Ольга Рычкова
Вячеслав Харченко: «Мои персонажи – кусочки меня». Фото Елены Левиной
Не так давно рассказ Вячеслава ХАРЧЕНКО «Змеи» (кстати, опубликованный в «НГ-EL» от 03.12.15) вошел в шорт-лист премии «Русский Гулливер» в номинации «Проза поэта», что и стало поводом для беседы Ольги РЫЧКОВОЙ с прозаиком.
– Вячеслав, вы часто подписываете свои произведения не полным именем, а Слава – Слава Харченко. В этом таится намек на жажду славы, известности – по аналогии с анекдотом про Славу КПСС?
– Свои рассказы и стихи я начинал публиковать в Сети на сайтах со свободным размещением, где у меня был ник Kharchenko_slava. Когда в 2011 году вышла книга моих рассказов «Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов», то издательство в качестве авторства воспользовалось моим ником. Какой-то жажды славы или подоплеки здесь нет, хотя, когда я учился в университете, меня частенько друзья дразнили «Слава КПСС», наверное, потому что мне, в отличие от моих сокурсников по мехмату МГУ, легко давались гуманитарные предметы, в том числе история коммунистической партии. Хотя я ее и не любил, но давалась она почему-то легко.
– Вы начинали со стихов, теперь вас знают прежде всего как прозаика. Как случился такой поворот – лета, по-пушкински, шалунью-рифму гонят?
– Все началось 15 лет назад на сайте «ТЕРМИтник» поэзии, который был создан Владимиром Шевчуком и Андреем Новиковым. Сайт известен тем, что на нем размещали свои стихи поэты, которые сейчас составляют целое соцветие современной поэзии сорокалетних: Александр Кабанов, Михаил Квадратов, Герман Власов, Александр Анашкин, Андрей Баранов, Яна-Мария Курмангалина, Сергей Шестаков, Ганна Шевченко и др.
Я там тоже публиковал свои стихи, и вот в какой-то момент мне захотелось рассмешить своих друзей-поэтов и я опубликовал такие, знаете, чудаковатые, идиотские прозаические истории размером не более одного экрана компьютера. Первый выпуск был в основном нецензурный и получил такой необычно бурный отклик, что пришлось поневоле продолжить цикл, который я для близких друзей назвал «Банные истории». Постепенно сложился сборник рассказов, который довольно фривольно описывал как жизнь моих друзей-литераторов, так и просто раскрывал окружающий мир во всем его проявлении начала-середины 2000-х годов. Этот сборник рассказов и составил костяк вышедшей книги, издательство только немного изменило название.
– Нарушали ли вы в литературе заповедь «не сотвори себе кумира»? Или если не кумиры, то учителя у вас были?
– У меня было много наставников. Я поступил в МГУ в 1988 году и в сентябре увидел объявление, в котором приглашали в поэтическую студию «Луч» Игоря Леонидовича Волгина. Ее я посещал почти 10 лет и, если честно, то все мое представление о поэзии, все взгляды и предпочтения сложились именно в этом уютном и добром кругу. В него входили Мария Ватутина, Анна Аркатова, Алексей Рафиев, Олег Железков. А посещения вылились в то, что уже в 2000 году я поступил в Литературный институт в мастерскую Волгина.
С прозой дела обстоят сложнее. Я посещал семинары Светланы Владимировны Василенко как в Коктебеле на Волошинском фестивале, так и в Москве в Доме-музее Булгакова, семинары Союза писателей Москвы, который вели Евгений Анатольевич Попов и Анатолий Николаевич Курчаткин, но ближе всего мне взгляды на прозу, которые привил на своих семинарах, проходивших в середине 2000-х годов, Леонид Владимирович Костюков. Меня всегда поражала их системность и стройность.
Если же говорить о классиках русской и зарубежной литературы, то в разные периоды мне были близки совсем разные писатели. Если лет 20 назад это были Хармс, Зощенко, Аверченко, Бабель, дзэн-буддистские коаны, О’Генри, Марк Твен, то сейчас я с удовольствием перечитываю Чехова, Набокова, Толстого и короткие рассказы Буковски.
– Русская литература, начиная с классиков, всегда любила тему маленького человека. Чеховские персонажи, например, почти все слабые, безвольные, хотя сам Антон Павлович был человеком весьма энергичным. Это хорошо подмечено у Корнея Чуковского: «В жизни в качестве Антона Павловича Чехова он не раз заявлял: «Я презираю лень, как презираю слабость и вялость душевных движений». Но как поэт, как художник был к «слабым и вялым» особенно милостив. Я думаю, что дело здесь в одном-единственном чувстве, в котором главный стимул поэзии Чехова, которое животворит ее всю – беспредельная, жгучая, безмерная жалость даже к тем, кто сам виноват в своих муках и, казалось бы, не заслуживает никакого сочувствия…»
А как вы соотносите себя с вашими персонажами, которые в основном люди негероические?
– Все мои персонажи – это кусочки меня, такой, знаете, театр одного актера, моноспектакль, спектакль-монолог с переодеванием. Это не значит, что все герои рассказов – это один человек. Просто есть некоторое желание вжиться в иной образ, в другого человека, мужчина это или женщина – неважно, и проговорить от его лица то, что чувствует, чем живет, чем дышит самый обыкновенный человек, хотя, мне кажется, простых людей не бывает. Героическими делают людей эпоха и обстоятельства, а в массе своей маленький человек никак не героическое существо и скорее потакает своей слабости и безвольности. И мне интересно не то, как обыкновенный человек вдруг становится сильным существом, а как в заводе вроде бы беспроблемного, сытого и добропорядочного существования он становится бесконечно одиноким, не могущим понять даже самых близких себе людей: жену, детей, родственников, сослуживцев, социум. Как он прячется от одиночества, от, как ему кажется, непонятного и поэтому агрессивного внешнего мира под маской идиотизма, грубости, безволия, бездушности или чувства собственной незначительности.
Чувство собственной незначительности это, по-моему, то главенствующее чувство, которое испытывает современный человек. Будучи вроде свободным существом, в отличие от его предков хотя бы двухвековой давности, он находится под таким постоянным прессом всевозможных социальных, общественных, глобальных институтов, на него хлынул такой поток информации, который он никак не может ни объять, ни изменить, ни усвоить, он вынужден закукливаться, избегать резких и никому не понятных, несвойственных обществу движений. Человек не может поверить чему-либо или проверить что-либо и вынужден жить в состоянии вечной неопределенности, что никак не способствует выработке жестких и ясных поступков, отчего кажется, что человек слаб и безволен, а это просто некая скорлупа, новая форма бегства от свободы по Эриху Фромму.
Поэтому о какой-либо жалости или милости к своим персонажам здесь речи, конечно, не идет. Это скорее насмешка над собой (смех как лекарство) или, может быть, желание поставить диагноз пациенту. Ведь в мире медицины всегда больше всего ценились врачи-диагносты. Невозможно вылечить болезнь, если вы не знаете, чем болен человек.
– Знаю, что вы заядлый рыбак. Как, по-вашему, процесс рыбной ловли схож с процессом творчества: и там и там неизвестно, что поймается, да и поймается ли вообще? Или вы всегда садитесь писать, заранее зная, чем закончится тот или иной сюжет?
– Как говаривал классик, слухи о моем увлечении рыбалкой сильно преувеличены. Это просто мужское занятие, которым увлекались все мои предки по мужской линии, и если для них это был способ принести в семью еще какую-либо дополнительную пищу, то я скорее отношусь к этому занятию как способу ухода в себя для философского и медитативного осмысления. Конечно, если ничего не поймаешь, то изрядно расстраиваешься, но если хитрая и верткая рыбка избежала злой участи и не попала на крючок, то в этом нет ничего страшного. В Астрахань за щукой и на Байкал за омулем я не езжу, но посидеть с отцом с удочкой или донкой в деревне Давыдово в ожидании клева золотого карася всегда рад.
Если при рыбной ловле я никогда не знаю, что и когда поймаю, то когда пишу, как правило, всегда знаю, о чем я хочу написать, как я хочу написать, и разве что не представляю, что из этого получится. Исключение составляет моя повесть «Спутник», которая писалась как цикл коротких рассказов, и сквозной сюжет и персонажи в ней появились скорее случайно, чем намеренно, что еще больше подтверждает правило.
– Кого из современных прозаиков можете порекомендовать читателям?
– Из современников я больше знаком с творчеством прозаиков, пишущих короткую прозу. Это Алена Чурбанова, Евгений Никитин, Евгений Сулес, Александр Барбух, Илья Леленков, Виктория Лебедева, Ирина Батакова, Ольга Гришаева.
Последние же прочитанные произведения, под воздействием которых я до сих пор нахожусь, это «Лавр» Евгения Водолазкина и «Пригодные для жизни слои» Леонида Костюкова.
