Елена Семенова
Лилия Газизова: «Верлибр таит в себе огромный потенциал». Фото Марии Сивовой
Лилия Газизова органично сочетает в себе свойства поэтессы и культуртрегера: делая все строго, продуманно, но легко и изящно, создает облик загадочный, женственный, но при этом волевой и мудрый. Сегодня в Культурном центре фонда «Новый мир» пройдет презентация ее новой книги «Верлибры». С Лилией ГАЗИЗОВОЙ побеседовала Елена СЕМЕНОВА.
– Лилия, повлияла ли семейная среда на ваше формирование как поэта? Почему так получилось, что вначале вы пошли учиться на врача?
– В семь лет папа записал меня в библиотеку. Через какое-то время я стала читателем четырех библиотек. Читала запоем. А в библиотеке выдавалось лишь четыре книги одновременно. Читала везде, где можно, даже под одеялом. Я окончила школу с золотой медалью. Мне было интересно многое: физика, геометрия, биология, литература, примерно в такой последовательности. К тому времени я уже была кандидатом в мастера спорта по легкой атлетике, чемпионкой России в своей возрастной группе в беге на 400 метров с барьерами. Мечтала стать олимпийской чемпионкой, данные были хорошие. Но когда подошло время принять решение о своем будущем, я растерялась. Родители очень хотели, чтобы я стала врачом. Тогда был культ медицинского института. Я послушалась.
– В какой момент произошел поворот от точной дисциплины к слову?
– Будучи студенткой, я уже писала стихи, посещала литературные объединения, появились публикации, в том числе в столичной периодике – альманахе «Истоки». К шестому курсу я поняла, что скорее всего уйду из медицины. Это был вопрос времени. Тем не менее шесть лет проработала детским врачом. Параллельно был Литературный институт имени А. Горького и аспирантура в Институте мировой литературы РАН. Правда, аспирантуру я не окончила, да и поступила туда по инерции, просто мне нравится учиться. Мой вступительный реферат назывался «Поэтика отчаяния в лирике Георгия Иванова» и очень понравился проректору ИМЛИ Евгению Лебедеву, который преподавал до этого в Литературном институте. Он был удивительным человеком, харизматичным преподавателем. Его лекции многие помнят до сих пор.
– Анастасия Цветаева рекомендовала ваши стихи в журнал «Юность» и написала предисловие к вашей первой книге. Как проходило ваше общение?
– Я выиграла республиканский конкурс поэзии, и местный союз писателей решил премировать поездкой в Дом творчества, где меня и представили Анастасии Ивановне Цветаевой. Это было, конечно, знаковое событие. Представьте сами: мне 20 лет, и я разговариваю с сестрой Марины Цветаевой, автором необыкновенных «Воспоминаний». Я читала стихи, которые, может, нескромно прозвучит, ей нравились. В первый же вечер она предложила передать мои стихи в «Юность» через Кирилла Ковальджи, с которым мы в дальнейшем тоже подружимся. Приезжая в Москву, я не раз останавливалась дома у Анастасии Ивановны. Она жила неподалеку от Казанского вокзала. Ее литературным секретарем был литературовед Станислав Айдинян. Но мало кто, кроме близких друзей, знает о том, что ближайшим другом ее последних лет был Александр Ковальджи, сын поэта. Он помогал ей в быту, помогал ориентироваться в реалиях современной жизни. Она уже почти не выходила из дома, но сохраняла ясность ума и прекрасную память. Во многом благодаря ему она вела достаточно интересную жизнь: к ней приходили поэты, почитатели. Уроки Анастасии Ивановны я хорошо помню и часто вспоминаю об этом. Например, она считала, что нельзя называть человека плохим. Надо сказать, что он совершил плохой поступок.
– Что для вас поэзия?
– Средство преодоления дисгармонии мира.
– Вы занимаетесь переводами татарской поэзии на русский язык. Вы знаете татарский язык? Какая основная сложность перевода? Ощущаете ли вы влияние татарской поэзии на свое творчество?
– Я владею татарским разговорным. Во время работы иногда приходится обращаться к словарям, а когда был жив папа, он подсказывал значения старинных оборотов речи. Художественный перевод – это очень интересно и очень непросто. Об этом можно говорить долго. Воспринимаю как долг, простите за пафос, перед моим народом – переводить его лучших поэтов, раз я сама пишу на русском языке. При моем участии как составителя и переводчика вышло несколько антологий и сборников переводов татарской поэзии и прозы на русский язык. На Форуме молодых писателей, который состоится в октябре в Звенигороде, я приглашена руководить мастер-классом по переводам с тюркских языков России. Не уверена, что татарская поэзия влияет на меня. Скорее татарская культура в целом. В последнее время начала переводить турецкую поэзию. Наши языки очень близки.
– А правда, что вы – татарская княжна? И почему нигде не говорите об этом?
– Да. Но правильнее говорить, что во мне течет татарская княжеская кровь Касимовых. Знаю, что мои предки в XIX веке подавали прошение о восстановлении их в российском дворянском достоинстве. Сенат не утвердил, поскольку желательно было принять православие. Так мы и остались местечковыми татарскими князьями. Почему не говорю об этом? Во-первых, это дела давно минувших дней. Во-вторых, не уверена, что это может что-то добавить мне как поэту. Хотя в первых своих стихах писала об этом. Помнятся строки: «Неприступна, нелюдима./ Так надменна, что смешна./ Я обломок пирамиды./ Я – татарская княжна».
– Как вы относитесь к экспериментальным формам подачи поэтического слова – всякого рода перформансам? Добавляют они что-то к поэзии или отнимают?
– Когда-то относилась с воодушевлением. В 2002 году, задолго до того, как в литературный обиход вошло понятие «видеопоэзия», представила в Центральном доме литераторов видеоклип на свое стихотворение «Княжна». Он был снят профессионалами и стоил кучу денег. Я там скачу на лошади по одному из арбатских переулков. Кто-то выложил его на www.youtube.ru, так что можете найти. Но сейчас резко отрицательно отношусь ко всякого рода перформансам, хотя допускаю, что это может быть забавным. И все же это мне кажется любительством. И даже, простите, недостойным серьезного поэта.
– Вы избрали для себя форму верлибра. А что же с рифмой?
– Я перешла на верлибры около 10 лет назад. А первые сборники были написаны вполне классическим стихом. Просто в какой-то момент рифмы стали мешать и даже смешить. Я словно стала задыхаться. Составителем знаковой для меня книги верлибров «Люди февраля», вышедшей в «Воймеге» в 2013 году, стал мой покойный муж поэт Андрей Новиков. В ней я осознала себя как автора направления, которое мне хотелось бы развивать. Кажущаяся легкость создания верлибра привлекает множество случайных людей. Между тем хороший верлибр написать сложнее, чем обычное стихотворение. Об этом говорят многие поэты классического направления. А спор по поводу того, что верлибр не приживется в русской литературе, мне кажется смешным. Да, верлибр – не столбовая дорога русской поэзии, кто же с этим спорит. Но имеет право на существование. Верлибр таит в себе огромный потенциал. Просто мало кто умеет его раскрыть, не чувствует его. Мне хотелось бы создавать такие верлибры, чтобы у читателя не возникало вопроса, как это написано: силлаботоникой или свободным стихом.
– Почему-то, может быть, в связи со зримостью и кинематографичностью ваших стихов захотелось спросить о ваших любимых художниках и режиссерах. Мне почему-то мерещатся Шагал, Магрит, Феллини и Тенгиз Абуладзе.
– Я никогда не называю своих любимых художников и режиссеров, поэтов, музыкантов… Но вы назвали прекрасные имена. Их поэтика близка мне.
– В последнее время в журналах стали появляться ваши эссе. Вы стали одним из победителей международного конкурса эссе, посвященного 125-летию со дня рождения Осипа Мандельштама, организованного журналом «Новый мир». Чем привлекает вас этот жанр?
– Эссе привлекают меня абсолютной свободой самовыражения и возможностью писать на любую тему. Так написались «Казань, Кирова, 70» (опубликовано в журнале «Знамя»), «Алкоголизм женского рода», в котором я обобщила свой алкогольный опыт и опыт своих друзей (опубликовано в журнале «Дружба народов»). Было безумно интересно участвовать в масштабном конкурсе, которое организовал журнал «Новый мир», и даже войти в число победителей. Важным для меня было эссе «Неевклидова геометрия и поэзия: параллели и пересечения», в котором я фактически выразила концепцию фестиваля имени Николая Лобачевского, который провожу в Казани с 2011 года. Это эссе было написано по предложению главного редактора журнала «Интерпоэзия» Андрея Грицмана, с изданием которого я сейчас тесно сотрудничаю, – вошла в состав редколлегии.
– Что интересного будет на очередном Международном поэтическом фестивале имени Лобачевского?
– Фестиваль Лобачевского пройдет в этом году в шестой раз, что меня и удивляет, и радует одновременно. Его учредителем и организатором является фонд «Канафер», и проходит он при поддержке Министерства культуры и Союза писателей Татарстана. Как обычно, он откроется «Вечером неевклидовой поэзии» в музее истории Казанского федерального университета. И продолжится научной конференцией «Влияние неевклидовой геометрии на художественное сознание», где будут представлены самые сумасшедшие творческие проекты и выступления поэтов, математиков, философов, композиторов и даже богословов… И, как логическое продолжение фестиваля Лобачевского, традиционно в апреле пройдет Хлебниковский фестиваль «Ладомир».
– Процитируйте какое-нибудь из последних ваших стихотворений.
– Хорошо. Вот:
И когда они (дети)
Уезжают куда-то
(спортивный лагерь,
архитектурный форум),
Начинаешь прибираться
в их комнатах,
Где свалены в предотъездную
кучу
(Оставлены
за ненадобностью?)
Разнообразная одежда
(джинсы, майки и носки)
И книги
(поменяли в последнюю
минуту на другие?).
Взираешь на них
Не без грусти и нежности.
И уже не прибегнешь
к спасительному –
Алкоголю и никотину
(в прошлом остались),
Чтобы отвлечься (забыться).
Никакая слеза не скатится,
Но особенно невыносимо
(почему?)
Будет убрать с их письменных
столов
Обёртки шоколада
И фантики от конфет.
