Слова – пришельцы из будущего

Не только итальянский город, но и отдельный мир, отдельная страна. Кадр из фильма Татьяны Данильянц «Сад, который скрыт»

У поэта и режиссера Татьяны Данильянц вышла новая поэтическая книга «В объятиях реки». Послесловие к ней написал Владимир Гандельсман. 31 мая в Музее-квартире А.Н. Толстого состоится презентация: книгу представят  проект «Культурная инициатива» и издатель Александр Переверзин. В преддверии вечера с Татьяной ДАНИЛЬЯНЦ побеседовала Марианна ВЛАСОВА.

– Татьяна, вы удивительно самобытный режиссер и поэт тонкой внутренней организации. Скажите, как эти две ипостаси могут уживаться в одном человеке?

– Вопрос почти риторический, но спасибо за добрые слова. Для меня самой это секрет. Когда в 1995 году я поступала на Высшие режиссерские курсы, меня на собеседовании спросили: «Вы поэт, это значит, вы склонны к одиночеству. Понимаете ли вы, что, ступив на стезю кинорежиссуры, вы всегда будете вариться в человеческом котле, вы будете связаны с десятками, сотнями людей?» Я тогда ответила: «Понимаю, ничего страшного, мне это не помеха». И до сих пор я не очень понимаю, как мне удается эти две ипостаси, на самом деле диаметрально противоположные, в себе удерживать.

– Расскажите немного о своей режиссерской судьбе. С чего все началось?

– Это был 2005 год, я училась в Мастерской индивидуальной режиссуры (МИР) Бориса Юхананова, занималась театральной режиссурой. Встретила своего однокурсника, который сказал о приеме на Высшие режиссерские курсы. К этому времени я была многолетним фанатом Музея кино, я там дневала и ночевала. И мне вдруг в один момент стало ясно – это было как озарение: надо поступать на кинорежиссуру. И поступила.

– Вы можете вспомнить, когда вы осознали себя как поэт? Кто стал вашим первым слушателем?

– Я училась в старших классах школы. Зима, февраль, глубокая ночь, за окном сосульки оплывают-стучат, я не сплю и тоже стучу – стихи на машинке. И потом свет за окном синеет, голубеет, белеет, наступает день. Все это так явственно, так выпукло, как сейчас. Было ли это осознанием? Не думаю. Но это было понимание того, что со мной происходит что-то особенное. Осознание пришло значительно позже, лет около 40. Когда за плечами было три книги и сотни выступлений. Первым слушателем – мама, конечно.

– Выход книги для каждого автора событие. У вас, если не ошибаюсь, три книги. Они разные. Как вы сами их можете определить? Что в них сейчас нравится, а что бы вы изменили, если бы была возможность?

– Вряд ли бы стала что-то кардинально менять. Изменить, конечно, всегда можно. Пунктуацию, скажем. Всегда можно сделать новую редакцию. В последний год я вдруг сделала ревизию пунктуации в своих книгах, когда попросили прислать стихи разных лет для антологий. В принципе, я работаю долго, сильно погружаюсь, а потом – все, практически ничего менять не надо. Это книги о разных жизненных этапах. «Белое» – о юности, очень неопределенном времени, когда реальность как будто нащупываешь словом, когда мир видится в общих очертаниях, не в деталях. «Красный шум» – напротив, о времени погружения в активную жизнь, когда ты не столько зритель, сколько участник. Я думаю, что названия хорошо передают разность этих этапов.

– В ваших стихах отсутствуют знаки пунктуации, как и у многих современных поэтов. Как вы думаете, почему в русской поэзии так пишут?

– Нет, в моих стихах много пунктуации, скажем, в «Красном шуме» – очень много. В новой книге, о которой мы еще поговорим, есть, например, цикл-глава «Беспамятство», где знаки препинания практически игнорируются. Такова логика этих стихотворений, они там не нужны. Нет никакой нормы, есть логика текста, которую нельзя обогнуть, проигнорировать.

– О чем ваша новая книга?

– Книга «В объятиях реки» писалась с 2013 по 2018 год. В нее вошли очень разные стихотворения, из разных частей жизни. Большинство текстов написано не в Москве. Скажем, там есть очень любимые мной главы «Тело говорит – душа отвечает» и «Сердца Четырех: Сербия, Македония, Армения, Венеция». «Тело говорит» практически целиком написано в Доме писателей под Ригой, в Латвии. Ну, а тексты из «Сердец Четырех» – в тех местах, которым они посвящены, кроме, пожалуй, стихотворения «Велестово». Оно было написано уже в Москве по просьбе организаторов фестиваля в маленьком местечке Велестово рядом с македонским Охридом, когда фестивалю исполнилось 30 лет. Я отдаю особую дань балканским странам за их любовь к слову и в особенности за любовь к поэзии. Мой опыт многократного выступления в балканских странах, в Македонии, Сербии, Черногории – бесценен. Цикл «Бессонница» написан во время и после поездки в Нью-Йорк в 2017 году. И хотя я бывала в этом городе и до этого, именно эта поездка перевернула мою жизнь, она стала центральным событием последних нескольких лет. Я могу сравнить это только с открытием Венеции в 1995 году и моей многолетней связью с этим городом.

– Вопрос о вашей поэтической оптике. Как она устроена? Помогает ли вам видение профессионального фотографа?

– Возможно, что это как-то помогает приращивать смыслы, включать в стихотворную ткань визуальные переживания, чего бы не было, вероятно, не будь я обостренным визуалом.

– Кто из современных поэтов вам близок по духу, поэтике? И почему?

– Из русскоязычных это совсем разные авторы, например, Владимир Гандельсман и Геннадий Айги. Им невозможно подражать, но возможно ими вдохновляться, их перечитывать. Я люблю поэзию Гандельсмана за особую внимательность к миру, за чувствительность, претворенную в роскошный, живой, пульсирующий язык. Айги – за создание особого мира, удерживающего пространство мысли, хранителя времени и времен. Айги – огромный трагический поэт, в поэзии которого светится «бедность жизни» и чернеют незарастающие травмы-каверны XX века. Будучи знакома с поэтом многие годы, я как будто заново пережила магию его стихов во время чтений в прошлом году в священной роще под Чебоксарами, около его тотема, созданного чувашским скульптором. Я бы также хотела сказать несколько слов о Татьяне Бек, с которой мне посчастливилось дружить в юности, поэте труда и аскезы, поэте, как мне кажется, недооцененном ни своим, ни настоящим временем. Время от времени вспоминаю и перечитываю стихи трагически погибшей Анны Альчук, вся деятельность которой: поэзия, критика, фотография, но, в особенности, поэзия, кажется мне большим явлением второй половины XX века. Из зарубежных авторов, а я читаю очень много и переводной литературы, и в оригинале также, на английском и итальянском, это, конечно, балканские поэты, начиная сербом Иваном Лаличем и заканчивая современным македонским поэтом Славе Горго Димоским.

– Как вы ощущаете субстанцию времени? Как это отражается в вашей поэзии?

– Я думаю, что время – самая важная категория для всех живущих, не только для поэзии. Время – это то, что определяет жизнь, собственно, жизнь и есть время. Я могу только дать какие-то примеры: недавно меня попросил один университет в Германии дать подборку о времени для одноименного фестиваля. У меня набралось более 20 текстов, где только фигурирует слово «время», а на самом деле их значительно больше.

– Вы много путешествуете в связи с вашей режиссерской деятельностью. Расскажите о ваших отношениях с пространством. Как это влияет на творчество? И влияет ли?

– Я много путешествую и как режиссер, и как поэт – в равных долях. Скажу так: не будь я в путешествиях, и мои стихи, и мои фильмы были бы другими. Движение – определяющая вещь для меня. Перемещение, смещение центров тяжести сильно помогают в том, чтобы не утяжеляться и не покрываться коростой бесчувствия. Движение сообщает твоим мыслям и чувствам необходимую легкость и интенсивность восприятия. Потом, ты встречаешь коллег со всего мира, дышишь другим воздухом, восхищаешься многообразием мира, как все это может не повлиять? Конечно, влияет, если не определяет.

– Давайте попробуем заглянуть в святая святых, вашу мастерскую, где появляются ваши тексты. Как вы пишете?

– Практически на коленке. Если в 80-х и в 90-х я была «прикреплена» к письменному столу, который у меня был и физически, то начиная с нулевых я пишу там, где бог на душу положит. На ходу. Так, кстати, называется одна глава из книги «Красный шум». На эту книгу недавно был сделан красивый выставочный проект художницей Татьяной Алешиной, который мы показали в марте этого года в Государственном центре современного искусства.

– Возвращаясь к вашей новой книге. Там присутствует четыре страны: Сербия, Македония, Армения и Италия (причем именно как Венеция). Что для вас эти точки на карте мира? Почему, например, нет Москвы, в которой вы родились?

– Родилась я в Северной Африке, в Алжире. Москва же появлялась в книгах всегда. Всего, я сосчитала, Москва есть приблизительно в десятке стихотворений. Что немало, согласитесь. Отвечая на ваш вопрос: был такой период в моей жизни с 2012 по 2017-й, когда я жила или бывала большей частью именно в этих точках земли. Это был прекрасный период, очень насыщенный, полный глубоких мыслей и отважных поступков. Поэтому вполне логично, что эти места переместились в новую книгу. Что касается Венеции, то надо всегда помнить, что Венеция – это не только итальянский город, но и отдельный мир, отдельная страна, La Serenissima, Светлейшая, как называли ее вплоть до XVIII века.

– В ваших свежих стихах речь часто сближается с образом воды. Это ведь не случайно? Что для вас вообще значит речь?

– Не знаю, мне трудно связать эти две вещи. Давайте я скажу несколько соображений по отдельности. Я думаю, что для всех живых существ вода – это material prima, основная материя, нас составляющая и нас окружающая с самого начала. Вода успокаивает. Вода обладает удивительным терапевтическим свойством: смягчать и расслаблять. В этом смысле Венеция – самый терапевтичный город мира. Не раз на себе проверяла: то, как думается в Венеции, очень отличается от хода мыслей в других городах, все становится менее драматичным, хотя чувствительность обостряется невероятно. Что касается речи – а мы говорим ведь о поэтической речи, – то слова в каком-то смысле разведчики будущего, они прокладывают нам дорогу в будущее, они находятся не только в «здесь-сейчас», но и в близком и далеком будущем. Они – настоящие пришельцы из будущего.