Марля, утюг и ксерокс

Наследство Достоевского неисчерпаемо… Фото Евгения Никитина

В издательстве «Русский путь» готовится к печати уже третье издание книги «С.И. Фудель. Наследство Достоевского». Это дало повод Дарье ДАНИЛОВОЙ поговорить о многолетней работе Людмилы САРАСКИНОЙ с архивом богослова, философа, писателя Сергея Иосифовича Фуделя.

– Людмила Ивановна, в литературном мире вы известны как автор книг о Достоевском и Солженицыне. О Сергее Фуделе говорят меньше, а то и вовсе не знают его, хотя вы ему тоже отдали немало сил. Как и почему вы занялись этой работой?

– Началось все еще в 1997 году. Бледную машинописную копию под названием: «С.И. Фудель. Наследство Достоевского» привез из Парижа издатель книг Солженицына Никита Струве. Имя Фуделя мне не было известно, но меня как специалиста по Достоевскому попросили посмотреть работу – к тому моменту она уже три десятилетия находилась сначала в самиздате, а потом в тамиздате. Мне сказали, что автор книги – бывший зэк сталинских лагерей, уже 20 лет как покойный, не филолог; так что вначале я отнеслась к тексту с некоторым скептицизмом. Но когда прочитала, поняла, что писал ее человек глубокой и светлой души, проникновенной мысли и искренней веры. Конечно, с точки зрения книгоиздательской культуры книга была совершенно не готова к печати: нужно было исправить датировку, сверить с оригиналами цитаты и оформить их по принятым стандартам, создать библиографический аппарат. Ушло на это месяцев 10 – еще не было поисковых систем, которые могли бы ускорить дело. Тем временем я узнала, что автор в последние годы жил в Покрове Владимирской области, в Москве бывал редкими наездами, домашней библиотеки не имел, пользовался случайными источниками, многое цитировал по памяти, так что поздний Фет, например, жил в его сознании как ранний Блок. Пришлось поработать, чтобы довести книгу до нужной кондиции. Она вышла в свет в издательстве «Русский путь» в 1998 году тиражом 1000 экземпляров, была мгновенно распродана, и это стало только началом.

– Так «Наследство Достоевского» открыло для вас наследство самого Фуделя. Какими материалами вы пользовались, когда писали его биографию?

– После выхода книги ко мне обратился сын Сергея Иосифовича – Николай Сергеевич Фудель – и предложил познакомиться с эпистолярным наследием своего отца. Так ко мне попали его письма из мест заключений и ссылок, и началась новая эпопея моего вхождения в мир Фуделя – скорбный, печальный и одновременно исполненный света. Только свет, шедший с пожелтевших тетрадных листков, давал силы для работы над грудой этого материала.

Стали приходить и другие документы, которые много лет хранились у разных людей. Так, известный скульптор и доверенный друг семьи Фуделя Дмитрий Шаховской на презентации «Наследства Достоевского» в Доме русского зарубежья сказал, что уже четверть века хранит чемодан с бумагами, который Сергей Иосифович отдал на хранение (а там были черновые наброски, документы, школьные тетради с написанными от руки главами книг, фотографии). Вскоре этот чемодан был в наших руках, я и составила первую архивную опись того, что в нем было. В общем, клад.

Начиная с 2000 года мы вместе со священником Николаем Балашовым приступили к подготовке собрания сочинений Сергея Фуделя в трех томах – оно было завершено к 2005 году. И только после этого началась работа над биографией – сначала по предложению итальянского издательства (по-итальянски книга вышла в Милане в 2007 году). Позже, в 2010 году, дополненная и расширенная биография вышла в Москве. Сейчас я сдала в «Русский путь» третье издание «Наследства Достоевского». Надеюсь, оно вскоре выйдет.

– Вы как-то рассказывали, как «проявляли» и расшифровывали эти письма – стертые листочки.

– Я своими глазами увидела, что такое письма зэка, отбывающего срок. Им движет осторожность – он думает даже не столько о себе, сколько о тех, кому адресует свои послания. Ведь у членов его семьи и друзей компетентные органы могут произвести обыск, найти письма с неволи и сделать оргвыводы. Главные враги автора писем – это даты на них и почтовые штемпели на конвертах. Сергей Иосифович тщательно избегал датировок – ведь при желании можно было сопоставить даты разрешенных корреспонденций и даты неразрешенных. Письма посылались и официально, и «по левой», с оказиями – так было всегда, во всех местах отбывания наказаний. Задача зэка – не дать ключ к датировке писем. Поэтому большинство писем, которые мне вручил сын Сергея Иосифовича, были без конвертов, ибо конверты – самые опасные свидетели.

Но задача публикатора и комментатора таких писем ровно обратная – по возможности точно установить дату. Я находила ценные подсказки в текстах писем – в ссылках на церковные праздники и дни рождения родных, в упоминаниях газетных статей или радиопередач, в сообщениях о юбилеях известных персон. Есть много зацепок, которые дают верный ключ, их надо уметь видеть.

Была и еще одна сложность: многие имена обозначались только инициалами. Так, в числе родных и знакомых постоянно упоминалось около восьми женщин, и все на букву М с точкой. Марии? Матрены? Марфы? Магдалины? Матильды? Оказалось, что все они – только Марии, но все разные. Удалось идентифицировать почти всех и в комментариях указать, кто они.

И, пожалуй, самое трудное: тетрадные листки (иногда это могло быть по 6–8 листков в одном письме) были сложены не вдвое и не вчетверо, а в восьмеро, так что получался пухлый комок, который был скреплен большой металлической скрепкой. В таком виде эти комки хранились многие годы, скрепка постепенно ржавела, вокруг нее на бумаге появлялись ржавые пятна. Выцветали чернила, не говоря уже про карандаш. Дело казалось почти безнадежным. Но мне был дан чудный совет: если намочить марлю в миске с водой и уксусом, а потом прогладить каждый листок не очень горячим утюгом с двух сторон, просушить на весу, то, во-первых, проявится карандаш, во-вторых, уйдет ржавчина. Как только я видела, что листок кондиционный, я его ксерила в двух экземплярах, чтобы потом работать именно с ксероксом. Оригиналы же сдала в архив Дома русского зарубежья, где теперь собрано все наследие Сергея Фуделя. Работа с марлей, утюгом и ксероксом отняла у меня почти два месяца ежедневных многочасовых усилий. В результате были опубликованы и прокомментированы 194 письма.

– Что вас вдохновляло на такую кропотливую работу – сама личность Фуделя, его дар слова (который несомненен) или возможность окунуться в одну из тех биографий, о которых в СССР молчали, – в биографию сына священника, друга богословов и философов?

– Конечно, это личность и судьба, с которой я столкнулась. Это долг перед тем, кто так много страдал. Фудель – подвижник, и ради кого же еще употребить свои силы... Кроме того, меня подстегивало упрямство: начатое дело надо довести до профессионального уровня. И понимание, что раз никто до сих пор этого не сделал, значит, уже и не сделает. А меня преследовали слова Николая Сергеевича, сына моего героя, когда он отдавал мне письма: «Только в ваши руки...» И его глаза. Тут хоть лоб расшиби. Все просто.

Что же касается возможности окунуться в катакомбы запретной церковной мысли – мною двигало как раз обратное стремление: мне хотелось вывести выстраданную мысль Сергея Иосифовича, его взволнованный писательский дар из подполья, сделать его книги достоянием большого культурного сообщества. Ведь когда в 1998–1999 годах я впервые выступала перед моими коллегами-филологами с рассказом о Фуделе и его судьбе, это имя им ничего не говорило, никто не слышал о нем и не читал его книг. Теперь, по прошествии 15 лет, его работы широко цитируются и обсуждаются. Книга «Наследство Достоевского» (1963), которую он писал без всякой надежды на публикацию, стала неотъемлемой частью исследовательской литературы о Достоевском.

– Можно процитировать что-то особенно близкое вам из наследия Фуделя для тех, кто еще не знает о нем?

– Процитирую то, что при первом же знакомстве меня зацепило. Вот фрагмент письма Сергея Иосифовича от 5 февраля 1956 года из Усмани: «Идиота» я перечитываю с великой благодарностью автору. Был он несомненно учитель христианства... Читаю, ухожу на работу на весь день и среди дня часто ловлю себя на том, что стараюсь быть лучше, чище, терпеливей, любовней, великодушней, проще, стараюсь подражать бедному Идиоту! Вот она, проповедь христианства, и я вновь услышал ее».

Или вот отрывок из письма от февраля-марта 1963 года, после завершения книги «Наследство Достоевского»: «Жить становится все труднее: та смертельная усталость, которая разлита в мире, иногда заливает душу. Очевидно, теперь в этом и есть главный подвиг – сохранять бодрость души, мужество сердца, верность своей вере… У меня такое чувство, что я отдал какой-то душевный долг, совершив и эти поминки любви».

– Работая в музее Толстого, хорошо могу представить груз мифов о писателях, который ложится на ваши плечи. Мифов о Толстом множество, но о Солженицыне, должно быть, еще больше.

– Мифы о Солженицыне, нашпигованные клеветой, были расчетливо созданы в середине 1960-х годов и до сих пор весьма востребованы. Нет ни одной сферы жизни писателя, которая бы ни была испоганена ложью – будто в биографию Солженицына запустили ядовитого червя, и он, подкармливаемый спонсорами, неустанно работает. Оболгано все – родители, отношения с одноклассниками и однокурсниками, военный путь, обстоятельства ареста и отбывания срока, болезнь и излечение, публичные выступления в изгнании, маршруты и векторы возвращения. Вся эта ложь легко опровергается фактами и документами: записями в церковных книгах и сведениями из школьных архивов; справками из Ростовского университета, Министерства обороны СССР и Ташкентского онкологического диспансера; стенограммами и магнитофонными записями его выступлений. Но беда в том, что хулители Солженицына цепко держатся за ложь полувековой давности. Для одних, обманутых, она – символ веры. Для других – средство самоутверждения. Эти, как можно видеть и сегодня, готовы на все.

– Да, биограф должен быть защитником и хранителем памяти. Жаль, что нет такого праздника: Дня защитника правды о писателях!