? Немало откровенно корявых мест встречается и в так называемой премиальной литературе.
– Аналогия с работой музыканта (как и ювелира), соглашусь, вполне оправданна. Недаром так важно любой свой текст непременно прочитывать вслух (как точно отмечал еще академик Щерба, «хотя бы мысленно»), как бы парадоксально на первый взгляд это ни звучало. Так называемая фоника текста, иначе говоря, благозвучие, – непременное условие его удачи. Даже заботясь о свежести образов и метафор, избегая штампов и используя оригинальные словесные фигуры, этой стороной авторы зачастую пренебрегают. И тогда для человека, имеющего поэтический слух, ткань письма не будет гармоничной.
– Всевозможные курсы литмастерства плодятся, плодя литпосредственность – и ее неудовлетворенность ситуацией: новоявленных «писателей» не издают, посылают «в Сеть» или советуют печататься за свой счет. Не пора ли открывать курсы читателей, ибо пишущих-печатающихся и без того хватает? Хотя читать-то особо некого из современных русскоязычных авторов: листаешь их томики в книжных магазинах – и ставишь быстро на место: всё предсказуемо.
– Взрывной рост таких курсов действительно поражает. К сожалению, не все они достаточно качественны, но это предмет для отдельного разговора. Я преподаю в едва ли не первой серьезной российской школе Creative writing school, читаю авторский курс в Институте журналистики и литературного творчества, веду семинары прозы для молодых литераторов Союза писателей Москвы. Так что я имею достаточно большой опыт общения с людьми разных возрастов и профессий, которые приходят на такого рода курсы. И, представьте себе, у меня куда более оптимистичный взгляд на проблему. Во-первых, среди моих учеников немало действительно одаренных литераторов, в том числе тех, кто уже широко публикуется. Во-вторых, – это, быть может, кого-то удивит – далеко не все приходят учиться с прицелом на Нобелевку. Многими движет желание выразить себя, но не так мало и тех, кто как раз приходит за тем, о чем вы говорите, – научиться по-настоящему читать. Именно поэтому мы так много занимаемся медленным чтением…
– Вы много лет курируете отдел прозы журнала «Знамя». Насколько редакторская работа «съедает» писателя, насколько она для вас безопасна? Читать чужие тексты порой, пардон за словечко, – занятие высокотоксичное. И необходимо противоядие, своего рода «жабий камень». Есть ли у вас такой? Ну да, я о литературном противогазе, если угодно. Что спасает пишущего редактора от «удушения» чужими буквами?
– Меня спасает прежде всего то, что я очень люблю свою редакторскую работу, считаю ее высоким искусством, а вовсе не второстепенным ремеслом. Противоядия никакого не нужно. Мне ведь не мешает писать книги, например, то, что я – мама и бабушка или любитель путешествий и кошек. Писание, преподавание, редактирование – мне просто невероятно повезло, что удается реализоваться сразу в нескольких сферах. Если хотите, здесь скорее требуется дар перевоплощения: перемещаешься из редакции в аудиторию, оттуда – к письменному столу, а по дороге настраиваешься на соответствующий лад. Одним словом, не заскучаешь. Конечно, редактируя чужой текст, волей-неволей погружаешься в стихию авторского стиля – иначе настоящее сотрудничество невозможно, но попадать под влияние – нет, такого за собой не замечала.
– Литпосредственность, транслируемая многими издателями как норма, убивает и без того битую литературу. Печатают не книги – печатают деньги: старо как мир. Именно поэтому «Знамя» остается оазисом высоких эстетических ценностей, хотя толстые журналы нередко ругают. И порой есть за что – в частности, за консерватизм: есть ведь стили письма и сюжеты, которые едва ли найдут место на страницах «толстяков». Думаете ли вы о том, чтобы расширить стилевой и тематический спектр новых публикаций?
– Честно говоря, мне кажется, что этот спектр и сегодня довольно широк. Не хотелось бы говорить банальности, но тексты, не принятые к публикации в «Знамени», отвергаются по критерию качества, а не в силу неприятия того или иного стиля. Понятно, что они, эти критерии, в нашем деле всегда субъективны, решение всегда – сумма мнений, консенсус, достигнутый при обсуждении на редколлегии. Если для автора легче или приятнее считать, что его сочинение оказалось слишком авангардным для нашего журнала и потому не нашло место на его страницах – пусть остается при своем мнении. Могу посоветовать увлекательнейшее чтение – годовое содержание «Знамени», публикующееся в каждом декабрьском номере. И пусть наши критики/хулители попробуют на примере четырех десятков рассказов 2019 года доказать, что спектр ограничен. Было бы место, я легко доказала бы обратное.
– Существование рассказа возможно сейчас фактически только в журнальном формате (за редким исключением книг популярных авторов). Согласны ли вы с тем, что крупные романные формы навязаны читателю издателями? К чему это может привести?
– Роман, да еще с продолжением в следующем номере (а то и номерах) – одна из традиций русского толстого журнала с позапрошлого века. От нее психологически сложно отказаться, хотя разговоры о том, что надо прекратить печатать романы, не вмещающиеся в одну журнальную книжку, вспыхивают то и дело. Но при этом именно рассказы и короткие повести, их сочетание и диапазон, по моему глубокому убеждению, определяют лицо прозаического раздела журнала, то самое его стилистическое и сюжетное разнообразие. Рассказ требует в каком-то смысле большего мастерства: цена слова, его удельный вес здесь очень высок. Что касается книжной судьбы малых жанров, мне кажется, здесь наметился некоторый сдвиг. И он исходит в известной мере как раз от читательских предпочтений. Рискну употребить расхожее выражение «клиповое сознание», которое в известной степени повернуло вектор внимания в сторону коротких текстов.
– Над чем работаете сейчас, понимая, что издать сборник рассказов сложнее, чем пресловутый роман? Или издание своей книги не столь важно, как сам процесс?
– Когда я слышу, как пишущий человек говорит, что для него главное – «сам процесс», а дальнейшая судьба сочинения его не так уж волнует, мне всегда хочется произнести то самое станиславское: «Не верю!» Конечно, как бы мучительно порой ни бывало сочинительство, люди, которые склонны к этому странному занятию, – счастливые люди. Однако я убеждена, что они (рискну употребить императив) должны хотеть быть прочитаны, донести до других что-то важное для них самих. Это не вопрос тщеславия, а скорее один из побудительных мотивов к творчеству. Что касается моих планов, я сейчас увлеченно пишу книгу эссе. Вообще в моей личной «табели о жанрах» высшая ступень отдана поэзии, а следующая – именно эссеистике, которая по глубине мысли, неожиданности ассоциаций и изяществу формы не знает себе равных в прозаической семье.
комментарии(0)