Александр Герасимов
Недавно Татьяна Кузовлева отметила юбилей. Редакция «НГ-EL» поздравляет поэта с этой датой. О позиции женщины, литератора и гражданина с Татьяной КУЗОВЛЕВОЙ беседовал Александр ГЕРАСИМОВ.
– Татьяна Витальевна, хотелось бы начать интервью с вашего стихотворения:
Я знаю, мне назначено
с рожденья
То, что всю жизнь несу
в крови своей:
Невидимой, охранной, легкой
тенью
Присутствовать в судьбе моих
друзей.
И наших душ оберегать
соседство,
Хоть, может, им совсем не до
того.
Но никому и никуда не деться
От миссии, заложенной в него.
В каком районе Москвы вы родились? Где прошло ваше детство? Что в те годы читали?
– Я родилась «у Грауэрмана» – так назывался знаменитый московский роддом на Арбате, откуда меня принесли в дом на Колхозной (теперь – Сухаревской) площади, напротив Спасских казарм. В войну наша семья из Москвы не уезжала и даже в бомбоубежище осенью-зимой 41-го мы не спускались: мама считала, что от судьбы не уйдешь. Во дворе этого дома, со старым фонтаном в центре, с найденным и долго мной хранимым блестящим осколком металла, очевидно, самолетного, осталось мое детство, на которое пришлось две войны: финская, когда я только что родилась, и Великая Отечественная, которая закончилась, когда мне было пять с половиной лет. Жили мы как большинство, довольно скудно, но были книги, и я рано к ним пристрастилась. Читала сначала довоенное, доставшееся от старшей сестры: сказки Пушкина, русские и японские сказки, книги о животных, увлекательное «Путешествие Карика и Вали», стихи Чуковского, потом были Барто, Маршак, Гайдар, Кассиль, Свифт, Дефо, Стивенсон, ну и, конечно, Жюль Верн и Марк Твен. Но самое сильное эмоциональное потрясение испытала от щедро оплаканных в раннем детстве «Муму» Тургенева, в 10-летнем возрасте – «Овода» Этель Лилиан Войнич, в 16 – «Консуэло» Жорж Санд.
– Расскажите о том, как вы пришли в так называемую большую литературу. Каким мастерам благодарны за помощь? Какие советы дадите начинающим поэтам?
– Никогда не задумывалась, о том, что литературу можно делить на большую и малую и что кто-то владеет этим умением. А если бы задумалась, то вряд ли написала бы хоть одно стихотворение. Мне просто хотелось поточнее выразить то, что само велело выразиться. И тут на первых порах очень отрезвляла мой излишний пафос ирония Михаила Светлова и звала к максимальной выверенности слов сдержанность Бориса Слуцкого. Давать советы начинающим – неблагодарное занятие. Без искры божьей они не пригодятся. Из поэтов нового поколения я назову Романа Рубанова из Курска, со стихами которого хорошо знакома. Он лауреат премии имени Риммы Казаковой «Начало» 2013 года. Пользуясь случаем, поздравляю его с выходом первой книжки стихов «Соучастник». Рада за него.
– Согласны ли вы с тезисом, что поэзия впитывается с молоком матери?
– Если иметь в виду сказки и колыбельные песни, то, наверное, так. Они развивают воображение, формируют систему образов у детей даже самого раннего возраста, приучают к мелодике родной речи. Но бывает и врожденное чувство слова, как бывают врожденными музыкальный слух или грамотность. Именно чувством слова определяется чистота голоса. Фальшь всегда и во всем ведет к бессилию.
– Как пишет стихи Татьяна Кузовлева? В метро и самолете, на кухне? Какая обстановка при рождении стихов была наиболее экстраординарной?
– Время и место выбираю не я, а стихи. И тут никакая, даже экстраординарная обстановка не поможет.
– Вы писали: «Я слушаю нежный подстрочник листвы…» В ваших переводах представлены многие поэты бывших союзных республик. С кем было приятнее работать?
– Переводы – это то, что с момента разрушения Вавилонской башни и смешения языков объединяет культуры. И тут вступает в силу такой парадокс, подмеченный Пастернаком: «Переводы неосуществимы, потому что главная прелесть художественного произведения в его неповторимости… Переводы мыслимы: потому что… при общности текста становятся вровень с оригиналами своей собственной неповторимостью». Из наиболее ярких авторов были, пожалуй, молодая ногайская поэтесса Кадрия (мы успели с ней выпустить всего две книжки на русском в Москве, вскоре после этого она была по-восточному жестоко убита в своей квартире в Махачкале) и таджикская поэтесса Гулрухсор Сафиева. В их стихах – порыв, внутренняя энергия, обостренная чувственность. Это завораживало меня. Имя Гулрухсор никак не могла запомнить наша тогда 12-летняя дочь, пока я не разложила его на слоги: Гул-рух-сор. С тех пор в нашей семье за ней утвердилось более понятное имя – тетя Землетрясение.
– В одном из стихотворений вы пишете: «Как страшно искушение свободой…» Или все-таки страшнее искушение несвободой?
– Искушение – это соблазн, а какой соблазн в несвободе? Разве что для мазохиста. Искушение свободой – это испытание на верность себе. Свобода – коварная штука. Ею не так-то просто научиться пользоваться.
– Во все времена российское общество будоражила тема «поэт и царь», «творческая личность и власть». Как вы трактуете ее?
– Хождение поэта во власть, как правило, заканчивается для поэта драматически, а то и трагически, недаром говорится: подальше от царей – голова целей. У поэта и у власти изначально разные задачи. Если власти позволено зачастую обходиться инфинитивными, лозунговыми формами глаголов для общения со своим народом, а для народа эти формы абсолютно безличны, то поэзия скорее сопоставима с религией, ибо и та и другая требуют от человека слов простых и проникновенных. Неслучайно поэт и власть взаимно недоверчивы.
– Как считаете, поэзия и политика – стихии сопрягаемые? Должна ли в поэзии всегда присутствовать гражданская позиция?
– А зачем их сопрягать? Поэзии это будет уж точно мешать. Гражданская позиция – это нравственная позиция. И если совестливость, сострадание, любовь в стихах ощутимы, разве это не есть подлинная лирика? Если же под гражданственностью понимать трескучие псевдопатриотические стихи, то я бы вспомнила Маяковского: «Я б запретил декретом Совнаркома/ Писать о родине бездарные стихи!» Не только о родине. О любви и о жизни тоже.
– Вы никогда не жалели о том, что подписали в 93-м году «Письмо сорока двух»?
– Когда меня спрашивают сегодня, не раскаиваюсь ли, что моя подпись поставлена на следующий день после подавления мятежа под «Письмом сорока двух», в котором говорилось о том, какой ценой пришлось заплатить за предотвращение гражданской войны в стране, и звучал призыв закрыть все экстремистские и фашиствующие газеты и организации; когда интересуются, не думаю ли я теперь по-другому, я отвечаю, что под таким письмом я бы и сейчас поставила свою подпись – только ради того, чтобы октябрьские события 1993 года стали нам всем уроком на будущее, только ради того, чтобы не лилась кровь соотечественников на улицах и площадях российских городов. Только ради того, чтобы наши мужчины и наши дети не гибли в мирное время.
– Какая эпоха более комфортна для поэта?
– Точнее, чем Александр Кушнер, не скажешь: «Времена не выбирают, в них живут и умирают». Добавлю: и влюбляются, и растят детей, и работают. И пишут стихи.
– У вас никогда не было желания эмигрировать?
– Меня уже однажды одна газета напутствовала «нежным» «скатертью дорога!» после публикации в книге «Дальний перелет» стихотворения «Поверь, Иерусалим…», написанного во время участия в международной акции «Христиане во имя мира в Израиле» в 2004 году. А вам отвечу: здесь родина моего языка и моей культуры. Эмигрировать бессмысленно – все свои проблемы увезу с собой, а в чужой монастырь со своим уставом не ходят, как известно. Впрочем, это мнение человека, пишущего стихи. Мотивы эмиграции у людей могут быть разными. За каждым решением – своя боль, свои тревоги и надежды. Мои соотечественники и друзья живут в Лос-Анджелесе, Сан-Диего, Мюнхене и в Берлине, Иерусалиме – я дорожу ими. Нас объединяют и общая память, и взаимное уважение, и неодолимая тяга к общению, и желание быть рядом. И главное – место рождения. Россия. Я рада, что в последние годы русское зарубежье перестало официально рассматриваться у нас как некий подозрительный остров. Ведь именно оно, русское зарубежье, сохранило многие ценные русские архивы, да что архивы – многие жизни и имена выдающихся русских писателей, ученых, деятелей культуры, сохранило язык, наконец.
– Что волнует Татьяну Кузовлеву? Чем она живет как поэт, москвичка, женщина?
– Волнует меня то же, что и большинство моих сограждан: неуверенность в завтрашнем дне, проблемы выживания в условиях экономической шаткости, трудности издания книг, да и не российские проблемы – тоже. Конечно, болит душа за Украину, за тех, кто гибнет там сейчас по обе стороны конфликта. Словом, «молюсь за тех и за других», как написал в 20-е годы прошлого столетия Максимилиан Волошин. В каждодневной жизни стараюсь придерживаться правила: делай, что можешь, и пусть будет что будет. На плаву держат стихи, книги коллег. Вот недавно получила в подарок замечательный поэтический сборник Галины Нерпиной «Свет и тьма»; всегда жду новые стихи Михаила Грозовского, Александра Тимофеевского, Валентина Резника. Ценю глубокую разностороннюю прозу Александра Нежного, в том числе его «Нимбус» (о докторе Гаазе), новую повесть «Вожделение», в русле которой прочитываются мотивы Федора Достоевского и «Темные аллеи» Ивана Бунина, держу рядом книги воспоминаний Тамары Жирмунской «Нива жизни» и Галины Климовой «Юрская глина». В моей копилке достойных книг – автобиографическая, честная книга эссе Евгения Сидорова «Записки из-под полы» – о нашей действительности, не только литературной, и очень добрая книга Алексея Симонова «Парень с Сивцева Вражка». На тех же полках – книги моих калифорнийских друзей: вышедший недавно четырехтомник публициста и прозаика, президента Американского фонда Окуджавы – Александра Половца, вместивший в себя его главные произведения («Беглый Рачихин», «Булат», «БП. Между прошлым и будущим» и др.), уникальный фотоархив и богатейший эпистолярный архив; серьезные работы Петра Межерицкого, автора многих романов, уникальной исследовательской книги «Читая маршала Жукова» и родственной мне по одушевлению всего сущего на земле «У порога бессмертия»; книги художественно-исторических эссе Льва Бердникова – «Щеголи и вертопрахи», «Евреи в ливреях» и «Шуты и скоморохи»… Всегда с интересом смотрю великолепно отснятые в России талантливым оператором, лос-анджелевцем Мишей Сусловым сериалы. Это «Ликвидация», это «Исаев», это «Жизнь и судьба». Жду его новую работу по «Тихому Дону». Этим живу.
– От чего у вас захватывает дух? Прежде вы писали кратко: «От синевы и от мужского взгляда»…
– От любви, конечно. И от той, что во мне, и от той, что объединяет близких людей. От любви, которая прежде всего – Доброта. И Нежность.
