Лошадка вздрагивает, но бежит быстрей

Адмирал Невельской должен был командовать фрегатом «Паллада», но судьба сложилась иначе… Алексей Боголюбов. Фрегат «Паллада» 1847 года. 1847. Центральный военно-морской музей, СПб.

Недавно вышел исторический роман Андрея Геласимова «Роза ветров». Герой романа – русский адмирал Геннадий Невельской в бытность его капитан-лейтенантом. Книга вызвала много шума. И если интервью звучали, скажем так, в информационно-просветительском ключе, то литературные критики в своих оценках разошлись (см. рецензию на стр. 14). С Андреем ГЕЛАСИМОВЫМ о литературной критике и новом романе побеседовала Мария МАКСИМОВА.

– Андрей Валерьевич, на ваш взгляд, в чем состоит роль литературной критики?

– Мне кажется, разговор о критике уместно будет начать с образа одного из ее прародителей – Зоила. Этот живший во времена античности греческий оратор и философ прославился своими критическими высказываниями в адрес Гомера и Платона. Ему, например, не нравилось, что в «Илиаде» богиня Афина наделяет щит и шлем Диомеда огненными свойствами. Зоил счел это совершенной глупостью, поскольку, по его мнению, герой в таком случае должен был немедленно обратиться в пепел. С точки зрения физики это суждение, разумеется, трудно оспорить, однако оно замечательно иллюстрирует пропасть между поэтическим даром художника и прикладным, сугубо механистическим способом интерпретации этого дара. Римский автор II века нашей эры Клавдий Элиан приводит следующую историю о Зоиле: «Однажды кто-то из философов спросил его, почему он всех хулит. «Потому, – был ответ, – что не могу, как мне того хочется, причинить им зло». За постоянные нападки на великих авторов прошлого современники прозвали Зоила «риторическим псом». И тем не менее сейчас трудно сказать, дошли бы до нас сочинения Платона и Гомера, если бы Зоил в свое время не пробудил к жизни их многочисленных защитников, составив себе посмертную славу в тысячелетиях тем, что теперь мы называем троллингом.

– Какие этапы развития литературной критики в России вы могли бы выделить?

– Я не очень силен в истории отечественной критики, но если анекдот о здравице, которую будто бы сочинил Тредиаковский в адрес Екатерины Великой, имеет под собой хоть какие-то основания, то одним из первых и уж во всяком случае наиболее влиятельных российских критиков является именно эта императрица. Полагаю, что автору досталось на орехи за такие строчки: «Будь здорова, как корова, плодовита, как свинья». С другой стороны, какой поэт не мечтает, чтобы его критиком оказалась августейшая особа?

– Каково состояние критики на современном этапе? Литературная критика в России и за рубежом – есть разница?

– У меня такое ощущение, что разница все-таки есть. Я, правда, могу судить лишь о критических материалах, посвященных моим книгам. Наши критики, если не говорить о толстых журналах, чаще реализуют свои собственные амбиции, стараясь показать больше себя, нежели автора. В то время как в американских и, скажем, французских статьях я чаще нахожу анализ разбираемого произведения и поиск авторских интенций. Складывается ощущение, что зарубежных критиков в большей степени интересует устройство текста. Я не помню, кто из наших критиков сказал, что фигура автора в современной литературе давно стала важнее текста, но, по-моему, это высказывание красноречиво характеризует состояние нашей критики. Собственно литература для нее все-таки на втором плане. Впрочем, подобный феномен скорее всего связан с нынешним положением нашего общества, которое живо интересуется лишь внешней стороной любого явления.

– Вам когда-либо чьи-либо критическое статьи помогали? Мешали? Вдохновляли вас, расстраивали?

– Мне очень помогли статьи Белинского. У него так много бывает юмора и неожиданных суждений, что я не просто наслаждался в юности его полемическим задором, но и многому у него научился. Во всяком случае сочетание иронии с пафосом – это его фирменное блюдо, и время от времени я готовлю его на своей кухне.

Что же касается критических текстов, написанных в адрес моих книг, то они всегда бодрят. Я очень признателен всем критикам, когда-либо писавшим о моих романах, за их уколы и стрелы. От них, конечно, лошадка вздрагивает, но бежит быстрей.

– Должна ли критика быть свободной от политических пристрастий? Я не случайно задала этот вопрос, поскольку в критике «Розы ветров» явно или завуалированно эти пристрастия проскальзывают. Причем с обеих сторон. Кто-то ерничает насчет «конспирологии», а кто-то, наоборот, видит клевету на российскую государственность. Что скажете в свое оправдание?

– Оправдываться ни в чем не собираюсь, замечу только, что в критике признаю один лишь художественный разбор. Партийные интересы в литературе – это к Ленину. Помню, в университете нас заставляли на первом курсе конспектировать его статьи в отдельную тетрадку. Вот с тех пор выражение «партийность литературы» не вызывает во мне ничего, кроме скуки.

– В том, что вы основательно изучили эпоху и деяния исторических персон – участников романа, сомнений нет. Но если одни критики с воодушевлением отнеслись к появлению нового исторического романа («надежный», «добротный» «роскошный») и радуются возрождению этого жанра, то другие задаются вопросом: а нужен ли вообще сегодня русский исторический роман? Ведь уже есть Пикуль, Акунин и «Тобол» Иванова. Ваше мнение?

– Вообще нужен любой роман – исторический, фантастический, эротический, патриотический. Лишь бы он был талантливо написан. Мне кажется, что в последние два десятка лет наша критика почти совсем исключила из своего понятийного аппарата такую категорию, как талант. Дискурс теперь значительно важнее. И тот, кто в нем ориентируется, пользуется наибольшим вниманием критики. В результате мы имеем ряд скучных книг, вся ценность которых состоит лишь в том, что та или иная группа критиков или функционеров от литературы пролоббировала их на какую-нибудь крупную премию. Внимание читающей публики волей-неволей оказывается приковано к таким произведениям. Не уверен, что это очень полезно собственно литературе.

– Звучало мнение, что «Роза ветров» – роман для подростков. Мол, прочтет мальчик – и пойдет в Нахимовское. Для вас это похвала или совсем наоборот? На какую аудиторию вы рассчитывали? Почему?

– Суждение о том, что это роман для подростков, говорит прежде всего о самом критике, высказавшем подобную сентенцию. Просто его зрение устроено таким образом, что он видит одну лишь подростковую тему – вполне возможно, в силу собственного развития. И раз у меня в романе есть главы, посвященные первой любви кадета морского корпуса к воспитаннице Смольного института, то он немедленно делает механический вывод вполне в духе Зоила, что и весь роман написан для подростков. Точно такую же ошибку он допустил несколько лет назад, объявив мой роман «Степные боги» детской литературой. Там он, очевидно, руководствовался тем фактом, что один из главных героев – 

11-летний мальчик. Уязвимость этого подхода к анализу литературного произведения стала для меня вполне очевидной после множества поездок по самым различным библиотекам. Наибольший интерес «Степные боги» вызывают все-таки у читателя зрелого возраста – это по моим наблюдениям от Мурманска до Волгограда и Вены. Так что позволю себе и на этот раз не согласиться с мнением этого человека. Впрочем, я буду счастлив, если «Роза ветров» увлечет и подрастающее поколение.

– Герой вашего романа – реальный человек. Но каждый из критиков увидел в нем своего Невельского. Вот только некоторые из примеров, каким увидела вашего героя критика: «героический исследователь», «не боится драться против всего мира», «человек с невыносимым характером», «замкнутый, почти аутичный», «туповатый и решительный служака», «жестокий крепостник». С какими из этих определений вы согласны или не согласны, почему?

– Геннадий Иванович Невельской – фигура сложная не только у меня в романе. Он прежде всего в жизни был неоднозначным человеком. Противоречий в нем в избытке. Он по-настоящему амбивалентный персонаж, что и делает его интересным. Отсюда, видимо, и весь этот разброс в суждениях критиков о нем. Каждый выделяет в нем ту черту, которая импонирует в большей степени. Клад, а не персонаж.

– Фигура поэта Тютчева вызвала едва ли не больше эмоций, чем образ главного героя. Вопрос: допустимо ли касаться образа великих, если их моральные качества, скажем так, оставляют желать лучшего?

– Ну, во-первых, великим Тютчева можно назвать с большой натяжкой. Он точно не равен Пушкину и Бродскому. А во-вторых, почему бы не знать, как сказала Ахматова, «из какого сора растут стихи, не ведая стыда»? Что в том дурного? Мне кажется, как раз идеализация всякого явления, в том числе и фигуры поэта, чревата засахариванием реальной жизни и в результате утратой интереса со стороны последующих поколений. Люди должны знать правду. Тогда жизнь становится занятней.

– Еще одна претензия – кинематографичность. С одной стороны, в беседах со многими авторами мне приходилось задавать вопрос: «Хотели бы вы увидеть экранизацию своего романа?» Ответ, в общем, предсказуем: «Да, но вряд ли это возможно». Вас же прямо упрекают – вот, мол, написал с прицелом на экранизацию. Это что, крамола? Нужно писать так, чтобы никому и в голову не пришло снять фильм по книге?

– «Каждый пишет, что он слышит». В нашем деле вряд ли возможна намеренная стратегия. Я, например, уверен, что не смогу написать хороший жанровый роман, как бы над ним ни потешались высоколобые критики. С этим надо родиться. Точно так же и я рожден, чтобы писать визуально понятные книги. Отсюда и экранизации. Не я пишу для продюсеров. Это они ищут таких, как я. Ну и к тому же режиссерский факультет ГИТИСа не прошел для меня бесследно. Собственный опыт тоже никто не отменял.

– Также вас упрекают в недосказанности: не написал про роман Кати Ельчаниновой и Невельского, про последующие экспедиции адмирала, жизнь на Дальнем Востоке. Нам ждать продолжения?

– Разумеется. Я только вошел в эту историю. Впереди, возможно, не один роман. Материала хватит как минимум на трилогию.