Елена Семенова
Александр Гальпер: «Ни один мафиозный фильм не обходился без меня». Александр Гальпер с актером Стивеном Бушеми. Фото из архива Александра Гальпера
В своих стихах и прозе Александр Гальпер показывает, с одной стороны, анекдотический, а с другой стороны, грустный абсурд существования. Причем видит он его в основном не в России (хотя и у нас тоже), а в США. Читайте рассказы Гальпера в этом номере на с. 16. С Александром ГАЛЬПЕРОМ поговорила Елена СЕМЕНОВА.
– Александр, насколько можно судить по вашим произведениям, анекдотические ситуации и чудные люди сами притягиваются к вам? Это так? Или это особенность вашего взгляда на мир?
– Ну, почему я такой? Сложно сказать. Возможно, гены, возможно, звезды, а может, обстоятельства иммиграции меня сделали таким. Я вижу абсурд, и абсурд видит меня. Иногда попадаешь в такие анекдотические ситуации, что хватаешься за голову. Ну, начнем с того, что моя семья увезла меня из СССР в 18 лет. Если бы это случилось на два-три года раньше, то стал бы чистым американцам с английским без акцента. Если бы на пару лет позже, то чистый эмигрант, а так получается – на грани. То есть стою над этими идентификациями. Чудище непонятное! Вот, например в одном месте, где я работал в Америке, были трения между чернокожими, рожденными в Америке, и чернокожими – иммигрантами из Африки. И обе группировки меня стремились привлечь на свою сторону. И на чью сторону я должен был стать? Наверное, на энергетическом уровне я посылаю сигналы в мир, что мне интересен абсурд, и жизнь мне подбрасывает такие ситуации. Но, по правде говоря, я уже устал. Даже не то что устал. Я накопил достаточно этих ситуаций и пытаюсь их систематизировать. Выйти за границы анекдота.
– Хорошо ли живется русскому поэту в Америке? Какой у вас там круг общения, если не иметь в виду работу?
– Ну, понятно, что в смысле общения, чтений я в проигрыше. Могу хоть каждый день ходить на англоязычные литературные мероприятия, но меня они мало трогают. Не интригуют звуковые игры с английским, потому что он не родной и тончайших оттенков не замечаю, не задевает тематика американских проблем. Я не чувствую, что это мои проблемы. Русскоязычные чтения – раз-два в году. Раз-два в неделю беру актерские классы. Есть какой-то американский круг друзей – поэтически-актерский. Актеры – хорошие ребята в основном и душевные, но общего у нас мало. Еще хочу сказать, что мне не 20 лет, а 46. Мне вечером пробежаться возле дома у океана больше приносит удовольствия, чем общение не со своим человеком. Ну, еще мне бог послал Сатановского! Игорь Сатановский, редактор «Новой Кожи», – мой ближайший друг уже лет 20. Раз-два в день говорю с ним по телефону. Он знает, что я хочу сказать, еще до того, как я скажу, но я все равно ему звоню и надоедаю.
– Свои стихи вы харизматично исполняете со сцены. Насколько важно вам дать им прозвучать? Вам важнее а) рассмешить, б) поразить, в) ощутить взаимопонимание?
– Ну, вот, допустим, Бродский мог прийти в Нью-Йорке на чтения, увидеть, что зал на 95% из пожилых русских эмигрантов и большой процент из них не понимают по-английски, и все равно читать на английском. То есть то, что вы меня не можете понять, – это ваши проблемы, по Бродскому. У меня подход другой. Тексты не существуют без слушателя. Мне важно, чтобы меня поняли. К счастью, я занялся актерством в 38 лет, и это еще больше помогает. Кинозвездой не стал, но вот актерские классы помогают передать эмоции. Мне важно, чтобы слушатель понял и стал частью моего рассказа или стиха. Я бы всех поэтов обязал брать актерские классы. Я думаю, что все, от самых больших гениев до последних графоманов, пишут и хотят выступить, потому что сами получают от этого кайф. Только некоторых слушают до конца, а от других через пять минут уходят после начала выступления.
– Каким вы видите поклонника вашей поэзии?
– Моим поклонником может быть любой человек. Так же как любой человек может смеяться на вечере Жванецкого или слушать сумасшедшего уличного проповедника или политического активиста. У меня мало произведений, где надо иметь дополнительные знания, чтобы понять.
– Какие в США литературные площадки есть? Кто там еще выступает?
– Известная площадка – поэтический клуб «Баури». Сейчас, правда, ее переделали в понтовый ресторан, и стихи читают только в воскресенье и понедельник. Участвовал там пару раз в групповых чтениях. Есть русский тематическо-чеховский ресторан «Дядя Ваня», американский бар «КГБ» (тематически ностальгически-советский). Америка, конечно, очень открытая и демократическая поэтическая страна. Открытых микрофонов в барах и ресторанах завались. Когда-то много в них выступал. Теперь где-то раз в месяц. Стоящих поэтов, конечно, мало. Например, это Томас Фукурола, Антон Яковлев, Тед Джонатан. Я их всех очень люблю и перевожу на русский.
– Кстати, в России в ближайшее время будут ваши вечера?
– Да, планирую выступление 20 октября в Санкт-Петербурге в Литературной гостиной «Фонтанка, 46», а примерно через неделю – в Москве.
– В американских журналах вас публикуют? Читаете ли вы все это на английском языке со сцены?
– Когда-то я загорелся желанием попасть в американские журналы. Несколько лет рассылал и энергично переписывался. Это целая работа. Ну, попал в кучу малоизвестных журналов, о которых никто не знает и где ничего не платят, и устал. В журналы круга повыше попасть сложнее. Во-первых, там нужны более профессионально сделанные переводы. Во-вторых, эти журналы в основном академические марксистские. А я в своих стихах издеваюсь и над левыми, и над правыми одинаково. Ну, мне сложно нащупать свою нишу в Америке. Живу, под собою не чуя страны. Раз-два в месяц читаю на английском со сцены. Опять же помогли актерские классы для иностранцев по уменьшению акцента. Раньше хлопали, хоть и не понимали. Теперь, когда стали понимать, хлопают меньше, но совершенно другие слушатели.
– Вы посещали семинары Аллена Гинзберга. Это было интересно? Чем это вам пригодилось в жизни?
– Аллен Гинзберг преподавал в Бруклинском колледже, как раз когда я там учился. Был несколько раз на его семинарах. Тогда мне казалось, что он сильно на меня повлиял, теперь понимаю, что не очень. Ну, гей-шуточки в моих стихах и рассказах проскакивают. И, наверное, привил формальную любовь к верлибрам. Вот и все. Вообще Аллан был гением рекламы и раскрутил битников на весь мир. Сейчас, по прошествии полувека, видно, что они были более важны как социальный феномен для пуританской Америки, чем литературный – для мира. Самый интересный из того периода – конечно, Чарльз Буковски, который бы дал в морду тому, кто назвал его битником, но тем не менее он самый яркий битник из них.
– Вы зарабатываете на жизнь соцработой и снимаетесь в кино. Где больше пригождается присущий вам артистизм? Какие у вас были интересные истории, связанные со съемками?
– Да мне надо учиться артистизму у моих клиентов в собесе. Как они выкручиваются, чтобы получить больше пособий и продуктовых карточек! Восемь лет назад меня приятель затащил в киномассовку. И – пошло-поехало. У меня типичная средиземноморская внешность. Еврейско-итальянская. И меня стали часто вызывать. Ни один мафиозный фильм того периода не обходился без меня. Меня сажали на первом плане рядом с главным героем. Через 3–4 года я даже стал членом профсоюза киноработников. Но потом я зажрался. Уже не хотел сидеть и молчать. Хотел роль. И вот с тех пор беру актерские классы и бегаю по интервью. Пробился в два эпизода в сериале на HBO (Home Box Office – американская кабельная и спутниковая телевизионная сеть. – «НГ-EL»). Было две рекламы в метро. А по поводу историй со съемками вот стихи:
Мой собесовский клиент считается
особенно
Тяжелым случаем
Паранойи, шизофрении, депрессии.
У него целых два психиатра.
Недавно он заявил им,
Что видел меня
По телевизору и в рекламном щите
На автобусной остановке.
Я смотрел на него угрожающим
Взглядом русского бандита.
Услышав это, первый психиатр
Перепугался и поменял ему все лекарства.
Второй поместил в психушку на неделю.
По выходе ему добавили третьего врача –
Звезду психиатрии,
Который порекомендовал
Художественное вышивание крестиком.
Если бы они только знали,
Что он говорил
Чистую правду.
– В своих произведениях вы показываете абсурд жизненных ситуаций, вам подвластно комическое, у вас острые диалоги, сюжет. А вы не пробовали себя в драматургии?
– Я написал несколько коротеньких абсурдных пьесок. Сейчас в актерских классах еще изучил хорошо Чехова. Мечтаю, что если бы было больше времени свободного и какие-то театральные связи, то чего-то бы написал. Нет времени писать в стол. Пьесу в сети Facebook выставлять совсем уж глупо.
– Как вы считаете, какие ингредиенты должны присутствовать в стихотворении, чтобы оно состоялось?
– Во-первых, я должен понять, что хотел сказать автор: или он плачет, или радуется. Я должен после текста это точно знать. Во-вторых, мне это должно быть интересно. Если он восхищается родной природой в штате Массачусетс или Китае, то мне это неинтересно. По этой шкале мне близок Чарльз Буковски. Его стихи – это предельно простые и интересные истории плюс интригующая и близкая мне жизнь люмпена.
– Почему вы считаете (прочитала в одном из ваших интервью), что рифма – это признак отсталости? Почему верлибр более современен?
– В чем сила верлибра? В том, что можно, не отвлекаясь на поиск созвучного слова, лучше передать смысл. Это явное преимущество для юмористических историй, просто интересных историй, гражданско-политической поэзии. Это и минус для тонкой лирики. Я был в этом году на Фестивале верлибра в Москве и Питере. Как раз лирических стихов было большинство, а юмористических или гражданских – мало. Предельно мало. То есть то, что верлибрами лучше всего получается, почти никто не делал. Понятно теперь, почему было очень мало слушателей. В основном были только другие поэты. Как ни странно, традиционный Всеволод Емелин и еще некоторые поэты рассказывают более интересные истории, хоть рифма их сдерживает. Пора русскоязычным верлибристам учиться у них тематике. Русский язык очень богат. Тут можно со звуками и рифмами играться бесконечно. Но мне это скучно. Но есть и исключения. Я очень люблю гениальные звуковые эксперименты Германа Лукомникова. Но такое редко встречается.
– Кого вы читаете из русских поэтов, писателей? Кто вам близок по духу?
– Конечно, регулярно читаю на Facebook Всеволода Емелина, Игоря Яркевича, Наташу Романову, Александра Дельфинова. Заново открываю для себя в актерских классах Чехова. Близка мне проза Довлатова. Как он мастерски работает со словом! Ну, конечно, то, что он не вышел за пределы русского гетто в Америке, обидно. Близок мне Чарльз Буковски. Интеллектуал, сброшенный на социальное дно. Допустим, в России тоже были интеллектуалы, которые работали дворниками, но их туда сбрасывала система. В Америке быть на дне – это личный выбор. Мне нравится его подход, но он считал лишним работать со словом. Это отталкивает.
