Подорвать танк деревянной гранатой

Шахтеры – это особая порода людей, которой свойственны и стоицизм, и фатализм, и пренебрежение к смерти. Николай Касаткин. Шахтер-тягольщик. 1894. Киевский национальный музей русского искусства

Недавно наградили лауреатов литературной премии «Ясная Поляна». Победителем в главной номинации «Современная русская проза» стал Сергей Самсонов за роман «Держаться за землю». О сострадании к творцам и жертвам украинской катастрофы, об особой породе людей, о синхронном переводчике с замысла на русский язык и кутеже с продажными женщинами с Сергеем САМСОНОВЫМ побеседовала Марианна ВЛАСОВА.

– Сергей, в вашей речи после награждения вы были кратки: «Я слушал все, что говорили о моем романе, и у меня было такое ощущение, что все сказанное не имеет отношения ни ко мне, ни к этой книге». Сейчас, по прошествии недолгого времени, как бы вы прокомментировали свою победу? Почему роман пришелся по вкусу всем членам жюри?

– Я и тогда сказал, и сейчас могу повторить, что все соположения этой книжки с какими‑то классическими образцами представляются мне чрезмерными и незаслуженными. Ну, это как если бы курсанта летного училища поздравили с выходом в космос или с полетом на Луну, в то время как он всего лишь прошел испытание на центрифуге, да и то после этого имел «бледный вид и кривые ноги». Я не берусь судить о выборе жюри. Насколько мне известно, подобного рода решения редко бывают единодушными, и окончательный вердикт – это, как правило, результат компромисса. Полагаю, что движущей силой моего сочинения была эмпатия или, проще говоря, сострадание к творцам и жертвам украинской катастрофы, и для жюри это оказалось одним из ключевых условий.

– Заместитель председателя комитета Госдумы по культуре Александр Шолохов сказал про ваш роман, что это настоящая классическая проза, которая отвечает на наши вопросы и делает нас лучше. Когда вы начинали писать эту книгу, вы думали об этом? С чего, собственно, начался роман?

– «Возьму‑ка я и напишу настоящую классическую прозу»? Нет, этого я не думал. Все началось, мне кажется, со слов «начальника Донбасса» Александра Захарченко: «У нас совсем другое отношение к смерти... Каждый день я спускался в шахту, а брат – поднимался... Мы все понимаем, что можем спустившегося больше никогда не увидеть... Мы становимся сильнее оттого, что постоянно готовимся к тому, что кто‑то из нас не вернется». Тогда‑то я и заподозрил, что шахтеры – это особая порода, которой свойственны и стоицизм, и фатализм, и пренебрежение к смерти, и в то же время знание цены человеческой жизни, каждого дня, каждой минуты. Я далек от того, чтоб шахтеров идеализировать, но все же склонен полагать, что у многих уроженцев Донбасса особенная связь с родной землей, со своими дедами и прадедами, которую эту землю мучительно трудно осваивали. «С чего начинается Родина» – была такая песня, так вот для них она начинается на глубине 500 метров от поверхности земли, то есть там, где никакого человека в известном смысле вообще быть не должно.

– Почему вас заинтересовала эта тема? Насколько вы увлечены политикой?

– Этим‑то и заинтересовала. Особой породой людей в исключительных обстоятельствах – под гнетом горя и беды. Любая война, тем более гражданская, нелепая вдвойне, всегда обращает нас ко все тому же лермонтовскому вопросу: «Но беспрестанно и напрасно/ Один враждует он – зачем?» Я политикой увлечен настолько, насколько она сказывается на моем рядовом, «массовом» современнике и соотечественнике, насколько она его «расчеловечивает», унижает, оскорбляет, ожесточает и подталкивает его к той самой войне. Я бы хотел не увлекаться ею вовсе, но пока не получается.

– Насколько мне известно, вы не были в Донбассе. Каково это – писать о том, о чем знаешь только из СМИ или со слов очевидцев? Из чего складывалась книга, на что вы опирались?

– На отчеты международных правозащитных организаций, на интервью с бойцами воюющих сторон и с мирными жителями в зоне АТО. Но книга, конечно, складывалась исключительно из моего стихийного «ватничества» и сервильности по отношению к правящему российскому режиму. Так что писалось мне очень легко – в комфорте, в безопасности и с перспективой присвоения внеочередного звания майора ФСБ.

– Почему читатель должен прочитать ваш роман «Держаться за землю»?

– Читатель никому ничего не должен. Любой роман сам по себе – единственная причина читать его или не читать.

– Расскажите немного о ваших предыдущих романах. Я лично читала «Аномалию Камлаева» о выдающемся андеграундном композиторе, и мне понравилось. А «Ноги», «Кислородный предел», «Проводник электричества», «Железная кость»? Хочется понимать, как вы шли к победе в «Ясной поляне».

– Если я начну рассказывать о каждой из этих книжек в отдельности, то никакого времени не хватит. Они все очень разные и стилистически, и тематически. Но главное, что их объединяет, – «экзотичность» профессии главного героя: музыкант, врач, футболист, очень крупный предприниматель, летчик. Меня всегда занимала тайна человеческого самоосуществления – предназначенности человека для того или иного ремесла: как человек становится тем, кто он есть, и почему не может стать никем другим больше. Никаким хождением к победе я, разумеется, не занимался, и если и иду к каким‑то «достижениям», то это к власти над читателем, который в идеале должен быть гипнотизирован сочиненной реальностью.

– А как вообще в ваше поле зрения попадают те или иные герои?

– Герой для меня всегда начинается с ремесла. Я спрашиваю себя: «Про кого? Чем он будет заниматься?» И сегодня мне интересен Майлз Дэвис, а завтра – Александр Покрышкин, а послезавтра – вот шахтер, на которого давят 300 метров породы. Исключительность литературы еще и в том, что она дает автору и, главное, читателю возможность прожить еще одну, чужую, жизнь, не менее или даже более достоверную, чем твоя собственная.

– Как вы считаете, каких книг нам не хватает? Какие темы, на ваш взгляд, не охвачены?

– Во‑первых, я не знаю, кто такие «мы». Мне не хватает книг, которые бы возвращали меня в детство – вернее, к детскому восприятию книги, когда ты не думаешь, как написана книга и что в ней похоже на правду, что нет, а безоговорочно веришь всему – как окружающей тебя реальности, как в ранние года ты верил в непобедимость д`Артаньяна и неандертальцев из книжки «Борьба за огонь». Отчасти это проблема зрелого читательского восприятия, когда искушенность мешает, отчасти – слабость автора, которому недостает художественной силы убеждения.

Что касается тем, то у нас прямо целые «области» выпадают. Вот мы уже 20 лет живем в «эре капитализма», а сколько у нас книг об этом самом «капитале» – о «хозяевах» и «работниках», о деньгах и о том, что деньги делают с человеком, о нефтяной добыче и пивоваренных заводах? Или вот современная школа, современный ребенок – кто он, человек или андроид‑мутант, – об этом что‑нибудь написано?

– Сможете ли вы назвать пять имен современных прозаиков, которых вы с удовольствием читаете? Кого любите из классиков?

– Могу назвать больше. Терехов, Иличевский, Славникова, Алексей Иванов, Прилепин, Сенчин, Рубанов, Геласимов... Конечно, градус удовольствия – от книги к книге и от автора к автору – разный, в диапазоне от «я тоже так хочу, но не могу» до «уважаю», но, в сущности, да, с удовольствием. Из иноязычных – Кормак Маккарти, но это вообще динозавр, таких больше нет и в ближайшем обозримом будущем не ожидается. А классики вон все на полках – любого бери, не ошибешься.

– Как вы вообще относитесь к премиям? Важны ли они, на ваш взгляд?

– Что тут скажешь? Премии – это едва ли не единственный «внерыночный» инструмент установления литературных иерархий. О ежегодных результатах можно спорить, конечно, хотя, на мой взгляд, это совершенно бессмысленно. Во‑первых, время все расставит по своим местам, как ни банально это звучит. Во‑вторых, и время‑то давно уже отправляет практически все книжки на утилизацию – примерно с той же скоростью, с какой и айфоны прошлогодних моделей.

– Поделитесь, как вы начали писать. Когда вы поняли, что это ваше? Поддерживали ли родные и близкие? Как вы решили поступать в Литинститут?

– Да что тут понимать? «Дорогою свободной/ Иди, куда влечет тебя свободный ум». Лет в 11, кажется, я взял стопку бумаги формата А4 и стал писать роман. Под сильным влиянием Рафаэля Сабатини «Пираты Карибского моря». А родные и близкие поддерживали бы меня, даже если бы я съел человека. То есть из дома бы, наверное, все равно не прогнали – а какая еще поддержка нужна? В Литинститут же я намерился поступать, как только узнал о его существовании. О нем часто говорили в программе «Графоман» Александра Шаталова.

– Вашим мастером был Сергей Есин. Много ли дал вам этот период? Чем была интересна учеба в этом желтом двухэтажном особняке?

– Это была моя молодость – об этом времени нельзя вспоминать иначе, чем с благодарностью и ностальгией. Это был период игры в «настоящего писателя». Все дети играют всерьез. Они верят, что деревянной гранатой можно подорвать железный танк, а худо‑бедно зная русскую грамоту – войти в историю мировой литературы. Все мои товарищи по семинару замахивались на вечность – по крайней мере те, с кем я был особенно близок. И Сергей Николаевич поощрял эту нашу щенячью напыщенность и сатанинскую гордыню. Мне кажется, он сам сохранял в себе детскую тягу к игре и даже возвращался вместе с нами в свои мечтательные ранние года, и это давало нам – по крайней мере мне – ни с чем не сравнимое чувство свободы и даже как бы собственного всемогущества. А это чувство и делает молодость молодостью. Я в некотором смысле до сих пор играю – и за Сергея Николаевича тоже.

– Я знаю, что вы быстро пишете. Откуда вы черпаете силы? Как отвлекаетесь? Какое занятие, помимо литературы, вам по душе?

– Да нет, давно уже не быстро, а очень даже медленно. И чем дальше, тем медленнее. Это раньше я все делал быстро. Когда служил в издательстве, все делал урывками, одним глазом смотрел на монитор, а другим – на дверь: не идет ли начальство. Меня, в общем‑то, изгнали с работы за то, за что теперь вот издают. Больше всего мне по душе – ничего не делать, и силы я черпаю из ничегонеделания. Мне бы хотелось, чтобы книжки писались сами, чтобы в башке у меня был установлен синхронный переводчик с замысла на русский язык.

– Как собираетесь распорядиться выигрышем?

– Значит, часть средств я собираюсь обменять на золото, сложить его в трехлитровую банку и закопать у себя на дачном участке, остальное же спустить на кутеж с продажными женщинами под песню «Кайфуем, сегодня мы с тобой кайфуем». Мне кажется, все люди распоряжаются деньгами примерно одинаково: решают, сколько им потратить на себя, а сколько на ближнего своего. Как правило, это разделение по принципу: «Все – мне, а остальное – на эсэмэску со словом «добро». Хотя возможны варианты. Ну вот и посмотрим.