Россия, свобода, эмиграция

Восстанавливать историю – одна из главных задач «Нового Журнала». Фото автора

Русская диаспора в Америке многочисленна. Русские в Америке давно и надолго. Занимаются они всем и сразу. В том числе литературой. Поводом для разговора Игоря МИХАЙЛОВА с Мариной АДАМОВИЧ послужила дискуссия в литературной гостиной Михаила Моргулиса, что в местечке Норд Пост, штат Флорида, о том, кто является продолжателем линии русской классической литературы: отечественная литература, которая не оторвалась от своей почвы, или эмигрантская. 

– Марина Михайловна, пользуясь вашей любимой метафорой Павича, хочу спросить: ваше внутреннее время всегда ли совпадает с внешним?

– Внутреннее время никогда не совпадает с внешним. Реальная жизнь современного человека предельно детерминирована, его внешнее время дискретно, дробно. А внутреннее время – протяженно, непрерывно, исторично и иным быть не может. В этом контексте феномен Интернета – виртуального пространства – парадокс, который предельно усложнил существование человека, потому что нельзя выстраивать свое виртуальное – внутреннее пространство по аналогии с внешним. Не может быть у человека 10 тысяч друзей, нельзя рефлексировать вовне, не оставлять ничего для внутреннего потребления, для диалога только с собой. Вайдовское «все на продажу» сегодня звучит детским лепетом; в самом дурном сне великий режиссер не понимал, что это «все» действительно охватит ВСЕ. К тому же, с моей точки зрения, в Интернете как виртуальной глобальной системе заложена сильная энергия идеократии, диктатуры, антисистемы. И сегодня – за такой короткий срок существования Интернета – именно это его свойство проявилось сполна и уже откровенно подавляет другую заложенную в нем энергию – свободного коммуникативного общества.

– Что в нынешней литературе, эмигрантской и российской (кстати, не кажется ли вам, что такое разграничение сегодня – почти условность), вызывает удивление, недоумение, восторг?

– Интернет, как и все иные чисто технические возможности современного общества, усилил, конечно же, диалогичность (вообще свойственную культуре) и ускорил слияние этих двух литературных русел в одно. Тем не менее русская литература все еще разделена на литературу российскую и диаспоры. Разделение это произошло, как известно, по внешним, политическим причинам, но имело чисто эстетические последствия. После Октября 1917-го из России выехало почти 2 миллиона беженцев от большевиков. Если мы проанализируем социальный состав апатридов – аристократия, интеллигенция, военные, священнослужители, – станет понятно очевидное: выехала интеллектуальная культурная элита страны. Поэтому в том пространстве, где эти 2 миллиона оказались, они продолжили – сознательно или стихийно – сохранять русскую культуру в ее свободном эволюционном развитии – так, как она всегда и развивалась, будучи частью общеевропейской культуры. Особенностью этого процесса развития было лишь усиление влияния контекста мировой культуры (исторически естественного для нас) на собственно русский текст. Так эмигранты сформировали особую культуру (и литературу) Зарубежной России. Оставшиеся же в Советском государстве интеллектуалы успешно провели над российским культурным пространством некий модернистский «чистый эксперимент». Мы помним, что начало прошлого века – это виток модернизма, который охватил все мировое пространство, но только на территории бывшей Российской империи модернизм стал главенствовать и был возведен в ранг официального искусства. В условиях идеократии он последовательно развился, мимикрировал в эксперимент еще более «чистый» и конкретный по задачам – в знаменитый социалистический реализм (это схема, но она вполне, на мой взгляд, отражает суть случившегося). Так и прошел целый век – а это слишком долго, и последствия стали необратимыми. Политического освобождения России недостаточно для того, чтобы два потока русской литературы объединились, так сказать, по нравственно-лингвистическому принципу. Дальше еще интереснее: в период перестройки за пределами российского культурного пространства оказалось более 25 миллионов русскоговорящих – которые вольно или невольно, но повторили опыт белой эмиграции и теперь тщательно варятся в том самом мировом культурном котле и выстраивают новый человекотекст. Это просто еще одна иллюстрация мысли: создавая текст, мы вступаем в диалог с Богом, а не с политической системой; диктаторы, президенты, агитаторы приходят и уходят, а культура – вечна. И чем кончится этот процесс, рано говорить. Однако это богатство современной Зарубежной России – тоже во благо и для развития русской культуры, в том числе как части европейской.

– Когда меняются редакторы, меняется ли направление? Этот процесс болезненный?

– «Новый Журнал» возник в 1942 году, и его кредо определялось словами «Россия, свобода, эмиграция». Журнал возник, говоря словами Нины Берберовой, «не в изгнании, а в послании», его целью всегда было сохранение и развитие классической традиции русской культуры и литературы. Журнал создавался именно как интеллектуальный центр всего русского рассеяния и свободной русской литературы, с тех пор ничего не изменилось в его целях и задачах. Первыми главными редакторами были писатель Марк Алданов и поэт, критик Михаил Цетлин (Амари). Это был период складывания «Нового Журнала»: шла война, Европа – и вместе с нею Зарубежная Россия – погрузилась в трагедию, и журнал стал одиноким живым голосом русского рассеяния. Вся эмигрантская периодика прекратила существование; «Новый Журнал» должен был заменить всех и все. Колоссальная ответственность, с которой «новожурнальцы» справились. Кстати, именно тогда и был заложен фундаментальный принцип нашего издания: плюрализм. Не беспринципность, которой сегодня подменяется плюрализм, а демократический принцип равенства и права на свободное выражение. На страницах журнала могли печататься все – кроме апологетов нацизма и коммунизма. Следующим редактором «НЖ» стал профессор Гарвардского университета Михаил Карпович, один из отцов-основателей американской славистики. Именно он сформировал журнал в том виде, в каком его знают. Много внимания стало уделяться истории эмиграции, ее культуре, ее отношениям с мировой цивилизацией; четко и последовательно велась борьба с русофобией; состав сотрудников укрепился академическими интеллектуалами, журнал стал распространяться по всему миру. Роман Гуль, писатель, публицист, один из лидеров антикоммунистического движения зарубежья, был при Карповиче ответственным секретарем, главным редактором стал в 60-е годы и вел журнал в течение четверти века. Из двух главных для него вещей – России и свободы – он выбрал свободу. При нем журнал стал печатать неподцензурную литературу из Советского Союза; со страниц «НЖ» мир узнал имя Варлама Шаламова; печатали Пастернака, Лидию Чуковскую, Солженицына, Бродского... Среди авторов журнала – все русские нобелевские лауреаты (кроме, естественно, Шолохова). После смерти Гуля главным редактором стал представитель третьей волны эмиграции – прозаик Юрий Кашкаров, незаслуженно забытый. Он свято верил, что миссия эмиграции – вернуть накопленное культурное богатство в новую Россию. И он одним из первых в диаспоре проложил дорожку на родину: свое 50-летие «НЖ» отпраздновал и в Москве.

– Что произошло с Вадимом Крейдом, почему он отошел от руководства журнала?

– Он отошел от внешних дел и погрузился во внутреннюю жизнь. Еще одно из возможных построений человекотекста.

– Ваш журнал – один из немногих островов русского книгопечатания в Америке. Чем вы удивляете своих читателей?

– Издательские проекты для нашего журнала не основные. Однако мы выпускаем хорошие книги – и в серии «Современная литература зарубежья» (скажем, поэтический сборник «Между тобой и морем» удивительной Марины Гарбер из Люксембурга). Или только что изданная книга мемуаров о послевоенном Нью-Йорке «New York on My Mind» Сергея Голлербаха на английском (два года назад мы издали его же воспоминания «Нью-йоркский блокнот» – только о русском послевоенном Нью-Йорке). Сергей Львович принадлежит второй волне эмиграции, его воспоминания – это неподражаемые истории о жизни русской Америки. К тому же обе книги изданы с иллюстрациями самого Голлербаха, академика Национальной академии дизайна.

– В свежем номере журнала я с удовольствием прочитал лекции Набокова о Пушкине и Лермонтове. Казалось бы, почти все уже опубликовано...

– Да, в декабрьском номере за 2014 год мы опубликовали две речи Владимира Набокова 1930-х годов – «О Пушкине» и «О Блоке»; разрешение было получено только на «бумажную» публикацию, в Интернете тексты выставлены не будут. И это не единственные уникальные находки, которые подарил своим читателям журнал.  «НЖ» все семь десятилетий собирает историю русской эмиграции. Эта история в силу вполне очевидных причин не написана, во многом мифологизирована, и с каждым годом все труднее ее восстанавливать. Но как раз это – одна из наших главных задач.