Елена Семенова  |
| Александр Тимофеевский:
«Моих стихов боялся всесильный КГБ». Фото Екатерины Богдановой |
В советские времена Александр Тимофеевский не был избалован известностью, его поэзия оказалась «неудобной» для режима. Долгие годы он писал стихи «в стол», работал как редактор и сценарист на различных киностудиях, на телевидении и радио. Главным образом, в мультипликации. Его визитной карточкой для широкой публики стала «Песенка крокодила Гены», которая, кстати, воспринимается почти как народная. Однако в новые времена читатели познакомились с другой стороной творчества Александра Тимофеевского – с его тонкой лирикой, философскими и часто ироничными стихами. С Александром ТИМОФЕЕВСКИМ побеседовала Елена СЕМЕНОВА.
– Александр Павлович, в этом году вы стали лауреатом премии «Независимой газеты» «Нонконформизм». Как вы раскрываете этот термин вообще и в отношении к своему творчеству?
– Отвечу любимыми пушкинскими строками:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти,
для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов,
ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь
и там,
Дивясь божественным природы
красотам…
Вот программа жизни для поэта и вообще для любого любознательного человека. В иных странах это норма, у нас пока еще нонконформизм.
– Вы учились на сценариста во ВГИКе. Не могли бы рассказать, почему выбрали именно эту профессию?
– Я мечтал после школы попасть в Литературный и прошел творческий конкурс, но тут вышло распоряжение принимать только с производственным стажем, и я с горя поступил во ВГИК.
– Какая работа из вашего богатого сценарного опыта вам особенно запомнилась? Ведь приходилось же сотрудничать с интересными и знаменитыми композиторами, актерами.
– Мне повезло – я попал на «Союзмультфильм» в эпоху его расцвета. Одновременно работали три поколения блистательных мастеров – режиссеров, драматургов, художников, композиторов. Старшее по возрасту – Иванов-Вано, сестры Брумберг, Эрдман, Вольпин, Ефимов, Богословский, среднее – Хитрук, Качанов, Дегтярев, младшее – Норштейн, Хржановский, Шпаликов. Я горжусь тем, что мне довелось сотрудничать с Николаем Робертовичем Эрдманом.
– По причине «неудобности» вашей взрослой поэзии для советского режима вас начали публиковать поздно. Как вам жилось в «подполье» и как произошел выход из него?
– В «подполье» мне жилось очень хорошо. Моих стихов боялся всесильный КГБ. Выход был не очень удачным. Была такая газета «Гуманитарный фонд». Литературная тусовка поставила меня в рейтинге на 265-е место, а я рассчитывал хотя бы на 264-е.
– Вам, как человеку, увидевшему по крайней мере три периода российской литературы, в каком времени интереснее жилось?
– 60-е, оттепель, я был молодым.
– Мне кажется, ваш стиль, скажем, «Кулинарии эпохи застолья» или «Писем в Париж о сущности любви», в котором вы с легкостью и юмором переходите от стихов к прозе и обратно, заметно тяготеет к пушкинскому поэтическому задору.
– Возможно, тяготею к недостижимому Пушкину, а еще к задору Алексея Константиновича Толстого.
– Кого вы считаете своими литературными учителями? Какие книги, авторы произвели в жизни самое сильное впечатление?
– С учителями сложно. Всегда не любил учителей. Училку литературы в школе звали Кобыла. Я написал такой стишок:
Кобыла вздумала от скуки
Поэту диктовать науки.
Совет мой – не соваться сдуру
Достигнуть первенства во всем,
Оставить нам литературу
И ограничиться овсом.
Мои любимые поэты – Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Хлебников, а еще обожаемый несравненный Гарин-Михайловский, увы, в сегодняшние дни забытый. Я всегда говорю, что веду свое происхождение от «Темы и Жучки», но если говорить серьезно, во ВГИКе были замечательные Маневич, Каплер, Габрилович, Ольга Игоревна Ильинская. Это мои наставники, благодарность им бесконечна.
– Вы обаятельно читаете свои произведения на публике. Когда был первый опыт вашего публичного выступления? И как сложился ваш выход на актуальные литературные площадки в XXI веке?
– Про литературные площадки ответить трудно. Я никогда не знаю, что мне удалось, а что нет.
– Какой момент в жизни вы ощутили как важное для вас литературное признание?
– Если говорить о признании, то это встреча с Арсением Александровичем Тарковским. Замечательный поэт благосклонно отнесся к моим стихам.
– Кто из молодых поэтов, с которыми вы часто выступаете на одних сценах, вам близок и, если можете объяснить, почему? Есть ли, по-вашему, сейчас поэтическая тенденция, вредная для развития русского слова?
– Начну с конца. Вредная тенденция – литературная тусовка. Не верю в школы, литературные направления, течения, «измы». Все это, с моей точки зрения, явления не эстетические, а социальные. Существуют отдельные поэты, все остальное – от лукавого. Теперь о молодых. Моей маме подарили котиковую шубку, когда она была уже в преклонных летах. Я горевал: почему не раньше? Мама в молодости была такой красавицей. То же самое можно сказать о молодых – их не замечают, забывают, о них мало пишут. С моей возрастной колокольни все – молодые, и сказать о тех, чьи стихи мне по сердцу, не хватит места. Из самых молодых замечательны Лета Югай и Настя Строкина. Они так вдумчивы, так внимательны к жизни и знают, что им нужно написать. Ушел гениальный Григорий Дашевский – вот великая потеря. Но поэзия жива.
– Процитируйте какое-нибудь ваше новое стихотворение, которым хотели бы поделиться с читателями.
– Новых стихов нет, но всплыли в памяти нигде ранее не печатавшиеся с хрущевских времен, когда меня еженедельно таскали в КГБ:
Там, где плаха и топор,
Там, где Кремль стоит, пугая –
Ненавистный мне собор
В оперенье попугая.
Зря воздвигли этот храм
Наши Сакко и Ванцетти.
Лучше б он ко всем чертям
Провалился на рассвете.
Вместе – черт их разрази,
Храм безвкусный, Кремль зубчатый,
И не стало б на Руси
Азиатчины проклятой.
