Ольга Дунаевская
Любимая картина Игоря Тарасевича, написанная художником перед смертью, полна положительной энергии. Винсент ван Гог. Пейзаж в Овере после дождя. 1890. ГМИИ им. А.С. Пушкина
Игоря Тарасевича, который на днях празднует 65-летие, можно назвать образцом творца в действии, своего рода Леонардо да Винчи, которому все подвластно. Раньше он писал стихи, работал в журналистике (причем редактором), ныне пишет романы и сценарии, как актер принимает участие во многих фильмах. Скоро из печати выйдет его новый новый роман «Неистощимая». Обо всем этом с Игорем ТАРАСЕВИЧЕМ побеседовала Ольга ДУНАЕВСКАЯ.
– Игорь Павлович, как вас, военного человека, прибило к «литературному берегу»?
– По поводу «военного человека» это слишком сильно сказано. Я, как и Чапаев, «академиев» не кончал, потому что тоже, как и он, не мог себе представить квадратный трехчлен, хотя и учился в классе с углубленным преподаванием математики. К 16 годам я не имел никакого понятия, чего хочу, и поступил в МИИТ, поскольку он был ближе всего к дому. Потом начал писать стихи. С первых дней в МИИТе я понял, что железнодорожным строителем быть не собираюсь, дотерпел до второго курса и бросил институт. Ходил с отцовской гидрологической партией и преподавал езду на мотоцикле. Но потом вернулся в МИИТ, как блудный сын. Там была военная кафедра, а я к тому времени решил, что желаю быть военным журналистом. Так я попал в армию лейтенантом. Самое смешное, что к концу двухгодичной службы я действительно выпускал армейскую газету. Обо всем этом я написал в документальной повести «Как я редактировал железнодорожную газету». Повесть вышла отдельной книжечкой под странным названием «Молодость forever». К концу службы я разочаровался в выбранной стезе и демобилизовался. В Литинститут я поступил на заочное отделение во время службы, будучи в отпуске, и поставил отцов-командиров перед фактом. Был большой скандал. Вообще история с моим поступлением – грандиозный анекдот.
– Расскажите.
– Служащему офицеру необходимо письменное разрешение на получение заочного образования – документ, бумажка, а у меня такой бумажки, разумеется, не было. И я волею везения и молодой наглости сумел попасть на прием к начальнику Политуправления железнодорожных войск. Однако общения лейтенанта с генерал-лейтенантом не случилось. Я курил на лестничной клетке, ожидая вызова, а высокий (лишь в переносном смысле) начальник проходил туда-сюда мимо меня и был, видимо, впечатлен тем, как я каждый раз бросал только что вновь закуренную сигарету в урну и молодецки перед ним вытягивался. Так что генерал, даже не вызывая меня для беседы, подписал мой рапорт.
– Вы человек-оркестр: стихи, пьесы, сценарии, романы, рассказы. Что вам самому ближе?
– Я окончил семинар поэзии, выпустил первую тоненькую книжечку стихов в 1977 году. У меня есть стихотворений 10–15, которых я не стыжусь. А сейчас я совершенно разучился писать стихи, то есть – начисто. Не смогу написать четверостишие кому-нибудь на день рождения. Потом начал вдруг писать рассказы, а сейчас и рассказы разучился писать. Что ни начну – сразу понимаю, что это роман в три сантиметра толщиной. Вот романы и пьесы сейчас и пишу.
– С каких языков вы делали переводы?
– Я переводил двух замечательных азербайджанских поэтов – Рамиза Ровшана и Вагифа Джебраилзаде. И очень самобытного якутского поэта Вениамина Миронова. Вышло пять книг стихотворных переводов. Давно это было. У меня собственных планов лет на 15 упорной работы. Я как-то недавно составил список, такую «дорожную карту» разборок с Мельпоменой и Клио, и дал себе обещание: вот это напишу, и все, стану почивать если не на лаврах, то пусть на капустных листьях, а вокруг хоть трава не расти – ничего более не буду делать. Но тщетно. Время от времени от какой-то искры возникает идея, я сажусь записывать, тут же возникает сюжет, за ним – герои, за ними – монологи, картины, и я понимаю, что деться некуда, надо добавлять еще один пункт в священный список.
– Как получилось, что вы стояли за созданием российской версии журнала «Континент»?
– Случайно. Главный редактор русского «Континента» Игорь Виноградов был близким другом моего тогдашнего тестя Юрия Григорьевича Буртина, замечательного литературоведа и публициста. Виноградов искал себе помощника, и Буртин меня рекомендовал. Виноградов принял меня на работу и отбыл читать лекции в Швейцарию. Я тут зарегистрировал журнал, пройдя все инстанции, начал работать с авторами и, самое главное, нашел финансирование. Существовал тогда мощнейший Инкомбанк, а председателем правления был Валерий Грошев, бывший комсомольский функционер и бывший главный редактор «Студенческого меридиана», когда-то принимавший меня туда на работу. Я пробился к Грошеву на прием и договорился, что Инкомбанк станет спонсором «Континента». Инкомбанк тогда очень многим помогал, кстати сказать. Потом довольно быстро выяснилось, что у нас с Виноградовым совершенно различные представления о прекрасном. И я, как Колобок, ушел и из «Континента».
– Что вам, кроме денег, давала работа в глянце?
– Ничего не давала. Это совершенно мне было не интересно – издавать журналы для чужого дяди. Я был везде не зиц-председателем, а реальным главредом, тянувшим на себе все дело. Тем более журналы были серьезные – например, «Аиф Секретарь» или «Компьютерная телефония». Голова оказалась занята полностью. Как правило, и в присутствие приходилось ходить каждый день. А я хотел писать свое, но на свое не оставалось ни времени, ни душевных сил. Однако надо было жить. Стояли 90-е годы. Сейчас я думаю о годах занятий журналистикой как о потерянном времени.
– В вашей прозе много фантасмагории. Это жизнь такая или ваши литературные вкусы диктуют?
– Жизнь трагична, хотя, разумеется, прекрасна. Мне кажется, фантасмагоричность – всегда род защитной реакции. Как и в принципе занятие литературой и искусством. Но это большой разговор. Я понял, что не буду железнодорожным строителем, когда увидел, что называется, живьем реальную бетономешалку, реальную стройплощадку. А потом через много лет писал про строительство, и в частности про бетономешалку, лирические стихи. Почувствуйте разницу.
– Скоро у вас выходит роман «Неистощимая» – очень смешной. Это фантасмагория и социальная сатира одновременно. Как он родился?
– Как и полагается, в муках. Первые строки я написал в 2004 году. Потом писал отдельные главки, еще не зная, как и куда они встанут. На годы забывал о нем. А потом однажды перестал сочинять бесчисленные синопсисы будущих сериалов и засел за роман. Практически за год переписал почти 30 листов с начала до конца. Хочется заметить, что «Неистощимая» – прежде всего роман о любви. Ну, немножко мистикой посыпано. И детективная фабула, конечно.
– А в качестве актера – что особенно дорого? Вы сыграли больше 40 ролей в кино и сериалах.
– Я с молодости мечтал о двух вещах – писать картины и сниматься в кино. Несколько лет назад довольно активно снимался, но в основном в эпизодических ролях. Генерал-адъютанта играл, профессоров играл, бандитского пахана, даже Леонардо да Винчи играл. Были и главные роли в сериалах и в короткометражных фильмах. Кино – очень корпоративная зона, как, впрочем, любая профессиональная среда. Чужих не любят и не доверяют им. Однако и эпизодические роли бывают занятными. Я, например, играл губернатора в «Отцах и детях» Дуни Смирновой. На диске с фильмом, который продается в видеосалонах, между двумя главными героями помещена моя физиономия в пенсне. А когда я сыграл Петровича в фильме Романа Каримова «Все и сразу» и поместил фотографию, так сказать, в образе и в антураже, у себя на страничке сети Facebook, один приятель мне написал: «Тебя что, дети сдали в дом для престарелых?» Значит, можно предположить, что и Петрович, как и губернатор, удался. Теперь я отказываюсь от всех небольших ролей, которые мне предлагают. Я обожаю сниматься, но жду серьезных предложений. Во всяком случае, во всех сценариях, которые я пишу, обязательно есть значительный персонаж моего возраста.
– Я видела вас в фильмах – они очень праздничные. Вы любите оранжевый цвет. У вас и любимые героини обычно рыжие... Вы жизнерадостный человек?
– Жизнерадостность необходимо наживать в себе, тренировать, как привычный навык. То же самое, кстати, можно сказать и о вдохновении. Я говорю сейчас банальности, a банальным истинам следовать не всегда удается. Мною окончательно еще не сделаны относительно себя все выводы. Вот я давно никак не могу закончить картину на один довольно печальный сюжет. Не выходит и не выходит. Даже первый вариант разорвал и выбросил. А сейчас понял: я не хочу, не могу писать печальную картину. Придется, видимо, корректировать замысел, тогда все само напишется. Вот мой любимый Ван Гог, например, не сказать, что был сильно жизнерадостным человеком, однако «Подсолнухи», «Красные виноградники» или «Пейзаж в Овере после дождя» полны положительной энергии. Хоть везде в них, несомненно, чувствуется тревога. «Пейзаж в Овере…» написан прямо перед самоубийством, а я не знаю более оптимистической картины во всей мировой живописи. Так что, может быть, я действительно жизнерадостный.
– Написано, нарисовано, сыграно уже много. А что осталось не сделано и какие ближайшие планы?
– Надеюсь, все-таки запустят полнометражный фильм по моему сценарию со мною в главной роли. Деревенского мужика еще я не играл. Начал новый роман. Действие происходит в бронзовый век и в наши дни. И начал одновременно четыре новые пьесы. Беда. Я не могу, как персонаж Любови Орловой в «Светлом пути», переходить от станка к станку и то и дело связывать оборванную нитку. Так что в ближайшее время придется что-то выбирать, вернее – что-то само меня выберет.
