0
9161
Газета Персона Интернет-версия

23.10.2014 00:01:00

Метаморфозы

Тэги: античность, керчь, мифы, япония, мандельштам, магрит, шагал


античность, керчь, мифы, япония, мандельштам, магрит, шагал

Ирина Ермакова перед литературным вечером в Музее Пушкина. Фото Анатолия Степаненко

Поэзия Ирины Ермаковой - это, с одной стороны, мир, прошитый светом, собирающим отдельные детали жизни в личный эпос, мир, основанный на острых, порою болезненных переживаниях, с другой - это способность, подобно «игре в бисер» перемещаться, перекатываться с помощью образов по семантическим слоям языка, добиваясь калейдоскопического и стереоскопического эффекта. А подкреплено все это ощущением моментальности происходящего, попыткой увидеть и запечатлеть жизнь в каждой ее секунде. Об античных богах и героях и поэзии как счастье с Ириной ЕРМАКОВОЙ побеседовала Елена СЕМЕНОВА.


– Ирина, хочу начать наш разговор с отрывка из вашего стихотворения:

…Где бабушка крупные рыжие солит

Икринки, на солнце – пролетные 

брызги, –

Подробности происхождения жизни.

Чабрец, подорожник, бессмертник, 

крапива,

Нам – глубже, южнее, до горла 

пролива,

Где черные воды касаются тверди,

Ты помнишь? Еще бы, я помню о море.

Я помню, мы живы, а значит – 

возможны,

Свободны, невидимы и бездорожны,

С пером под лопаткой, при полном 

разоре,

Я помню, за нами – открытое море.

Расскажите, пожалуйста, о первых детских впечатлениях. В клубе «Журнального зала» в мае этого года прошел интересный вечер, посвященный античности. Не могли бы вы отчасти повторить то, что говорили на этом вечере? Что для вас античность?

– Первое – море. Девять метров от крыльца барака до кромки. В шторм до крыльца долетают брызги. Жизнь на берегу. Главная ценность – питьевая вода. Ее привозят раз в два-три дня в огромной железной бочке. Конек-водовоз, раненный в войну, общий любимец. Зовут его Матрос. Родители строили керченский мост. В 55-м стройку свернули и временно пустили паром. Семья переехала в Сибирь строить мост через Обь. Паром ходит до сих пор.

Античность – младенчество. Первые годы жизни. Первое осознание себя в мире. Послевоенная Керчь, разрушенная в известковую пыль. Игры в это, расцвеченной солнцем пыли. Древний Пантикапей, столица Боспорского царства. Черепки и монеты. Первыми сказками были греческие мифы. Ощущение того, что боги и герои никуда не девались, а живут среди нас, что мы сами, собственно, они и есть. И когда я стала что-то писать, все это естественным образом проявлялось в том, что пишу. Кроме стихов, это книжка «Греческие мифы для детей» (соавтор – Сергей Гловюк), вышедшая в 92-м году, и пьеса «Прометей», где один из персонажей говорит что-то вроде: что может измениться за какие-нибудь 7–10 тысяч лет? Люди все те же. И происходит с ними все то же. Эпоха накладывает грим разве что на выражение лиц. Меняются какие-то мелочи. Представления о пропорциях красоты, например. Дурные привычки, может быть.

Прожитое человечеством никуда не девается. Мы все носим его в себе. Хотя и ощущается оно нами по-разному. Не только античность. Но все времена и эпохи. Все культурные и некультурные слои откладываются в каждом живущем. И только от нас зависит, что признавать в себе, а что не признавать. Что извлекать из себя в случае необходимости, а что не замечать.

– Поэт и критик Даниил Чкония писал про полисемичность вашей поэтики. Писатель Леонид Костюков отмечал, что вам также свойственны формальные эксперименты, игра с языком. Если брать XX век, к какой поэтической традиции вы могли бы отнести то, что делаете? Кто были ваши литературные учителя?

– Практикующему стихотворцу, на мой взгляд, нужны все поэтические традиции. Разбираешься с каждой из них. Следишь за тем, как они возникают и исчезают. Мутируют. Разветвляются и сливаются. А учишься всю жизнь у всего, что любишь, – у человека, текста, куста, воздуха. А потом неожиданно для себя превращаешься в то, что любишь.

– Кстати, о превращениях. Стихотворения «Лист», «Прогулка» и другие из книги «Седьмая» тянут за собой цепочку метаморфоз. А что такое поэзия для вас?

– Просто счастье. Возможность счастья. Редкая возможность быть абсолютно счастливой.

– Читая ваши стихи, остро чувствуешь живопись, причем не классическую и не абстрактную, а импрессионистскую и сюрреалистичную, чудится то Шагал, то Магритт, причем интересно, что из тривиальной житейской картины вырастает поэма дворового быта. Есть ли у вас стихи, которые можно назвать прямыми впечатлениями от живописи? Каких вообще художников любите?

– Разную живопись люблю. Старую дальневосточную, например. Про прямые впечатления не очень понимаю. Мне кажется, все это происходит иначе. А ощущение ваше, может быть, связано с тем, что многие стихотворения начинаются у меня со зрительного импульса. Возникает картинка. Ее очень интересно разглядывать. И только потом включается звук. Картинка оживает и двигается. Кино такое – от немого к заговорившему.

– Вы в стихах с легкостью переходите от игрового момента к драматическому переживанию. Скажите, можно ли в вашем случае сказать, что поэт – это в какой-то мере актер, играющий моноспектакль?

– Мандельштам настаивал на том, что поэт и актер – полная противоположность. Так, я думаю, оно и есть. Любое наигрывание, навязывание, выпячивание себя только вредит стихам. Наше дело – написать и опубликовать. И прочесть. Если требуется. И ответить на вопросы. Если спросят. Другой разворот – во многих моих текстах присутствует драматургическая основа, например диалоги. Игровой момент – игра со словом, с языком. Но это отнюдь не актерство.

– В одной вашей строфе -

И степь обрастает заснеженной 

речью чужой

как ветка огнем как душа обрастает

душой –

на память о солнце

и все покрывающий снег

похож на молитву за тех и за этих. 

За всех,

- мне почудился глубинный образ России. Как вы относитесь к гражданской теме в поэзии? Справедливо ли всех поэтов подгонять к планке, заданной Евтушенко «Поэт в России – больше, чем поэт»?

– Слова Евтушенко много раз пропущены через пародии и затерты. Однако они вполне точны для своего времени. Некоторым авторам тогда позволялось больше. Публично говорить стихами то, чего нельзя было сказать в газетной статье. Очень надеюсь, что эти времена к нам никогда (тьфу-тьфу-тьфу) не вернутся.

Слово «тема», по-моему, к поэзии не применимо. Это из другой области. У поэзии, у всей мировой поэзии за всю историю ее существования одна-единственная тема – жизнь. В ней и любовь, и смерть, и гражданский/антигражданский пафос и все остальное сразу. Другой вопрос, что кто-то выделяет и акцентирует одно. Кто-то – другое. А кто-то одно, другое и третье, а четвертое умалчивает. Умолчание – сильный поэтический прием. У японцев, например, главное – за словами.

Насчет «глубинного образа» не знаю – вы сказали. Пишу, что чувствую. Мы в этом живем. И пытаемся чуять под собой страну. И нам это редко бывает радостно. Чаще больно, стыдно, невыносимо. Но это жизнь наша.

– Два года назад у вас вышла книга «Алой тушью по черному шелку». Ваша героиня – мифическая японская поэтесса XII века Ёко Иринати. Каково себя чувствовать автором литературной мистификации? Какой поэтический опыт вы получили от изучения японской стиховой традиции?

– Чувствовать себя – весело. Представить себе человека в другом времени и пространстве. Никогда не существовавшего человека. Всю его жизнь представить. Заключить в его имени имя собственное. Ёко – часть фамилии Ермакова с отвлекающими внимание точками над буквой «Е». Иринати – Ирина с маскирующим добавлением иероглифа «ти» – «тайное знание». И написать от имени героини книгу стихов. Русских стихов, по сути. Япония в данном случае – только повод сместить привычный взгляд на происходящее. Мировое культурное пространство едино. Язык поэзии универсален. Погружение в другую, совершенно не похожую на нашу, реальность позволяет увидеть мир и себя в этом мире иначе. В ином измерении. Старояпонская классическая традиция учит видеть. И я очень благодарна ей за это.

– Ирина, каким стихотворением вы хотели бы завершить нашу беседу?

– Время длинное, длинное, как вода.

Вот бы сидеть над этой водой всегда.

Вот бы под этим деревом и сидеть.

Просто сидеть и в воду эту глядеть:


как горит песок невидимый на дне,

как звенит серебро-золото в волне,

как меняет цвет разносторонний свет,

и со всех сторон птицы летят ко мне.


Облепили так трепетно, ровно я –

голова-руки-ноги – гармония,

словно сейчас возьмутся на мне 

сыграть,

будто им нет во мне никаких преград.


Хорошо сижу. Нет у меня врагов.

А проплывет что-нибудь вдоль берегов 

птиц разногласных крепко собой держу 

только пернатый шорох по камышу.


Стукну затылком по дереву: уф, уф.

Все мы смешны, когда разеваем клюв.

Уф – как трещат перышки. 

Уф – тишина

перистая. И времени – дополна.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Регионы торопятся со своими муниципальными реформами

Регионы торопятся со своими муниципальными реформами

Дарья Гармоненко

Иван Родин

Единая система публичной власти подчинит местное самоуправление губернаторам

0
814
Конституционный суд выставил частной собственности конкретно-исторические условия

Конституционный суд выставил частной собственности конкретно-исторические условия

Екатерина Трифонова

Иван Родин

Online-версия

0
918
Патриарх Кирилл подверг критике различные проявления чуждых для русского православия влияний

Патриарх Кирилл подверг критике различные проявления чуждых для русского православия влияний

Андрей Мельников

0
563
Советник председателя ЦБ Ксения Юдаева покинет Банк России

Советник председателя ЦБ Ксения Юдаева покинет Банк России

0
661

Другие новости