Улыбка моя осталась

Валерий Дударев: «Будущее поэзии уже наступило». Фото Виктора Ванина

Валерий Дударев ушел из жизни в ноябре этого года по причине тяжелой болезни. Поэт прожил недолгую, но насыщенную жизнь. Много путешествовал по России, даже прошел пешком и проехал на попутках всю Колымскую трассу, работал сторожем, дворником, каменщиком, бетонщиком, столяром, архивистом, редактором, преподавал в школе и университете, валил лес в Якутии. В 90‑е стихи молодого поэта отметил Юрий Ряшенцев, пригласивший Валерия Дударева в журнал «Юность», и с тех пор жизнь его оказалась связанной с журналом на многие годы. О его стихах положительно писали Лев Аннинский, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Новелла Матвеева, Инна Ростовцева и другие. «НГ‑EL» предлагает вниманию читателей последнее интервью с поэтом. С Валерием ДУДАРЕВЫМ побеседовала Наталья ЯКУШИНА.

– Валерий Федорович, как в голове появились первые поэтические строчки? Почему вы стали именно поэтом, а не кем‑то другим?

– Первые строчки в голове появились, но никакого желания стать именно поэтом у меня не было. Первые строчки появились, когда наша учительница по литературе, Галина Анатольевна Тарасова, дочь великого хоккейного тренера, стала задавать творческие задания по литературе. И я подумал: писать прозу – это же скучно, это же как сочинение. Писать драматургию – я был в ужасе, драматургия – штука сложная, еще замучаешься, а какие‑то короткие поэтические строчки – еще ничего… Мне хотелось поскорее задание спихнуть – ребята во дворе играли в футбол. Галина Анатольевна сказала: «Делайте что хотите. Я не буду вас останавливать. Это не сочинение. Это ваше видение мира. Вот кто вы есть? Дайте себе и миру шанс посмотреть на себя как на литератора. Чтобы у меня на столе лежали работы, которые пытаются показать вас, преодолеть вашу косность, помогают понять, кто вы на этой земле». Ну, вот я и написал. Сейчас мне кажется, что это была какая‑то элегия. Я писал, и это было так легко, откуда‑то появилась сноровка – и мне было хорошо, и миру было хорошо, и Галине Анатольевне было хорошо, потом моей маме стало хорошо, и папе… Я шел домой счастливый, повторяя эти строчки. Это было то, что я сделал для себя, для этого мира.

– Поэт и лингвист Юрий Казарин считает, что есть поэты и есть стихотворцы. Кто они – настоящие поэты?

– Одно другого не исключает. Быть хорошим стихотворцем – это тоже неплохо. Но я, конечно, знаю, что у нас в поэзии меняется ситуация категорически, катастрофически и иногда в худшую сторону. Я об этом все время говорю: каждый выпускник гимназии Российской империи умел писать стихи. Написать стихи в альбом любимой девушки для него не составляло труда. Но поэзия – это нечто другое. Можно определять по‑разному. Поэты заставляют себя слушать. У Блока есть замечательные строчки: «Пускай я умру под забором, как пес,/ Пусть жизнь меня в землю втоптала,/ – Я верю: то Бог меня снегом занес,/ То вьюга меня целовала!»

Кожинов пошел еще дальше, он разоблачил поэзию. Разоблачил ее подлинность. Кожинов разделял стихи и поэзию. Пока никто дальше Кожинова не продвинулся, потому что Кожинов отдал этому жизнь. А мы хотим все больше стоять в стороне, быть довольными, сытыми и счастливыми. Так не бывает.

– Каким вы видите будущее поэзии?

– Будущее поэзии – оно уже наступило. Ведь поэзия практически в своих системах – она не меняется. Меняется только главною мыслью, истоком. Постепенно начинает бурлить та или иная философская идея, приобретает стиль и форму, через какую‑то образную систему дает нам понимание, что можно писать так, можно лучше, можно вообще не писать. Но что‑то поэтическое свалилось на землю. Поэтический метеорит. Он существует. Настоящая поэзия всегда воспитана душой, она основана на душе, это очень важно понимать.

– Сейчас в Сети обсуждают премию «Поэзия». Можно ли определить лучшего поэта по одному стихотворению?

– У Швыдкого в передаче «Культурная революция» говорили, что премии губят литературу. Они ее не губят, они ей просто не нужны. Чтобы определить, что есть как таковое стихотворение, достаточно тех строчек, которые сохранились, разрабатывались еще до этого поэта. Ясно, внятно, предметно, коротко, наверное, никто не сотворил образ подлинности стихотворения. Андрей Вознесенский говорил: «Стихи не пишутся – случаются,/ как чувства или же закат./ Душа – слепая соучастница./ Не написал – случилось так» Подлинная лирика – она обжигает. Сначала не понимаешь, что происходит с тобой и вообще в мире, она всегда переворачивает человеческое миропритяжение и понимание, и ты не можешь этот переворот остановить. Иногда можно определить поэта по одному стихотворению. Переводчик Семен Липкин, муж Инны Лиснянской, говорил, что можно и по одной строчке определить стихотворение. Вопрос: кто рассматривает эту строчку? Надо прийти еще к этому одному стихотворению. Должна существовать поэтическая школа, чтобы дать внятную оценку стихотворению, это непросто. За одну минуту определить – гений к нам пришел или нет – невозможно.

– Что должно сделать государство для того, чтобы литературные журналы могли существовать и развиваться? Трудно ли быть главным редактором литературного журнала?

– Государство должно предоставить журналам финансовые льготы. Сегодня сдать отчетность – с ума сойдешь, издевательство над литературой. Для журнала «Юность» могла бы стать существенной финансовой помощью подписка всех государственных библиотек, учебных заведений на журнал. Если б была эта подписка, журналы, может быть, не стали бы просить дотаций. Литературные журналы пытаются угробить. Только и слышишь: ушел, ушел, ушел… Но с «Юностью» такого не должно быть. Потому что журнал сохраняет традиции, русское слово, и у него есть читатели. Деньги‑то небольшие. Наверное, у государства появилась усталость: ну что они всё просят, просят…

– Расскажите о традициях журнала «Юность». Что бы вы посоветовали новому редактору журнала, какие бы дали напутствия?

– Может быть, я что‑то не понимаю в современной литературной системе. Я остаюсь человеком достаточно консервативных взглядов. Должны быть обязательно литературные журналы: через этот литературный пролив должны проходить авторы на маленьких лодочках, на больших. Сразу идти в издательство глупо. Человек, который стал издателем, не имевший до этого своего какого‑то журнальчика, где он бы развивал свой вкус, не будет способен что‑то стоящее издать. А что касается авторов… Если ты не сидел за самоваром в редакции, не спорил, не кричал: «Меня сам Василий Белов поэтом назвал! » – если этого ничего не было, ну о чем можно говорить. Трением камень о камень создается литература. Вот ты напечатался один раз в журнале – ты просто автор журнала. Вот тебе большой гонорар, ты на этот гонорар можешь жить. Напечатался два раза в журнале – тебя уже тошнит, не хочется писать, а ведь надо зарабатывать, и на этом отсеивается 70% писателей. Кто остается – тот пишет. И только после третьей публикации человек понимает: я ведь все‑таки писатель, я ведь что‑то должен в хорошем смысле этого слова – и своему народу, и молодежи, которая пойдет по моим стопам. Нужно прийти к пониманию своего писательского места, достичь мастерства. Когда подумаешь, что, предположим, у такого писателя, как Захар Прилепин, есть ресторан «Захар». И вот, допустим, публикуют о нем информацию: Захар Прилепин – директор ресторана «Захар», главный редактор журнала «Юность». Странно это звучит все‑таки. А вот когда человек пишет книгу о Катаеве, первом главном редакторе «Юности», – посмотрим. Быть новатором в журнале, название которого подразумевает новаторство, – страшно, но почетно, но, будучи только новатором, сберечь традиции очень трудно. Государство должно озаботиться воспитанием молодого поколения писателей, и писатели в литературу должны приходить не через какие‑то тайные санатории. Возникает ощущение, что литературные журналы – это как будто не нужно. Литература должна сохраняться именно посредством литературных журналов. Каждый писатель потом постепенно обретет свое издательство. А затем писатель сам себе становится и издателем, и журналом, литературным заводом. Когда называешь завод «ЗИЛ», то рядом произносишь имя Андрея Вознесенского, завод машины «Победа» – Белла Ахмадулина. И сейчас много талантливых имен, но дальше нужно как‑то состояться. Для этого нужна литературная школа и помощь государства, которое пока, к сожалению, идет ошибочным путем.

– Вы знали многих известных творческих людей. Какая встреча произвела на вас самое глубокое впечатление?

– Те, которые помогали делать открытия. Вадим Кожинов, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский. Эти люди не только нас дурачили якобы новаторством, они знали безумно много, они читали безумно много, они давали безумно много уму и сердцу. Уносил с собой лирическую ноту, дерзкий настрой от осознания, что только что пообщался с Беллой Ахмадулиной. Эти люди вне времени.

– Кто ваши мысленные собеседники? С кем общаетесь, кого перечитываете, спасаясь от суеты?

– Вопрос так поставлен, что собеседники могут быть только мысленные, но есть еще друзья. Есть люди, которые являются профессионалами. Есть люди, которых ты любишь. Они все составляют круг твоего общения. Знаменитый пример, когда Николай Рубцов окружил себя литературными портретами великих прозаиков, поэтов и говорил: «Я устал от вас от всех, студентов и преподавателей Литературного института. Я хочу поговорить с настоящими литераторами». А иногда вообще не хочется говорить, иногда лучше просто молчать. И кого‑то брать для себя в мысленные учителя, восторгаться им – мне кажется, это неправильно. Все значимые имена я вспоминаю достаточно часто. Их достаточно много. Каждое имя тянет за собой следующее. А сегодня, к сожалению, появилась тенденция выпендриваться, многие выпендриваются, особенно греками, что они их читали.

– Вы сейчас тяжело болеете. Откуда черпаете мужество? Что вам помогает преодолевать тяготы и невзгоды, оставаться человеком?

– Спасибо за этот вопрос. Сразу хочется сказать: «Тяжело», потом еще раз: «Тяжело», и замолчать. Я знаю только одно: на этой земле есть предназначение у каждого. Мое предназначение тоже есть, и как бы я ни страдал, мое предназначение существует. И бросать Богу свою жизнь в Его благословенный лик негоже православному христианину, которым я являюсь. Я, пока не выполню предназначения, никуда не уйду. И какая разница, что со мной? Высоцкий писал: «Это не горе, если болит нога». Главное – выполнить и сберечь. Самое страшное, конечно, – остаться в одиночестве. Когда ты один пробираешься к Северному полюсу, в эту тьму, и вдруг появляется человек рядом, и ты говоришь: «Это же вот она, та, что мы все называем Вифлеемской звездой, она!» В этом действительно есть спасение – когда ты не один. Я никогда по врачам не ходил, круглый год купался в проруби, занимался спортом. Но вот заболел. Видимо, воля Божья. Но у меня появилась жена Марианна. У меня появился сын Валериан. Он сейчас растет. И в этом я тоже вижу свое предназначение. Моя жена Марианна понимает меня, понимает, что Божье предназначение – это совсем не выдумка. Она могла бы выбрать юриста в мужья, бизнесмена, но выбрала меня, поэта. Благодаря ей я прожил совершенно счастливую жизнь. Что будет дальше – какая разница… Умрете ли вы в понедельник или во вторник, в июле или в ноябре… Какая разница? Улыбка моя – она осталась.

– Что вы можете пожелать читателям «Независимой газеты»?

– Меня всегда смешило название «Независимая». Но потом оказалось, что можно действительно быть независимым, можно смотреть на мир собственным взглядом. Независимым людям желать чего‑то очень трудно. Если они читают «Независимую газету», значит, имеют свою точку зрения. И я желаю им ее не потерять. Нам бы сберечь все поэтические усадьбы, которые еще не разрушены.