Блюдце с молоком для Льва Николаевича

Когда Толстой смеялся, то будто солнце выходило из-за туч. Фото из фондов Государственного музея Л.Н. Толстого

В прошлом году в издательстве «Бослен» вышла книга Дарьи Еремеевой «Граф Толстой. Как шутил, кого любил, чем восхищался и что осуждал яснополянский гений» (фрагмент ее еще до выхода в свет печатался в «НГ-EL» от 27.07.17, о книге писали в «НГ-EL» от 14.09.17). В преддверии 190-летия Льва Толстого мы публикуем статьи о нем Игоря Шумейко (стр. 12) и Андрея Рогачевского (см. следующий номер «НГ-EL»), а Ольга РЫЧКОВА побеседовала с Дарьей ЕРЕМЕЕВОЙ о неожиданных гранях литературного гения.

– Дарья, почему вы решили заняться именно толстовским юмором? Эта тема не показалась вашим музейным коллегам-толстоведам слишком «ненаучной»?

– Оттого и решила написать о юморе Толстого, что это не совсем научная тема. Все научные уже давно разобраны коллегами. А серьезно – Толстой и вправду неплохо изучен. Многих наших классиков замалчивали в советский период, и вот там у литературоведов работы еще много. А Толстой, которому Ленин дал добро своей статьей о зеркале революции, разбирался по косточкам всегда. Вот почему я немало удивилась, выяснив, что юмором и иронией Толстого никто до сих пор не занимался. Ни одного серьезного исследования я не нашла на эту тему. Очень помогли его дети Сергей, Илья и Татьяна, которые в мемуарах записали несколько его шуток, семейных анекдотов, забавных случаев из его жизни. Коллеги отнеслись с пониманием, всячески поддержали. Думаю, им понравилось, что я в книге опровергаю среди прочих и миф, будто Толстой был хмурый зануда и никогда не шутил. Это общепринятое заблуждение. Я об этом пишу в предисловии к книге.

– В предисловии вы также упоминаете о разных типах посетителей толстовского музея, интересующихся творчеством Льва Николаевича (а еще больше его личной жизнью). Это и творящие себе кумира; и ищущие в «глыбе» и «матером человечище» (если вспомнить того же Ленина) изъяны и слабости; и православные, обиженные на антицерковность писателя; и эстеты, видящие в нем только художника; и поклонники Толстого-правдоискателя, смутно помнящие его художественные тексты… Наверняка такие встречи приводили к комическим ситуациям?

– Расскажу три случая. Про детей (раз уж Толстой очень любил детей) и про одного экскурсовода. Первую историю мне поведали в Ясной Поляне. У них была группа малышей, которых спросили: «В Ясной Поляне водились ужи. Как вы думаете, а для кого тут, у порога дома, Софья Андреевна ставила блюдце с молоком?» «Для Льва Николаевича Толстого!» – ответили дети хором. Мне кажется, в этом есть доля истины: почти все в усадьбе происходило с оглядкой на гения, для него и по его желанию. А в Железноводске, где у нас есть филиал музея, какой-то мальчик после экскурсии сказал следующее: «Вы неправильно говорите, что он умер на станции. Нам учительница рассказывала, что он любил ходить босиком по снегу. Так он и убежал из дома по снегу босиком и простудился, а Софья Андреевна побежала за ним, догнала его, схватила, а он сразу умер!» Вот так рождаются легенды. От учительниц к ученикам и далее со всеми остановками. Еще одна история, но уже про одного гида. Случай показательный. Когда я только-только пришла в музей, решила послушать чужую экскурсию в усадьбе Хамовники на английском и понабраться опыта и вдохновения. Напросилась к одному гиду (не нашему, приходящему). Он был из тех, кому важнее всего «духовная суть учения Толстого», а быт семьи, вся эта мебель, картины, посуда – это его не слишком интересовало. Все об идеях говорил. Остановится в одном зале на полчаса и давай про непротивление, про опрощение. И вот одна пожилая англичанка, дама в шляпке, не выдержала и тихонько спросила: «А где мылись Толстые? Я нигде не вижу душа». Гид только отмахнулся: «Да они не мылись! Так, губками протирались. И вон, видите, кувшин стоит? Польют друг другу на руки и умоются». Иностранцы переглянулись с вытянутыми лицами: неужели опрощение зашло так далеко? Тут я все же не выдержала и влезла, открыла суровую правду: в баню городскую они ходили всей семьей. И прибавила весомо, что не так уж и редко ходили. Англичане вздохнули с облегчением. Имидж кумира не пострадал. Гид поморщился, мол, ну стоило перебивать и отвлекать людей от главного!

– В названии книги есть слова «что осуждал яснополянский гений» – это ведь уже не относится к сфере юмора?

– Звучит банально, но о Толстом нужно говорить прямо: он не выносил обмана, фальши и всюду подозревал неискренность. Здесь исток его иронии. Любимый прием Толстого: дать фразу героя и тут же его мысль – совершенно противоположную сказанному. Потому и боготворил природу, детей и стариков из народа – тех, кто еще или уже не врет. Не уставал жалить сарказмом всякую неискренность, искусственность, попытку казаться, а не быть, страсть к самолюбованию. Он и в себе эти качества нещадно искоренял – охотился за своими нехорошими чувствами и мыслями и всячески осуждал их в дневнике. За это его до сих пор обвиняют в грехах, которых он не совершал. Одной из задач моей книги было развеять мифы о Толстом. А их много. Отчасти из-за старания быть искренним в своих дневниках и письмах он до сих пор то и дело оказывается жертвой наговоров и сплетен, персонажем народных мифов и легенд. На основе вырванных из контекста отрывков его дневников и писем часто строятся целые легенды.

– Когда Толстой был более жизнерадостным и больше шутил: в юности или в старости? Судя по его поздним фотографиям, в конце жизни он сделался довольно хмурым.

– Если судить по письмам, то, конечно, в юности. Его юношеские письма к сестре и братьям, к дамам сердца, друзьям полны остроумия. В старости он уже «спасал мир», тут некогда было шутить, хотелось скорее сказать корреспонденту что-то важное, серьезное, душеспасительное.

Кстати, сначала я написала статью об иронии в книгах Толстого. Так вот, сравнивая шутки в первых, периода расцвета, и поздних произведениях, я пришла к выводу, что ранние его работы, особенно трилогия «Детство. Отрочество. Юность» – полны доброго юмора и освещены улыбкой. Период расцвета – это уже ирония и юмор оценивающий, нравоучительный, нередко высмеивающий. В поздних вещах преобладает сарказм, очень резкие выпады в адрес всего, что противоречило его учению. Также и в дневниках он позволял себе крайние, даже грубые суждения.

– А к какому роду шуток Толстой был более склонен? Может, он любил черный юмор? Или каламбуры?

– Каламбуры – да и шарады тоже. Кто из писателей не любит языковых игр? «Когда в доме есть лишняя печка – ее не топят, когда в доме есть лишний щенок – его топят». Что-то в этом роде. Сам он гордился вот этой своей шуткой, связанной с увлечением дочерей балами и вечерними выездами. «Чем схожи ассенизационная бочка и светская барышня? Ту и другую вывозят по ночам». Кому-то юмор Толстого кажется тяжелым, надуманным. Он ведь не забывал обучать шутя. Высмеивал пороки домашних, пытался исправить окружающих. К примеру, его свояченица, любимая Татьяна Андреевна (прототип Наташи Ростовой) была несколько вспыльчива и любила посылать всех к черту. На это Толстой придумал целый рассказ о том, как все, окружающие Татьяну, действительно явились к черту и что из этого вышло. Толстой очень любил грубоватый солдатский юмор и вообще простых солдат. Он любил тех, кто может что-то отдать, чем-то пожертвовать, а солдаты все же не жалеют своей жизни… У него в черновиках немало набросков солдатских разговоров. Черный юмор он тоже понимал. Как-то в газете его домашние обнаружили новость о том, что будто бы ходят очередные слухи о кончине Толстого. Толстой предложил подтвердить слухи и подписать эту заметку: «Лев Толстой». И залился хохотом. К сожалению, я прочла этот эпизод давно и не запомнила, кто из биографов его приводит. Найти пока не удалось. Поэтому в книгу я его не добавила, ведь там своими словами не перескажешь, нужна ссылка. Однако этот эпизод очень характерен для Толстого. Оттого и запомнился.

– Ближних не обижали шутки или насмешки Толстого?

– Думаю, их больше расстраивало, когда Толстой выходил из своей комнаты или приходил после прогулки хмурым и не в духе, что случалось нередко. А когда он шутил, то заражал всех своим весельем, и обижаться на него никому не хотелось. Тут уместно ахматовское «от тебя и хула – похвала». Софья Андреевна разве что иной раз обижалась, она сама признавалась: «Не люблю комического». Но при этом она тоже сохранила несколько шуток Толстого в памяти и привела их в книге «Моя жизнь».

– А его дети были веселыми людьми?

– Да, в Ясной Поляне даже существовал знаменитый семейный «почтовый ящик», в которые домашние бросали неподписанные шутки, стишки, короткие рассказики, пародии. Раз в неделю все это вынимали и читали вслух. Как правило, сразу догадывались, кто и что написал. Эти заметки из почтового ящика мы с издателями решили добавить к книге как приложение. Шутки «почтового ящика» очень характеризуют тех, кто их записывал. Их очень интересно изучать, особенно записки Толстого – они забавные и очень «стильные». Опять же всегда с моралью, с нравоучением.

– Вы сами пишете прозу, один из рассказов даже назывался «Лев Николаевич и его дети» – про Анну Каренину и ее создателя. Но в целом, на мой взгляд, «толстовского» в вашем художественном творчестве немного, скорее что-то хармсовское, абсурдистское… Знаю, что кумиром юности у вас был Саша Соколов. А кем еще вы вдохновлялись?

– Этот рассказ я написала еще студенткой и даже не думала тогда, что буду работать в музее Толстого. В юности многих тянет к абсурду и пародии. Теперь пишу в более традиционной манере. Толстого я всегда обожала начиная с десятого класса, с «Войны и мира». Саша Соколов был какой-то вспышкой – ни на кого не похожая интонация и нежный, напоенный состраданием и любовью воздух книги «Школа для дураков». Жаль, что она одна у него такая. Кстати, надо бы перечитать и проверить впечатление. А из классики я люблю многих, но чаще всего перечитываю Бунина, Чехова, Гоголя, Моэма, недавно перечитывала Розанова. Очень люблю Набокова, но русского и берлинского, в Америке он как будто стал холоднее и изо всех сил старался разжечь свой PaleFire любыми способами. Многие со мной не согласятся, я думаю. И конечно, поэзия. С интересом прочла только что вышедшую книгу стихов «Псалмы и Фуги» Сергея Петрова. Он был гениальным переводчиком поэзии, поэтом, полиглотом, эрудитом, знатоком церковнославянского. Полжизни провел в советской ссылке. Его до сих пор толком не знают в России. Разве что как переводчика. Очень хочу написать о нем, хотя и сложно. Впрочем, не сложнее Толстого, правда?

– Есть ли еще «хмурые» писатели, которых вам бы хотелось показать с неожиданной – юмористической  стороны? 

– Если бы я работала в музее Достоевского, то писала бы, наверное, о нем. Вот уж кто странно шутил. Один капитан Лебядкин чего стоит.

– Вам самой нравится юмор Толстого?

– Мне – нравится, за исключением тех моментов, когда он смеется над церковными таинствами. Как в романе «Воскресение», например. Хотя от некоторых читателей моей книги я слышу, что им далеко не все остроты Толстого кажутся смешными. Разумеется, он не юморист, да и не стремился быть им. Оттого и в свои книги он пускал юмор не так уж часто. Но в кругу семьи он обожал розыгрыши, анекдоты. А вообще-то Толстой был серьезный человек – и  может быть, оттого он нам до сих пор так интересен. Он любил жизнь и людей и относился к ним серьезно, и мир отвечает ему взаимностью. Хочу закончить не остротой, а известной цитатой, которую люблю. «Этот мир не шутка, не юдоль испытания только и перехода в мир лучший, вечный, а это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для тех, кто после нас будет жить в нем».