Зажечь огонь во тьме

В центре романа «Ненавижу эту сучку» – казалось бы, лесбийская любовь, но не это в нем главное. Кадр из фильма Ольги Столповской «Страх внизу живота». 2019

У режиссеров и сценаристов редко выходят романы. А уж тем более романы, вокруг которых ломали бы копья высокобровые критики. А у Ольги Столповской это получилось. Ее книга о любви русской и австралийки, о своем и чужом, о свободе и рабстве, о табу и их преодолении сразу спровоцировала обсуждение. Алиса ГАНИЕВА расспросила Ольгу СТОЛПОВСКУЮ о том, как ей дается переход из художника кинокадра в художника слова.

– Ольга, ваш роман «Ненавижу эту сучку» в этом году номинировался на премию «Национальный бестселлер», и, как водится, на нем с большим энтузиазмом оттоптались члены Большого жюри: поругали и за «женскую прозу», и за скупость лесбийских эротических деталей, и за то, что маловато в книжке этой самой ненависти. Вас обрадовало, что почти никто из экспертов не смог пройти мимо вашего романа? Или, наоборот, расстроились, что мало хвалят?

– Я воспринимаю участие в премиях как игру. «Национальный бестселлер» – это редкая, неукрощенная премия, и, конечно, забавно пощекотать нервы, войти в лонг-лист. Большое жюри каждый год фонтанирует самыми невероятными отзывами на книги, так что по законам жанра выйти сухой из этой воды может только совсем уж неприметная книга.

Да я, собственно, и не стремлюсь, чтобы мои книги хвалили. Они не пряник, чтобы всем нравиться. Как говорил Кафка, если прочитанная книга не потрясает нас, как удар по черепу, зачем вообще читать ее?

В первую очередь я радуюсь, что Большое жюри уделило книге так много внимания и было вполне благосклонным. А то, что некоторые отзывы были глуповаты… К примеру, тот, где рецензент объявляет, что вообще не выносит «женской прозы». Это ведь голый и дремучий сексизм. Или вот кому-то не хватило эротических сцен, ненависти… Все эти беззубые нападки скользили по поверхности, мимо смысла. Я ожидала от враждебных рецензентов критической мысли совсем другого порядка.

– Интересно, что оба ваши романа: и «Куба либре» (см. «НГ-EL» от 22.07.10), и последний, про сучку, выстроены вокруг столкновения и любви представителей двух чрезвычайно разных культур и менталитетов. Это истории о том, как встречаются два антипода с разных континентов, из разных миров. Почему эта тема?

– Сейчас мир находится в движении, люди много путешествуют и массово переселяются на другие континенты. Еще только формируется цивилизованное отношение к людям других культур, и мне интересно анализировать и фиксировать этот процесс.

Диалог менталитетов сейчас создает драматургию. А литература – это зеркало, в которое читатель заглядывает, чтобы осознать, как он выглядит.

– Вообще этот конфликт в вашей книге чрезвычайно актуален: что лучше – врастать корнями в неприютную, ненадежную Россию или по примеру мемного поросенка Петра валить, пока не прихлопнуло? Кто-то валит, а кто-то верит, что взойдет заря, но интересно, почему ваша героиня раз за разом делает выбор остаться?

– Сейчас многие уезжают из России. У меня уехали почти все студенческие друзья. Это напоминает 70-е, когда повально уезжали люди поколения моих родителей. Это, конечно, грустно. И хочется этому процессу как-то противостоять, поспорить, побороться. Не то чтобы я книгой призываю читателей прекратить капитуляцию. Скорее хотелось затронуть вопрос, насколько отъезд является выходом, может ли переезд в другую страну сделать тебя счастливыми. Может быть, пора уже начать устранять причины, которые заставляют людей уезжать?

– Вы не скрываете, что последний роман отчасти автобиографичен. То есть у русской австралийки Алекс, подруги главной героини, есть прототип. Она уже читала книгу?

– Да, она читала книгу и, как настоящая сучка, сказала, что это полная хрень. Но на самом деле она очень гордится, что о ней написана книга! У нее прекрасно развита самоирония. Кстати, все ее знакомые шутят, что книга о ней не может называться иначе, чем «Ненавижу эту сучку».

– Сценарист и писатель Анна Козлова сравнила чтение вашей книги со свиданием с классным парнем, с которым можно проболтать всю ночь. А критик Валерия Пустовая отметила, что это книга не только о любви, но еще и о свободе. Любовь и свобода быть собой не всегда и не у всех уживаются, и тут, казалось бы, неисчерпаемый потенциал для сюжетов. Вы бы написали еще одну книгу на эту же тему?

– Свобода, как и любовь, понятие многогранное. Есть внешняя свобода, а есть свобода внутренняя. Важно, как человек осознает свою свободу, какие границы сам себе ставит. Не является ли чувство несвободы зачастую химерой, которую мы сами себе формируем? Как научиться различать несвободу внутреннюю и несвободу внешнюю? Как эти две несвободы связаны между собой? Вот что интересно исследовать. Думаю, несвобода внешняя может подвигнуть к свободе внутренней. Так же как несвободный внутренне, закрепощенный человек может вдруг решиться на отчаянно свободный жест. А любовь рождается там, где душа стремится к свободе, потому что любовь – это реальная жизнь души. Когда любви нет, душа спит.

По-настоящему хорошая книга всегда рассказывает о движениях души. И это действительно как свидание с классным парнем, с которым можно проболтать всю ночь. Тут ключевое – проболтать всю ночь, то есть иметь такой интересный разговор, что забываешь о том, что ночью надо спать, а с парнем надо заниматься делом, а не болтовней. Я рада, если мне удается настолько увлечь читателей.

Хочется всколыхнуть желание быть свободными, желание чувствовать любовь, хочется зажечь огонь во тьме. Мне интересно ставить себе новые задачи, а не эксплуатировать опробованные приемы, так что я буду развиваться дальше.

– Каково работать на перекрестках двух видов искусства, на пересечении двух конкурирующих языков – кино и литературы? Режиссерско-актерский опыт помогает писать прозу? Или эти два мира никак не коррелируют?

– Кино – более визуальный вид искусства и более сюжетный. Режиссер мыслит кадрами, забывает порой, что книга не сценарий и надо тщательно работать над литературной формой.

Многие литераторы мечтают, чтобы их романы были экранизированы, а потом расстраиваются, что фильм не справляется с передачей всех смыслов текста. Хорошие романы практически невозможно экранизировать.

Литература позволяет четче формулировать смыслы. И оставить воле читателя представлять внешность героев и домысливать детали пейзажа. Таким образом, фантазия читателя становится гениальным соавтором литератора.

Пожалуй, режиссерский опыт помогает мне особенно ярко оценить возможности, которые дает литература. Ведь режиссеры не хотят, чтобы по их фильмам писали романы. Это не практикуется, всем очевидно, насколько это будет другое произведение.

– А что скажете про вездесущие  разговоры о том, что литература агонизирует и скоро окончательно уступит визуальным формам искусства?

– Ха-ха! Поговаривают, что кино тоже агонизирует. Может быть, мы недооцениваем, насколько кино в более уязвимой позиции. Литература может успешно существовать в виде аудиокниг, которые люди слушают в дороге, во время занятий фитнесом или приготовления обеда. А кино требует полного включения – чтобы человек оставил все дела и смотрел. В нашу динамичную эпоху на это трудно найти время. Поэтому кино стремительно уступает позиции веб-сериалам. Литература – это голос рассказчика, акына, это логос, порождающий миры. Я не вижу тут никакой агонии. Люди всегда будут внимать логосу, будут меняться только носители – голос слепого Гомера, папирус, бумага, электронные версии, и снова голос автора или актера, начитывающего аудиокнигу.

– К слову о рассказчиках. Вы замужем за писателем, лауреатом «Русского Букера» Александром Снегиревым – он стал главным героем вашего фильма «Год литературы», который три года назад показывался на «Кинотавре». Скажите, два пишущих человека в одной семье – какой это жанр? Драма, мелодрама, комедия? Вы советуетесь друг с другом, читаете друг другу свои рукописи?

– Это детектив! Потому что мы крадем друг у друга сюжеты и мысли, а читателю остается только догадываться, Клара у Карла украла кораллы или Карл у Клары украл кларнет. Два творческих человека в семье – это сложно, это борьба амбиций. Но это и животворящая среда, в которой брошенная невзначай фраза стремительно вырастает в сюжет и происходит постоянный обмен идеями. Да, мы всегда первыми читаем произведения друг друга и редактируем их.

Кстати, я очень хороший редактор, я всегда вижу слабые места и предлагаю идеи, как докрутить текст.

– Тогда сакраментальный вопрос: кто ваши классики и кто ваши современники в литературе? Каких авторов вы бы отметили?

– На меня в разное время производили впечатление Джон Уильям Чивер, братья Стругацкие, Уильям Берроуз, Брет Истон Эллис, Исаак Зингер, Филипп Рот, Чарльз Буковски. Ну, конечно, Достоевский и Чехов. Ужасно, в этом списке нет женщин.

Что касается современников, то их много, тут сложно. Я бывала под впечатлением от Фредерика Бегбедера, Мишеля Уэльбека, Тома Стоппарда, Марка Равенхилла, Арундати Рой, Владимира Сорокина, Виктора Пелевина, Андрея Аствацатурова, Дмитрия Данилова и, кстати, от Анны Козловой.

– Кстати, это правда, что Пелевин был свидетелем на вашей свадьбе?

– Да, было такое. С Пелевиным меня познакомил мой первый муж, который был, можно сказать, музой Пелевина на раннем этапе его творческого пути. Их философские беседы легли в основу «Чапаева и Пустоты». Этот первый муж был, конечно, удивительным человеком. Мало того что он стал прототипом Петра Пустоты. Он еще и читал тексты Пелевина на литературных вечерах, будучи в полной уверенности, что это его собственные тексты.

Пелевин был тогда неизвестен, поэтому я узнала, кто настоящий автор, только на нашей свадьбе. В разговоре заметила, что тексты талантливые, а Пелевин скромно сообщил, что их написал он. Почувствовав себя обманутой, я сбежала со свадьбы на такси. Муж примчался за мной, упал на колени, позвонил Пелевину, требуя, чтобы тот прояснил ситуацию. Пелевин был вынужден уверить меня, что они писали вместе. Один, дескать, говорил, а другой записывал и литературно обрабатывал. Это было так трогательно, что я фактически вышла замуж за Пустоту. И Виктор Пелевин действительно был свидетелем на нашей свадьбе, а позже катал колясочку с нашей дочерью. Рассуждая, что взрослые люди – это роботы, существующие только для того, чтобы ухаживать за детьми. Которые, в свою очередь, существуют только для того, чтобы питать своей энергией Луну.

Когда Виктор Пелевин ночевал у нас, он клал под подушку пистолет, вероятно, травматический. А еще он всячески отговаривал меня от творческих занятий, поясняя, что искусство – это чан с калом, который помешивает палкой некто, кого он не станет называть.

Да, меня всегда окружали выдающиеся люди.