Платон и летающие коровы

В стихах Александра Вепрёва угадываются частушечные ритмы. Клавдий Лебедев. Пляска. 1900. Государственный музей искусств Республики Казахстан им. Абылхана Кастеева, Алма-Ата

Александр Вепрёв не любит слова «верлибр», хотя пишет только верлибры. И даже изобрел собственную форму – «вепрлибр». У него две литературные родины – Ижевск и Вятка. А в запасе – множество историй о местных гениях и злодеях. На досуге поэт общается с ушедшими классиками, сочиняет стихи о ночных горшках в доме Гёте и перечитывает Цицерона. Точки над «ё» в беседе с Александром ВЕПРЁВЫМ расставил Владимир КОРКУНОВ.

– Александр, вашу первую книгу «Дом» в 1982 году – еще в Кирове – рекомендовали к публикации. Но книга так и не вышла. В чем причина?

– Теперь об этом можно говорить с долей горькой иронии. Мне тогда было 22 года. Редактор Волго-Вятского книжного издательства Владислав Заболотский был расположен ко мне – ему нравились мои поэтические опыты, он публиковал их в коллективных сборниках и включил книгу «Дом» в планы издательства. Она должна была выйти в 1985 году – в кассете из пяти книг молодых авторов.

Но этого не случилось. После речи Черненко на юбилейном пленуме правления Союза писателей СССР (в сентябре 1984 года) отношение к молодым изменилось. От них потребовали патриотических стихов с высоким градусом гражданственности.

Глава местной писательской организации Овидий Любовиков начал упрекать меня в отсутствии гражданской позиции, полагая, что я начну писать больше патриотических стихов. Но на такие подвиги я был не способен. В итоге издательство отклонило рукопись.

– В Москву со стихами не ездили?

– Однажды заглянул в «Юность». Мы поехали в Москву за мясом, и преподаватель (я учился в местном художественном училище) просил магазинную рапсодию совместить с походом по выставкам. В редакцию я отправился, отстояв очередь в музей и – перед очередью за колбасой. Принес сверток напечатанных на машинке стихов. Литконсультантом оказался Юрий Ряшенцев. Он узнал, откуда я, – и передал привет Олегу Хлебникову, который жил в соседнем Ижевске. Ему в моей подборке понравились полтора стихотворения, но публикация состоялась спустя много лет – уже при Валерии Дудареве.

– В молодости вы были знакомы с Леонидом Дьяконовым – двоюродным братом Николая Заболоцкого. О чем общались?

– О многом. Леонид Владимирович любил сидеть с закрытыми глазами. Осенью ходил в длинном плаще, на голове носил берет. Издали походил на Сергея Михалкова. Он писал детские книги и собирал фольклор. Встречался с жителями захолустья, которые делились сказками, частушками, загадками, пословицами и поговорками. В итоге собрал около 60 тысяч вятских народных текстов.

Общался, скажем так, осторожно, никогда не упоминал о репрессиях, пытках… Часто рассказывал об Ольге Берггольц и ее муже, Николае Молчанове, – они дружили. А о двоюродном брате почти не упоминал.

– Потом у вас произошел литературный отпуск. На полтора десятка лет.

– В 1990-е я действительно не писал стихов – работал директором рекламной фирмы. Зато украсил вывесками и яркими витринами весь Ижевск. К сожалению, подвело здоровье. Все пили – и я пил. Угодил в наркологию. Вел с соседом по палате беседы о поэзии… И вдруг, после многолетнего перерыва, написал стихотворение. Сейчас понимаю – в больницу попал не случайно. Меня не только поставили на ноги, ко мне вернулась поэзия. Уже 10 лет не пью, а в последние годы и не курю. Занимаюсь гимнастикой и ходьбой.

– В книге «Картофельное солнце» вы представили новую стихотворную форму… вепрлибр. Как дошли до жизни такой?

– Простите, это получилось нечаянно. Как назвать верлибр, если он походит на рассказ? Вот я и назвал, исходя из своей фамилии Вепрев.

– Расставим точки над «ё».

– У меня с точками – это псевдоним. «Ве» – от слова «верлибр», «п» – образует «веп» – «вепрлибр», «рёв» – от слова «рёв». Ревущий верлибр! Кстати, вепрлибр еще можно назвать метафорофразой, но это не совсем точно… То есть, если я пишу метафорофразы, – это не значит, что я пишу верлибры.

– Ничего не понял.

– Читать надо. Уверен – кто может в хаосе звуков услышать ритм, тот может сочинять не только верлибры, но и свободные стихи, метафорофразы, вепрлибры… и механическую музыку, как Сергей Курёхин.

– Вы всерьез рассчитываете, что форма приживется – или ее цель утилитарна?

– А как вы считаете – свободник, или дисрифменный стих, прижился или остался термином в литературоведении? Надеюсь, в ближайшее время разновидности русского верлибра исследуют, разложат по полочкам, может быть, и моей форме место найдется. Хотя все определяет художественный уровень – если он высок, то и текст в истории останется, нет – и разговора не будет.

– Критики о ваших стихах пишут нечасто. Но вот Анна Кузнецова дала им такую характеристику: поэзия социальных ландшафтов – и даже частушечные ритмы с примитивистской юродивой интонацией углядела. Справедливо?

– Абсолютно. Это сказано о книжке «Вятская улица» (в ней – стихи о родных для меня местах). А вот Данила Давыдов отрецензировал мой «Пейзаж с железными колесами» еще точнее: «Александр Вепрёв, не избегающий минималистических форм, чаще, однако же, работает с потоком говорения, устроенного как репрезентация памяти, опыта, проходящего бытия». А кто-то провел параллель с Губановым и Аполлинером.

– Не стесняетесь себя с великими через запятую писать?

– Так это не я – критики. Моя задача писать, а их – оценивать и в контекст встраивать. Кстати, о великих. Года два работаю над поэмой-феерией «Гёте и Сара». Там, в поэме, я живу и работаю в доме Гёте служащим… по выносу ночных горшков.

– Пожалуйста, без подробностей…

– (перебивает) …хотя выносить-то их должна служанка Сара. Сара Вагенкнехт! Немецкий политик, доктор экономических наук, депутат Бундестага. И это провоцирует домашний конфликт. Со мной, служащим по хозяйству, общается Гёте. И я с ним – на равных… В одной из сцен он сказал мне: «Тебе, Вепрёв, оказана великая честь! Дерьмо гения – это как бальзам на голову способного человека. А на твою – тем более!»

– Я же просил, без подробностей…

– Да подождите. Это же так лестно! Не знаю, как оправдать доверие гения… А как оправдать доверие Константина Кедрова? Впрочем, я знаком и с Платоном.

– Час от часу не легче.

– До сих пор удивляюсь своим словам: «Творец оглядел землю, на которой творил много лет, и сказал, что любовь к этой его земле безмерна, как безмерна и необъятна земля, содрогнувшаяся под ним…» Надо же! Как широко… Видимо, сказывается общение с великими…

– Санитаров!

– (смеётся) Это я вам еще о диалогах с Шаляпиным не рассказал…

– Увольте. Давайте лучше о живых собеседниках. Какие поэты оказали и оказывают на вас влияние?

– Сейчас, думаю, таких уже нет. Свое интереснее. Медитирую, ловлю с небес подсказки… Занимаюсь самообразованием. Хотя и понимаю – все, что внутри, высказать невозможно. А иногда кажется, что во мне погиб гений…

В молодости я легко поддавался влиянию. Это были самые разные поэты: Пушкин, Есенин, Высоцкий, Рубцов, Чухонцев, Евтушенко… Сейчас читаю Губанова, Кедрова, того же Гёте… Но не думаю, что они как-то влияют на мое творчество. Скорее, мотивируют. Часто читаю зарубежных классиков – от Готфрида Бенна до Макса Жакоба. И философов.

– Не так давно вы стали одним из лауреатов фестиваля ЛиФФт. Награду вам вручал Константин Кедров. Вторым лауреатом, кажется, стал Олжас Сулейменов?

– Да. Олжас Омарович прочитал со сцены стихотворение про волчат, а казахский певец Ержан Нургалиев исполнил «О море, море...» – и песню на казахском языке. Воистину культура сближает народы. После фестиваля я принял участие в работе съезда Ассамблеи народов Евразии, где познакомился с Амарсаной Улзытуевым. Мы разговорились и сошлись на том, что не стали бы участвовать в ЛиФФте, если бы не два великих поэта современности – Олжас Сулейменов и Константин Кедров. Спасибо за них организатору фестиваля Маргарите Аль.

– Поэзия Кедрова вам близка?

– Мне нравится движение его мысли, неожиданный строй метафор… Он умеет рисовать словами образные картины. Его поэзия – совершенно самостоятельное государство…

– То есть?

– Она похожа на формулу существования творческого человека. Иисус сам по себе, Пилат тоже – сам по себе. И у Амарсаны Улзытуева свое государство, его стихи напоминают огромных летающих рыб и бурятских мамонтов. Они движутся над землей, а внизу, около жилых построек, лежат остовы этих «небесных» животных. Кстати, у Кедрова есть стихотворение про летающих слонов. И у меня – про летающих коров…

– Пожелаю им мягкой посадки. А скажите, у вас есть сверхцель в поэзии?

– Чтобы стихи начали цитировать и публиковать без ведома автора. Чтобы они начали жить своей жизнью. И пусть авторские права подождут.

– Неужели заработать на горшках из-под Гёте не желаете?

– Не для этого же пишу. Литература не нужна ни государству, ни массовому читателю. Избитые слова. Но все же – в Ижевске по-прежнему ходят красные трамваи, разве что лозунги на бортах изменились да звонки поутихли. А в Кирове, как и в Сочи, трамваи никогда не ходили, но старые жители Вятки иногда вспоминают, что во время войны было два трамвайно-паровозных маршрута: № 1 и № 2.