Искомое – торс Аполлона

Реальное применение нынешних законов привело бы к уничтожению всех античных хрестоматий. Алонсо Гонсалес де Берругете. Святой Доминик, сжигающий еретические книги. 1500. Музей Прадо

Если сказать, что Алексей Пурин посвятил жизнь литературе – не сильно ошибешься. Это подтверждает недавно вышедшее собрание стихотворений за 40 лет и более десятка поэтических сборников. Важно еще и то, что Алексей Пурин осознает место родного Петербурга на литературной карте страны, отстаивает его право на родоначалие русской поэзии, а также полагает, что для писателя запретных тем не существует. О московской и петербургской поэзии, неполноценности верлибра и судьбе толстых журналов с Алексеем ПУРИНЫМ побеседовал Владимир КОРКУНОВ.

– Алексей Арнольдович, петербургский поэт – что это значит? Чем он отличается от московского или провинциального?

– Если мы говорим о русской силлабо-тонической поэзии (а о какой-либо другой – «актуальной», «неподцензурной», «гражданской» и т.д. и т.п. – мне говорить неинтересно), то вся она – «петербургская», по той простой причине, что родилась в Санкт-Петербурге (1739 год, «Ода на взятие Хотина» Михаила Ломоносова) и многому научилась в этом городе. Это прилагательное лучше и не употреблять, но еще досаднее слышать о какой-то «московской» или «екатеринбургской» поэзии. Эти эпитеты уж точно придумали в ЦК ВКП(б) или райкоме комсомола.

– То есть вас лучше назвать поэтом без привязки к конкретному городу?

– Долгое время я настаивал, чтобы в справках обо мне писалось – «стихотворец»; теперь, к сожалению, распустился. По-моему, «поэт» – слишком обременительное слово для живого пока организма. Словосочетание «петербургский поэт» («ленинградская школа») придумали, думаю, в «Юности» (1980-е годы), а Михаил Айзенберг подхватил, чтоб добить уже окончательно: «Стихи бывают хорошие, плохие и петербургские».

– Вы ощущаете противостояние Москвы и Санкт-Петербурга на литературной карте страны?

– Еще бы! С 1918-го это все, кроме москвичей, ощущают! Но тут я бы сказал – Москвы и не-Москвы. Все мы испытываем к москвичам мальчишескую зависть – они старше, умней и талантливей нас. Например, согласно национальной премии «Поэт», Москва дала России 10 крупнейших поэтов, а Питер – в пять раз меньше (хотя население Петербурга всего в 2,5 раза меньше московского, да и жители Города на Неве не сплошь малограмотные оленеводы). И что забавней: на Питере «взгляд из Москвы» и заканчивается; прочей России, согласно, например, жюри той же премии «Поэт», не существует вообще... Ну и так далее, чего ни коснись... Это не означает, что Цветаеву я ценю меньше, чем Ахматову. Но из другого поколения, например, однозначно выбираю питерцев – Бродского, Кушнера и отъехавшего от них Рейна, а не их московских сверстников, выдумавших «больше-чем-поэзию».

– Ваше избранное («Почтовый голубь») – внушительная книга. Стихи в ней, напомню для читателя, собраны за 40 лет литературной работы. Не сложно было, составляя ее, нырять в прошлое и заново все переживать?

– «Почтовый голубь» – не избранное, а собрание стихотворений. Тут важное отличие: это не выборка из многого, а удаление лишнего. Как при ваянии: есть глыба камня, нужно оставить необходимое. Один тонкий наблюдатель сравнил особенности моей поэтики с таким ваятельским подходом: спускаем «Античного Аполлона» с горы – и получаем искомое – «Античный торс Аполлона». И это правда: так составлялись книги, и так дорабатывались тексты – удалением лишнего.

– Ваши ранние стихотворения и тексты последних лет напоминают мастерски созданные, но отчасти холодные античные скульптуры. А вот произведения 1990-х иные, в них жизнь, бушуют страсти. Никак не могу понять эту метаморфозу и, в частности, возврат к отстраненности…

– Повсеместное наблюдение: растение вырастает из зерна, крепнет, набирает массу и объем, а потом вдруг раскрывается (это цветок), затем вдруг облетает и закрывается, набирает массу и объем – и плодоносит, потом, увы, либо подготавливается к зиме, либо умирает... Что же тут удивительного?! Я разменял седьмой десяток. Следует ли мне и теперь «от страстей кукарекать», как сказал Бродский? Некоторые литературоведы уверяют, что Пушкин в последние годы жизни «остепенился», задумался о вечном. В 37 лет-то почти! А?

– В цикле «Таро» вы обмолвились, что ставите на кон всего себя. Лирический конфликт и впрямь вызывающ (речь идет о трагической однополой любви). Критики тогда писали, что за такие стихи в Средневековье автор и его книжка пылали бы на костре…

– Это высказывание Татьяны Вольтской в далеком 1996-м казалось таким академическим, что ли. В Средневековье, видите ли! А сегодня депутаты то тут, то там принимают законодательные акты, реальное применение которых привело бы к уничтожению, например, школьных библиотек – надо сжечь все античные хрестоматии, Платона, понятно что Набокова, но ведь и Пушкина! И Фета! Очень там есть соблазнительные стишки-с! Про орешек, к примеру... Хорошо, что у нас не слишком блюдут законы! И что мы – не пунктуальные пруссаки!

Набокова я упомянул совсем не случайно. «Лолите» и «Дару» посвящена одна моя тогдашняя статья, где я как раз пытался показать те художественные приемы, которыми прозаик добивается того, что вы называете «лирическим конфликтом». Этического переживания у читателя писатель может достигнуть исключительно эстетическим способом. И никак иначе. Моделирование страсти «преступной» и «запретной» в «Лолите» совершенно необходимо для той литературной победы, которую одержал Набоков. Вот я и решил попробовать в том же духе. Но в стихах, а не в прозе. И тут надо было «ставить на кон».

– В рецензии на «Почтового голубя» я предположил, что вашим стихам сложно найти собеседника («у стиха больше знания, чем у его читателя»). Не в этом ли кроется ваша «тоска по мировой культуре»?

– Тоска отнюдь не уныние (которое есть смертный грех), ибо направлена вверх – к Богу. Ну вот я и ищу собеседника, читателя, начиная с Него. Он-то поймет все сложности. Другой не вполне. Третий поменьше второго. Пусть так.

– Не раз слышал от коллег, что вы следуете «тихой лирике» Кушнера. Но то мнения со стороны. А какие литературные ориентиры назовете сами?

– «Тихая лирика». Это какой-нибудь Кожинов выдумал в 1975 году? Неужели коллеги еще пользуются столь захудалым термином?! Та, что противостоит, – «буйная»? Тогда я за тихую-таки… А если всерьез: русская поэзия – звездное небо, и надо любить ее всю, а не выбирать какую-то крошечную звездочку с длинным-длинным буквенно-цифровым наименованием – и уверять, что все на ней и сошлось... Помню людей, всерьез меня убеждавших, что лучший русский поэт – Андрей Николев, он же античник Андрей Николаевич Егунов... А вот и ориентиры: от Ломоносова к Пушкину, от Пушкина к Блоку, от Блока к Бродскому…

– Не могу не спросить о ситуации с премией «Поэт». Как известно, Рейн и Кушнер вышли из членов жюри, не согласившись с присуждением награды Юлию Киму. Вас же называли одним из основных претендентов…

– Я очень благодарен Евгению Борисовичу и Александру Семеновичу за их неизменно снисходительное отношение к моим опытам, за их всегдашнюю помощь, – да просто очень люблю и ценю их и как поэтов, и как людей. Но тут дело другое. Они вышли из жюри премии, будучи возмущены циничной подменой и профанацией основополагающего понятия: часть членов жюри вознамерилась вручить премию «Поэт» «не-поэту» – «барду», чьи тексты, будучи записаны, вызывают недоумение у профессионала-поэта, ибо убоги... Я полностью понимаю и поддерживаю их решение. Если бы жюри прислушалось к их трезвому и авторитетному мнению, то они остались бы в процессе, а премию получил бы Наум Коржавин, что и случилось ровнехонько через год. (Я был вторым, но голоса «кимовцев», если бы его кандидатуру сняли, разумеется, достались бы Коржавину.)

– То есть год спустя все вернулось на круги своя. Что до культуры – она действительно терпит крах в соприкосновении с попсой и мейнстримом?

– Ну, три магазина, где стоит поискать свежую книгу, в Питере остались. Это не так плохо. Есть еще буки. Телевизор можно отнести на помойку, но зато все живей Интернет – смотри кино, читай тексты!.. Пока все-таки лучше, чем при Советах, а это серьезно... Но диалектика такая: на круги-то возвращается, но уже без Кушнера и Рейна, зато с Кимом.

– В вашем собрании нашелся всего один верлибр. Неужели этот жанр кажется вам несостоятельным, как, например, Кушнеру, или вам попросту комфортнее в силлабо-тоническом пространстве?

– Под верлибром я понимаю нечто, придуманное на рубеже XIX–XX веков и лишенное как достоинств стиха, так и достоинств прозы. Античная поэзия, Гельдерлин, Тракль, «Дуинские элегии» Рильке, «Александрийские песни» Кузмина сюда не относятся. Как, с другой стороны, проза Алоиза Бертрана или «Стихи в прозе» Тургенева. Когда-то я написал, что верлибрического гештальта не существует, как третьего пола (а если такие объекты наличествуют, то они безблагодатны» – то же самое, что «белая ворона». Пишущий верлибр ленив, потому что и проза и стихи трудны – тем и прекрасны. Китайские и японские малые формы должны быть написаны иероглифами, а не кириллицей. И не латиницей. Привет Тумасу Транстремеру! (Неужели это фамилия? А не наименование?!)

– Наконец, что значит для вас поэзия?

– Простите, это слишком интимно.

– Редактор журнала «Новый мир» Андрей Василевский в соцсети назвал 2016 год последним для толстых литературных журналов. Провокация?

– Трезвый взгляд. Увы, в бумажном виде ТЖ (толстые журналы. – В.К.) никому уже не нужны. Все смотрят «Журнальный зал» (а кто не выкладывается там – тот и не нужен). И запаздывающий там «Новый мир» смотрится «скупым рыцарем»!.. Вот если бы помечтать: правительство берет нас (ТЖ) в СМИ и кормит, как СМИ, а мы исключительно в Интернете (без бумаги, 100 экземпляров на веленевой – коллекционерам) – в «Раю журнального зала правительства РФ».

– И напоследок о «Звезде». Как-то при мне журнал называли закрытым джентльменским кружком. В другой раз – элитарным, но не менее «герметичным». Наговаривают?

– Не верю. Те, кому мы отказали в публикации, находят менее возвышенные эпитеты в наш адрес.