Карикатуры и симметрии

Александр Рытов: «Путешествуя по Греции, я хаотично скупал греческую поэзию». Фото из архива Александра Рытова

Бытует мнение, что один и тот же человек может либо организовывать культурный процесс на правах вездесущего, либо как автор присутствовать в нем. Александр Рытов – живое опровержение этого. О межкультурных коммуникациях и «парной поэтической частице» с Александром РЫТОВЫМ побеседовала Мария МАЛИНОВСКАЯ.

– Александр, ваша жизнь и творчество связаны с двумя культурами – русской и греческой. Как так получилось?

– Греческий, как и испанский – на нем прекрасно говорил мой отец, – были нашими семейными языками. Греческий я все-таки выучил, хотя и не без напряжения. Мама сыграла немалую роль в процессе введения греческого языка в СССР. Решение советского руководства ввести греческий язык стало актом окончательной реабилитации греков-понтийцев, высланных Сталиным в Казахстан в 1949 году и возвращенных Хрущевым в 1956-м. Поэтому маме, как автору наиболее успешного учебника греческого языка для студентов, поручили создать всю дидактическую базу для изучения греческого в СССР. Марина Львовна писала учебники и дидактические пособия, проводила семинары по подготовке учителей греческого языка в Грузии, Украине, Краснодарском крае в течение 10 лет. Кстати, недавно благодаря Кубанскому университету учебники Рытовой М.Л. были переизданы и вновь включены в федеральный перечень для изучения в школах. Таким образом, постоянное присутствие в нашей жизни, в нашем доме греков из Греции, понтийских активистов сделало греческий мир неизменной составляющей моего бытия. Диссертация, которую я защитил в аспирантуре МГИМО, также была связана с Грецией. Видимо, и на моих собственных стихах сказалась эта постоянная близость с миром греческого языка и греческой культуры.

– И как в этой насыщенной и разносторонней жизни появилась поэзия?

– Стихи, или, точнее, желание создавать что-то в рифму, появились еще в детстве. Я писал всякие песенки, пел их под гитару и фортепиано (родители приучили меня к клавишам и струнам) для друзей и семьи. В студенчестве все стало серьезнее. Музыка, поэзия, международные отношения переплелись в экзотический клубок, который впоследствии помог мне видеть некоторые события в мировой истории через призму культуры. Но главное – изучение английского и греческого языков открыли мне не только возможности коммуникации, но и новые культурно-исторические территории, по которым я брожу и по сей день. Переводами с новогреческого я занимаюсь с середины 80-х годов благодаря Виктору Григорьевичу Соколюку, известному российскому эллинисту и литератору. Мы работали над несколькими книгами переводов для издательства «Детская литература». Именно тогда у меня возникло ощущение «поэтической парной частицы». По этой моей «теории», у каждого стихотворения должен быть свой идеальный аналог на другом языке. Но этот аналог в состоянии проявить себя не через рифму или силлабическую форму, а исключительно через отражение самой эмоции, корня любого произведения. К примеру, музыка. Ее язык – звук и чистая эмоция. Такая же составляющая присутствует в талантливых стихах. Мне повезло – первое стихотворение я перевел за 20 минут, как будто почувствовав его русскую копию. А дальше я превратился в азартного поэтического игрока, который посвящал много часов поиску лингвистических симметрий и смысловых мостов. Переводческие исследования дали мне новые импульсы для написания собственных стихов.

– В 2013 году увидела свет антология греческой поэзии «Балканский аккордеон», в которую вошли 340 сделанных вами переводов 55 греческих поэтов. Что привело к такой грандиозной идее?

– В 2010 году мне посчастливилось познакомиться с Теодором Терзопулосом, выдающимся греческим режиссером. Беседы с ним стали началом новой волны интереса к современной греческой поэзии. Путешествуя по континентальной и островной Греции, я хаотично скупал греческую поэзию – в дорогих магазинах и на развалах, рассылая друзьям многочисленные СМС с переводами известных и неизвестных греческих поэтов. Это была чудесная рандомная история переводческих дневников, погружения в новогреческий поэтический мир, продолжавшаяся полтора года. В 2012 году я показал около 400 переводов Димитрису Яламасу – наверное, одному из редких профессионалов, стоящих на границе российской и греческой поэзии, понимающих смысл и правила перехода этой границы. Именно он предложил мне выпустить книгу переводов, посчитав мои СМС-опыты в целом успешными. Мы отобрали 340 стихотворений 55 греческих поэтов, чьи стихи и стали содержанием книги «Балканский аккордеон».

– Вы переводите с греческого и английского. Как каждая из этих культурных традиций повлияла на вашу поэзию?

– Первые переводы с английского я сделал в конце 90-х. Сестра привезла мне из Лондона маленький букинистический шедевр – книгу стихов английского поэта Руперта Брука, изданную в 1927 году. Оттуда я перевел его наиболее известные произведения – стихотворения «Солдат», «Один день», поэму «Гранчестер». Через 15 лет в августе 2014 года на Радио «Свобода» я услышал беседу Соломона Волкова и Александра Гениса о поэзии Первой мировой войны, где Александр Генис упомянул мой перевод «Солдата» как наиболее успешный. Поэзия Брука, похороненного, кстати, на греческом острове Скирос, открыла для меня английскую поэзию в целом – от романтизма до абсурдизма. С того времени среди тех, кого я переводил, – Роджер Макгаф, Келли Гровьер, Рональд Стюарт Томас, Джон Хегли и другие. Действительно, английская и греческая поэзия очень далеки друг от друга. Через английскую поэзию я имею счастье почувствовать, что такое европейский запад и север, а через греческую – европейский юг. В английской поэзии присутствуют темы и традиции, рожденные в период от Средневековья и рыцарства, в греческой – от античности и Византии. История так или иначе продолжает влиять на стиль и склад речи английских и греческих поэтов. Конечно, англоязычная и греческая поэзия обогащают мое представление об истории и современном мире, оказывая огромное подсознательное влияние на осмысление и решение многих поэтических задач.

– Современный греческий поэт – кто он? И чем отличается от современного русского поэта?

– Очень непростой вопрос. Греческие поэты относятся к своему дару возвышенно, можно сказать, патетически. Поэтому патетики и гротеска в греческой поэзии переизбыток. Россияне поспокойнее. В русской поэзии больше иронии и юмора.

– Вы являетесь одним из основателей Московского поэтического клуба. Расскажите о нем.

– Московский поэтический клуб был основан в 2007 году при StellaArtFoundation Женей Никитиным, Марком Шатуновским и мной. Эта чудесная история так или иначе продолжается и по сей день. Одним из основных исторических подвигов МПК стало участие в 53-й Биеннале современного искусства. Впервые за всю историю этого главного мирового арт-форума поэзия была включена в центральную программу биеннале. Большую роль в развитии клуба сыграли Евгений Бунимович, Лев Рубинштейн, Даниэль Бирнбаум, Юрий Арабов, Александр Самарцев, Кирилл Ковальджи, Алексей Королев, Игорь Караулов, Альфред Губран, Василис Аманатидис и другие поэты. Сейчас клуб продолжает жить в формате Орловских чтений – это встречи поэтов и художников в студии классика российского соц-арта Бориса Орлова. Мегазадача клуба – воссоздать единую среду интеллектуалов, как это было в 70-е годы, когда поэты и художники были участниками единого творческого сообщества. Раскол этого интеллектуального сообщества произошел в конце 80-х годов, когда произведения художников во время и после перестройки массово скупались для различных коллекций современного искусства на Западе. При этом поэзия – более закрытая сфера. Поэты остались практически не востребованы. Так произошла имущественная и в чем-то идеологическая схизма. Сейчас постепенно появляются условия для воссоединения. Надеюсь, оно состоится, и в этом будет и наш скромный вклад.

– Вы – директор фонда поддержки современного искусства StellaArtFoundation. На сайте организации указано, что ее целью является культурный обмен, поддержка российского искусства и молодых художников. Как осуществляются этот культурный обмен и поддержка?

– Это огромная работа – выставки в России и за рубежом в ведущих российских и европейских музеях. Среди наших партнеров Лувр, Музей истории искусств Вены, Третьяковская галерея, Музей Зигмунда Фрейда и др. В течение шести лет наш фонд отвечал за российский павильон в Венеции на Биеннале современного искусства. Продвижение российского искусства в Европе и США – важнейший элемент нашей работы. Вместе с тем она невозможна без политики мостов и просвещения. Наш фонд привозил в Россию работы выдающихся американских и европейских художников – Алекса Каца, Роберта Мэпплторпа, Дэвида Салле, Энди Уорхола, Тома Вессельмана, Жан-Мишеля Баскья и других.

– Каковы основные тенденции в современном искусстве? Кого из молодых художников вы могли бы отметить в качестве их выразителей?

– Говорить о тенденциях в современном искусстве – весьма непростая задача. Наш фонд делает акцент на поддержке и исследовании московской концептуальной школы, яркими выразителями которой являются художники Андрей Монастырский, Илья Кабаков, Вадим Захаров, Юрий Альберт, Андрей Филиппов, Игорь Макаревич, Елена Елагина и др. Во многом московский концептуализм связан с брежневской эпохой и периодом расцвета художественного андерграунда. Это типичное дионисийско-текстолатрическое постмодернистское течение. Одновременно среди партнеров фонда есть яркие представители российского соц-арта в лице Бориса Орлова, чью выставку-интервенцию мы организовали в Музее истории искусств Вены в 2010–2011 годах. Выставка Орлова в залах греческой и римской античности стала демонстрацией убедительности и исторической мощи аполлонического направления в русском искусстве.  Среди молодых художников хотел бы отметить Полину Канис и Андрея Кузькина. Они, на мой взгляд, очень тонко чувствуют мир и видят его в развитии. Дар создавать живые эстетически совершенные произведения нечасто проявляется так открыто и откровенно, как в работах этих авторов.

– Работа в сфере живописи тоже повлияла на вашу поэзию? Знаю, что вы к тому же сами рисуете.

– В чем-то да. Живопись и искусство – постоянный источник творческих волн. В основе поэзии и живописи – единый эмоциональный экстракт. Назвать то, что я делаю, «рисуете» в широком смысле слова – неверно. Есть небольшая группа людей, которой нравятся мои тахиграфические этюды. И это славные люди – поэты, переводчики, художники. Мои карикатуры – камерная история для друзей и доброжелателей.

– Вы относитесь к редчайшему типу пишущих людей – не заботитесь о публикациях, премиях и прочих способах наработки символического капитала…

– Активная публичность отбирает много энергии, которая меня больше радует, когда помогает в общении с друзьями, семьей, в творчестве. В этой области должно присутствовать определенное равновесие. Хотя не буду лицемерить, закатывать глаза и утверждать, что пишу для себя, что мой внутренний мир такой особый и никому не понятный. Нет, просто дистанция от символического капитала делает тебя более независимым, поскольку все-таки главное – это «ты сам». Когда «ты сам» сложился и живет, он может быть какое-то время интересен публике. Постоянно довлеть над публикой своим «ты сам» – это насилие и над собой, и над людьми.