На влахатой неведомой зверушке

Настоящее лицо определяется подлинным переживанием. Поль Гоген. Таитянская женщина со злым духом. 1900-е гг. Частная коллекция

Евгений Мякишев – творчески активен, раскрепощен, эпатажен, разнообразен, мистически загадочен, многолик, временами пугающ. Все эти определения можно подвергать сомнению, а можно не подвергать. Ясно одно – это совершенно незаурядная и талантливая личность. С Евгением МЯКИШЕВЫМ побеседовала Елена СЕМЕНОВА.

– Евгений, ваша поэтика и поэтический образ тяготеют к акционизму, эпатажу, перформансу. Поэзия для вас – это отделенный текст на бумаге или она объемна, как сама личность?

– Есть филологическое убеждение – дескать, текст может существовать сам по себе. Во-первых, ничего само по себе не существует и, во-первых же, применительно к поэзии эта убежденность оборачивается своей слабой, то есть опасной, стороной. Попробуй отделить личность Маяковского от его поэзии. Или представить Пушкина без донжуанского списка, гурманства, картежничества и «сукиного сына Дантеса». Да чего уж далеко ходить: наши общие знакомые – здравствующие ныне поэты (не будем показывать пальцем, дабы не обиделись те, на которых наш перст не повернулся) заявляют о своем долженствовании всеми возможными способами. Чаще всего, конечно же, подшофе, но это как раз таки лишнее. Настоящим нашим действующим пиитам стоит предъявлять себя миру в состоянии трезвости, но вести себя, как будто они набубенились в дым, то есть абсолютно свободно, естественно и безбашенно, не вступая, впрочем, в противоречие с законом, ибо жизнь только кажется вечной, а в действительности до обидного коротка.

Я, например, что не может не отозваться малиновым звоном в вашем поэтическом сердце, комфортно себя чувствую летом, на солнечном берегу моря (реки, озера) ню. Ну, на «натуральном» пляже, где все таковы, это естественно, а когда я вышел в Коктебеле на открытом воздухе (в 30-градусную жару) читать перед почтенной публикой в плавках, постбальзаковские барышни, закованные в нейлон от нижних конечностей до основания думательной части организма, штабелями завалились в обморок.

Я за ЗОЖ, но давно уже отказался от попыток убедить других в непогрешимости своих вкусов и чувств (это неподъемная задача). Творить же и говорить нужно разумно, что, впрочем, не отменяет «поэзобезумия», без которого и поэзии-то нет никакой. Только стишки. А этого добра и в рекламных слоганах тьма. Не говоря уже... И правда – зачем об этом говорить?

Давайте лучше следующий вопрос.

– В ваших стихах слышатся отзвуки таких разных поэтов, как Пушкин (легкость и эпичность), Ходасевич (ясность), Саша Черный (язвительность и сатира), Бальмонт (звуковая виртуозность). Обэриуты, влияние коих видят в вашем творчестве, мне, как ни странно, не кажутся главными. Могли бы вы открыть карту ваших предпочтений и влияний на вас?

– Когда на заре туманной юности мы коротали ночи за карточным столом, играя с моими литературными камрадами, естественно, на интерес, прикуп открывали только по окончании торгов. Так же и с картой спрятанных сокровищ на одноименном острове! Все имеет свой ценник, и далеко не всегда можно отделаться деньгами. Особенно – если выболтать тайну или продать друзей. Я поделюсь с вами и любезными читателями схемой, подобной схеме московского метро, ибо оно своей сутью точнее иллюстрирует действительность, которой в действительности нет.

Александр Сергеевич – несомненно, ибо я еще и читать-то не умел, а стихи его знал наизусть. О Пушкине я упомянул на второй позиции, ответствуя на первый ваш каверзный вопрос. На первой же – Маяк, ибо, освоив грамоту, я наткнулся на «Левый марш» в сталинском однотомнике Владимира Владимировича, снабженном фотографиями Родченко. Ритм... ритм марша и фантастическая рифмовка выдернули меня из детской моей кроватки и бросили в суровые объятия всамделешной человечьей любви, где я по сю пору и барахтаюсь. Гликберг, конечно же, подбрасывал мне спасательные круги цинизма в омут наивности, а Бальмонт и Бугаев всегда были мне скучноваты, и я благополучно избавился от нескольких их прижизненных томов, предпочтя им тавридского «Чорного Доктора», не менее черного «Балтийского Портера» и белый чистый лист, к которому еще предстоит прийти, путешествуя по спирали времени.

Обэриутами я переболел, как ветрянкой, но Хармс и Заболоцкий не прошли для меня прахом: Николаю, кстати, в «Литературной матрице» мой оммаж. Мне понравился фильм о Данииле (тем, например, что многих артистов я знаю лично) меньше, чем моноспектакль Саши Лушина «История Сдыгр-Апр». Рекомендую как образец подлинного погружения, настоянный на актерском мастерстве и настоявшийся на настоящем талантище.

И Макар Свирепый поразил мое детское чувство до такой степени, что его книжицу «Пучина страстей» я стибрил в книжной лавке курортного Пятигорска (здесь уместно поклониться Лермонту прямо в Провал), где в начале 90-х волюм лежал покрытый полудюймовым слоем пыли, а у меня в кармане полночной цикадой щебетала дыра.

Как ни странно, столь ценимый интеллектуалами Введенский произвел на меня непосредственно посредственное впечатление, что на мой озорной взор абсолютно справедливо. Тяжелый труд Умки по составлению тяжелого тома «Все» – дело, конечно же, филологически значимое, (см. начало ответа на первый вопрос), но это далеко-о не все: Александр проник в мой уже довольно извилистый мозг только при помощи медиатора в лице, точнее в звуке, под именем Леня Федоров.

А любил я Марину Ивановну страстно. И побывал у нее два года назад. В Елабуге. И Осипа Эмильевича, да, не миновали петербургские мои уединения.

А из современников – Болдуман – блистательный и непревзойденный знаток языков, мой друг, соавтор и учитель (а я – его). Те заоблачные вершины поэтического мастерства, где мы устроили виталище с Михаилом Михайловичем, посещали из современников разве что Лина Лом и Наташа Романова. Да со свистом, кувыркаясь в восходящих потоках, подлетали – одна на цветной цыганской метле, а другая верхом на влахатой неведомой зверушке — Беломля и Оле-Хохлове.

Но мне видится, что вы, Елена, при определенном упрямстве и нержавеющем оптимизме сможете прислонить свой альпеншток к внутренней стене нашего парнасского шале. Но шалеть особенно не надо: подстраховочный парашют отстегивать не резон.

– Вам свойственны ирония, стеб, пародия на грани китча, вариативность, смысловая многослойность – ангел может прикидываться бесом, бес – ангелом. И тут возникает мысль о «пустотах». «И день, как кровельная жесть,/ Блестит, притягивая взор/ Игрой обманчивых пустот./ И тени зыбкие легки,/ И память ложная плетет/ Косые сети и венки./ И мне неведомо, зачем/ Обман столь сладок и жесток -/ Мир ощутим и вместе с тем/ Недосягаемо высок». По каким признакам угадать настоящее лицо?

– Многое в жизни определяется тем, что ты приобрел, еще большее – тем, что потерял, но основополагающее – пустотой в твоем сердце. Это просто представить на примере комнаты или квартиры, под завязку набитой мебелью, книгами и разным житейским скарбом, когда невозможно ни внести что-то новое, ни найти нечто нужное.

Когда Наталья Дурова (мать Болдумана), покинув наш мир, отправилась в свой персональный небесный цирк, ее квартира на Тверской была настолько забита вещами (в частности, подарками от поклонников), что в одну из комнат было просто не войти. И вещи (как бы) были хорошие, как будто нужные...

Настоящее лицо определяется подлинным переживанием.

Франсуа де Ларошфуко пишет: «Кто сделал людям добро, тот добрый человек; кто пострадал за совершенное им добро, тот очень добрый человек – чем добрее, тем сильнее пострадал, особенно если в его страданиях виноваты люди, им облагодетельствованные; кто принял за это смерть, тот достиг вершин добродетели, героической и совершенной».

– Вы склонны к литературной игре, мистификациям. Вы как-то подарили мне поэтический сборник Лины Лом. По стилистике стихов есть догадка, что это одно из ваших лиц. Это так? Что вы думаете на тему литературных мистификаций?

– Мистификации окружают нас на каждом шагу. На бытовом уровне супруги мистифицируют друг друга, дети – учителей и наставников, преподы – студиозусов, стихотворцы – наивных поклонников, а поэты – искушенных профи. Мимикрируют животные и растения. Домашняя кошка, например, научилась мяукать спецом для человека.

Про Лину Лом доподлинно известно, что у нее глубокие европейские корни, на что однозначно указывает «фон» в ее фамилии, ибо на самом деле она von Lohm – девушка аристократического происхождения. У нее блестящие стихи, совершенные версически, богатые аллюзиями и непредсказуемые, что делает их поэзией.

Зачастую (особенно теперь, в годы пабликов, соцсетей, поэтических сайтов и относительной анонимности) за поэзию выдают посредственную прозу, неграмотно записанную без знаков препинания, или такую силлаботонику, что при определенных расстройствах пищеварительной системы можно обойтись без слабительного (прошу извинить меня за сомнительный каламбур).

– В ваших стихах глубоко дан образ Петербурга – именно Петербурга, а не Ленинграда. Как бы вы образно представили «городские тексты» Петербурга и Москвы? В чем сходства и отличия московского и питерского литсообществ?

– Москва – исторически столица не только Московского княжества, но и Нашего Богом Хранимого Отечества, а Петербург – столица Империи, которой уже давно нет, и самая высокая (сравнимая по масштабам с Сиддхартхой) точка на поэтическом глобусе, по иронии судьбы (географически) находящаяся практически в болоте. Москва величава, центробежна, центростремительна и опасна для поэта, как «мясорубка» из кино Тарковского «Сталкер».

Живым остаться трудно. Желания исполняются, но чаще всего в денежном (или безденежном, что, если вдуматься, две стороны одной модели) эквиваленте. В Петербурге же, ежели «правильно» себя вести, можно летать вместе с ангелами (и самому стать одним из их сонма). И даже – выше: в Петропавловской крепости востребованы вертолетные экскурсии. Желающих (за определенную мзду) на четверть часа поднимают выше ангела на шпиле Петропавловского собора. Поэты левитируют самостоятельно (по ночам), мерцая в белесом воздухе абсолютно (если речь о деньгах) безвозмездно.

Что же до сообществ, то поэтические – не исключение: все заняты доминированием и поиском «новых и ласковых рук».

– Вы входите в питерскую неофициальную литературную группу «КАСТОПРАВДА». Для вас это  просто некая духовная общность с другими ее участниками либо есть концептуальная подоплека?

– «КАСТОПРАВДА» – условно питерская, равно – московская группа, ибо всего четыре года назад в Петербург из Москвы (обычно бывает наоборот) переехали чудные и чудные поэты Настя Романова и Андрей Полонский. Мы мгновенно подружились, что естественно и закономерно. Вообще говоря, география «КАСТОПРАВДЫ» шире двух столиц. Она охватывает (без ложной скромности) Россию от Сибири до Крыма, и без излишнего пафоса Европу, Америку и Азию, ибо вольные кастоправы миролюбивы, общительны, открыты всем ветрам и вращают в поэтическом смысле шар земной в нужном направлении.

– Вы популяризируете в Интернете творчество Михаила Болдумана. Чем для вас важна эта личность?

– Я уже немного ответил на этот вопрос, но с удовольствием скажу еще: нам довелось подружиться, можно сказать, в детстве. Сразу же по окончании школы. И эта дружба (а дружба – это один из синонимов любви) никуда не делась и посейчас, а прошло... В общем, вас еще и в проекте не было, когда мы встретились. Оставайтесь и впредь столь же прелестной и юной, радуя нас, двух мудрых трухлявых пней, один из которых еще позабавит вас диковинными гнилушками и волшебными светляками, а с другим вы можете побеседовать у нас в виталище (не нужно, наверное, напоминать – как).

Кстати говоря, нам удалось объединить в одном флаконе московскую и петербургскую поэтические школы. Вот еще одна рекомендация – тандем-опусы М&Б. Скоро на сайте «КАСТОПРАВДА» будет большая публикация; и «Воздух» сбирается нас опубликовать – надобно только «пощекотать» Данилу Давыдова, дабы он написал серьезную веселую предисловь. Весело накропал и серьезно – как никогда и всегда.

– Традиционно в финале прошу процитировать одно из последних творений.

– Пожалуйста – и большое спасибо.

Беспаспортный контроль

Без пашпорта – што ты – никто и ништо?!

А выдумать можно любую 

фигню...

Вот я – например – умноженье

вменю:

Умножим тебя – ну, 

положим – на сто.

А что умножать-то? 

Вот это – вопрос!

А вот и ответ: прах (заемный)

земной.

Конечно, ты не согласишься 

со мной

И скажешь: воззри непредвзято

– возрос

весь мой организм – прямо 

скажем – с нуля

до полноформатной фемины,

поэт!

А вот и второй – церебральный 

ответ:

С нуля ничего не бывает: оп-ля!

Ведь – в сущности – 

нет ни нуля, ни ноля...

Лишь полымя, палево, 

                   отсвет и свет.