Елена Семенова  |
| Обычно я рекомендуюсь так:
поэт и драматург. Фото Сергея Иванова/PhotoXPress.ru |
13 апреля Юлий КИМ стал лауреатом премии «Поэт». 28 мая в Доме русского зарубежья им. А.И. Солженицына состоится вручение премии. По этому случаю с лауреатом о его жизни, творчестве и литературной России побеседовала Елена СЕМЕНОВА.
– Юлий Черсанович, в первую очередь хотелось бы узнать ощущения, которые вы испытали, получив премию «Поэт».
– Для меня это было приятной неожиданностью.
– Как вы расшифровываете поэтическую строку Евтушенко «Поэт в России – больше, чем поэт»? Она с двойным дном: нечасто ведь раскрывают, что именно заключено в слове «больше».
– Я эту формулу расшифровываю так: «Поэт в России непременно еще и гражданин» – и отвечаю: «Совсем не обязательно».
– Спасибо, так смешно и мудро. А был ли знаковый эпизод, с которого началась ваша судьба в поэзии? Или, если не было, опишите сильное поэтическое впечатление в жизни.
– Рифмовать я научился у мамы. Она преподавала литературу, и вся худсамодеятельность в школе, где я учился, была на ней. В институте и после мои поэтические опыты благословляли Николай Асеев и Борис Слуцкий, спасибо им. Самое сильное впечатление произвела на меня Камчатка, и первыми настоящими стихами я обязан ей.
– У вас корейские корни. Повлиял ли этот факт на ваше сознание, жизнь, творчество?
– Сталин убил моего корейского папу, едва я появился на свет, и все мое дальнейшее воспитание происходило в семье моей русской мамы. Так что с корейской культурой, к сожалению, я толком так и не познакомился.
– Станислав Рассадин назвал вас «русский писатель с гитарой». А кем вы себя сами считаете – писателем, поэтом, бардом, драматургом? Или это все существует в синкретической взаимосвязи?
– Обычно я рекомендуюсь так: поэт и драматург. Стихи бывают песенные (большинство текстов Окуджавы) и не песенные (большинство текстов Бродского). И те и другие входят в понятие «поэзия». Тем более что песенные на бумаге часто читаются как полноценные не песенные.
– Стилизация, шутки, гиперболы, фольклор, пародия – все эти слова употребляют применительно к вашему творчеству. В этом есть что-то от певца в древнейшем понимании – сказителя, скомороха. Ощущаете ли вы такую взаимосвязь?
– Люблю подурачиться, что греха таить. В русской поэзии много было таких любителей. Обэриуты, например, Саша Черный, Козьма Прутков. Вот с ними я ощущаю взаимосвязь, чего не скажу о древнейших трубадурах.
– Вообще что вы вкладываете в понятие «бард»? И что значит бардовская песня для России?
– Главный теоретик бардовского дела Дмитрий Сухарев после долгих раздумий вывел: «Бардом является всякий, кто таковым себя считает».
Бардовская песня есть продукт песнетворчества российского образованного слоя, возникший сразу и повсеместно в СССР в 50–60-х годах, легко различимый в кругу других песенных жанров благодаря собственной музыкально-поэтической интонации. Об этом лучше меня расскажет Александр Мирзаян.
– Хотелось бы вспомнить ваши песни для кино. Работа над песнями к какому фильму была наиболее интересной? Может быть, был какой-то запоминающийся случай?
– Хорошо работалось над песнями к фильмам «Бумбараш», «12 стульев», «Обыкновенное чудо» – и еще десяток названий. Больше всего запомнилась работа с фильмом «Чародеи», куда я сочинил 13 текстов, прямо скажем, превосходных – и ни один не вошел. Не совпал со стилистикой фильма.
– Ничего себе! А каково ваше впечатление от современного состояния русской поэзии в контексте музыкального жанра?
– К сожалению, я не совсем в теме. Больше всего, понятно, удручают безвкусица и пошлость в большинстве шоу.
– Что бы вы сказали, если бы вам предложили сравнить литературную атмосферу страны 60-х годов, когда происходил бум поэзии (да и не только), и нынешнюю? Какой образ возникает?
– Условно говоря, в период оттепели (1950–1960-е годы) состоялся первый этап обновления: мы переосмыслили старое и устремились к свободе. В 1990-е годы мы эту свободу обрели и не очень знаем, что с ней делать. На первом этапе прорыв был по всем направлениям нашей культуры. На втором этапе идет поиск, новые формы, интонации только нащупываются. Почти по Толстому: «Все перевернулось и только укладывается». Впрочем, мне кажется, что «все» еще только переворачивается.
– В силу того что многие вещи вы творили при советском режиме, вам часто приходилось прибегать к приему иносказания. Насколько эти приемы востребованы сегодня? У кого из творцов, по-вашему, они лучше раскрываются?
– Патриотический обморок, в котором пребывает наше общество, дает богатую пищу для иронии, причем скорее горькой, чем гневной. В первых рядах – Дмитрий Быков, Игорь Иртеньев, Виктор Шендерович и, разумеется, несравненный Михаил Жванецкий.
– Как вы относитесь к тому, что литературная жизнь сейчас во многом переместилась в виртуальное пространство и блоги, по сути, стали живыми книгами?
– И в блогах, и в книгах тексты остаются текстами, а следовательно, читатели остаются читателями. Разница в том, что если вы захотите посмотреть фильм или позвонить по телефону, то книгу придется отложить, а в компьютере – только нажать на кнопку.
– Над чем вы сейчас работаете?
– Уж который год ломаю голову над либретто «Опера нищих на русский мотив».
– Планируете ли вы по приезде в Москву какие-нибудь вечера, встречи помимо вручения премии?
– 29 мая я в «Гнезде глухаря», 5 июня – в театре «Мастерская Петра Фоменко». На этом мой сезон заканчивается, а новый я еще не планировал.
– Хотелось бы услышать ваше новое стихотворение.
– Вот не совсем новое, зато вечно актуальное.
Как прекрасна мозаика
жизни,
Хоть и логики как лишена!
Как луч света
в вертящейся призме,
Так сверкает
и брызжет она!
Не ищите порядка
и связи,
Проповедуйте горе уму!
А когда чёрный кот
Вам тропу перейдёт,
Перейдите её же ему!
