Елена Семенова
Борис Диодоров в совершенстве владеет техникой офорта с использованием акватинты и акварели. За свою творческую жизнь он проиллюстрировал более 400 книг, среди которых произведения Андерсена, Лагерлёф, Тургенева, Льва Толстого. В этом году художнику исполняется 80 лет, и в ноябре в Музее Толстого на Пречистенке пройдет юбилейная выставка. О проблемах книгоиздания для детей, духовности Андерсена и натурализме Тургенева с Борисом ДИОДОРОВЫМ побеседовала Елена СЕМЕНОВА.
– Борис Аркадьевич, что вы думаете о современном книгоиздании для детей?
– Я много иллюстрировал Андерсена и хорошо изучил его личность. Он всегда говорил примерно так: «Прежде чем я сяду писать произведение для детей, я думаю про идею, которую читающий взрослый извлечет из нее для себя». А современные детские книгоиздатели жертвуют этой идеей во имя быстроты, коммерции и выгоды: они гораздо охотнее заключат договор с иллюстраторами-пустышками, что называется, «набившими руку» в своей работе. Вроде бы, кажется, есть мастерство, вроде бы все яркое, на глянцевой бумаге с золотом, вроде бы не очень дорого – налетай-покупай... Но, это и есть начало конца. Потому что в такую детскую книгу не вложена душа. Литература – категория искусства, а искусство должно быть духовным. Адрес детской книги – это душа ребенка, и если она не затрагивается, если с ним играют в очередную поигрушку, как в компьютерных играх, то это не оставляет никакого следа. В итоге вырастает равнодушный человек, а равнодушный человек – это опасный человек, опаснее зверя подчас, и мы сейчас на майдане как раз это наблюдаем.
– В одном из интервью прочитала, что издатель раскритиковал ваш офорт: мол, краска «жухловатая»!
– Это был печатник, а это еще хуже, чем издатель, потому что он – последняя рука, исполнитель. Он не думает, а обеспечивает качество, которое ему заказано. Тем более ужасно, что про «жухловатую» краску он сказал после того, как я ему показал оригинал и рассказал, что такое цветовые отношения, как художник долго над ними работает. Вот вам же знакомо в музыке слово «какофония»? А цветовые отношения на картине – это то же самое, что и в музыке. Везде должна быть гармония. Наврать, сфальшивить нельзя, тем более нужно следить, чтобы краски выражали заложенную в иллюстрации идею. Сейчас среди издателей превалируют люди не талантливые, а сообразительные. Рыночная система много веков существует на Земле, и в ней главное слово – бренд. Он нужен для того, чтобы тебя за версту узнавали. И если такой бренд есть, значит, ты – «современный художник». Ярлык такой приклеен. А я повзрослел и подумал: что вкладывают в понятие «современный художник»? И пришлось раскрыть его буквально – пока художник живет, он современный. Но возникает вопрос: когда проходит его земной век, живут ли его произведения? Ходят ли к ним люди? Ведь жизнь – это всегда контакт, диалог. Мы же ходим смотреть, например, Рафаэля. Мы можем относить его картины к любому стилю. Главное, что они не умерли. Я каждый раз пребываю в состоянии катарсиса, когда открываю для себя старых мастеров и именно в них вижу настоящих современников. Два года назад в Прадо я увидел Гойю. Конечно, я его знал по репродукциям, по небольшому количеству картин в наших музеях. Можно даже сказать, что знал много. Но когда я увидел его работы в Прадо, я понял, что не имел представления о том, что это была за личность. У меня в памяти сразу воскресли стихи Лорки. Это невообразимое буйство цвета, жизни, всеобъемлющий талант, который своим воздействием жив и сейчас. Я многое познал, многому научился. Когда знаком с сюжетом, понимаешь, какая страстная воля владела этим человеком в написании каждой темы. И это сохранилось до сих пор. Вот это и означает «современный». Этому «современному» соответствует понятие «вечный»...
– Когда видишь иллюстрации к «Снежной королеве», «Винни-Пуху», «Путешествию Нильса с дикими гусями», понимаешь, что вы увидели каждый эпизод глубоко, нетривиально. А каков творческий механизм формирования сюжета?
– Я очень долго каждый сюжет со всех сторон раскручиваю. Иногда это происходит годами. Как-то издательство «Советская Россия» заказало мне проиллюстрировать однотомник лирики Тургенева. Оказалось, все опосредовано, и через работу с этим однотомником я открыл многое для себя и в Тургеневе, и в других сферах. В частности – мне открылся театр Станиславского. Когда я стал работать над иллюстрациями, я понял: получается не Тургенев. Делаю двухцветные офорты и чувствую, что, может быть, это скорее Баратынский. Проходит года два или три, а я все в сомнениях. Мне уже издательство говорит: либо вы делаете, либо книга вылетает из плана. И вдруг, делая рассказ «Пароход», я обнаружил маленькую зарисовку. Тургенев едет на пароходе по Северному морю, и на одной из пристаней капитана просят доставить до следующей станции обезьянку породы уистити. Когда на станции встречавшие люди забирали эту обезьянку, она вдруг протянула ручки попрощаться с Тургеневым. Это его так растрогало, что он описал этот момент. Я нарисовал на заставке пароход, а в качестве концовки – маленькую макакочку. А потом вспомнил, что у меня есть Брэм. Открываю, а там эта порода – уистити изображена на первой страничке. Это удивительно трогательное маленькое создание – не с пальчиками, а с коготками, на ушках кисточки, а хвост как у хамелеона. И меня осенило: а Тургенев-то – натуралист! То есть делает акцент на живом конкретном образе. Его друзья – братья Гонкуры, Эмиль Золя, это эпоха начала философского натурализма, экспериментального театра Антуана, где разрушали прежние каноны, где сцена наполнялась не бутафорией, а живой жизнью, диалогами, лишенными традиционной экспрессии и искусственности. Это была другая правда. Кажется, Пришвин потом очень точно скажет: «Отражение мира, как в капле росы». Так появился Станиславский. Так через Тургенева, Антуана и Станиславского получился я. Я стал заполнять пространство всем, что могло бы быть отмечено вниманием Тургенева. Критики и издатели это, слава богу, оценили.
– Вы много работали с классикой. А есть у вас иллюстрации на книги современных детских авторов?
– Есть, и довольно много! Ко мне очень хорошо относились Кассиль, Сергей Михалков. Я иллюстрировал «Кондуит и Швамбрания», «Будьте готовы, ваше высочество!» у Кассиля, «Настоящие друзья» у Михалкова. Они всегда обижались, что у меня времени на них не хватает. Как раз наоборот, мне не очень давали классику делать, когда я был молодой, потому что издательства сами хотели этим заниматься. Я сделал пять или шесть книг Ольги Гурьян, замечательной стилистки. Первая ее книжка «Край Половецкого поля» принесла мне известность. Потом я делал ее потрясающее произведение «Свидетель» о Жанне д`Арк и еще «Ивашка бежит за конем». А одна из моих любимых работ – «Чубо из села Туртурика» и «Приключения Гугуцэ» Спиридона Вангели. Еще я иллюстрировал поэму «Двенадцать» Блока – это было юбилейное издание 1977 года, вышедшее в издательстве «Современник». Правда, я столкнулся вот с какой сложностью. Блок описал мир, надеясь на то, что Петроград, загнивающий в мещанстве и пошлости купчиков, обновится с началом революции, что она, как свежий весенний ветер, сметет всю грязь и гниль. Но мы знаем: все вышло не так. Блок это тяжело пережил, заболел и умер. «Двенадцать» он написал в виде фрагментов, и я для себя представлял их осколками разбившегося на мелкие кусочки зеркала. Сейчас первый раз за последнее время выставлял эти иллюстрации в Пушкиногорье – там сделали к моему юбилею выставку. Но я думаю, что там 5–6 листов только получилось. Это очень трудная тема. Нелегко было проникнуться верой Блока в слова «революционный держите шаг», пропустить через себя эти идеи. Ведь настоящие произведения нужно писать болью сердца, напрямую ничего не добьешься, не отделаешься театрально-философским решением.
– Как вы относитесь к жанру фэнтези? Взялись бы иллюстрировать Толкиена, Урсулу ле Гуин?
– Плохо. Нет, я делал кое-что для издательства «Географгиз», для серии «Приключения и фантастика». Однако я считаю это тратой времени.
– Почему?
– Потому что это семечки. Вот полезный продукт – семечки. Начнешь их щелкать и никак не оторвешься. Можешь целый день прощелкать. Я только с этим могу сравнить. Есть, конечно, талантливые проявления, но, думаю, никуда не ведущие. Меня как-то этот жанр сразу не устроил, и я не очень старался с ним ознакомиться. Конечно, мои студенты делали «Хроники Нарнии» Клайва Льюиса. Все там есть – и Бог, и весь антураж, но… я не плачу так, как перед сюжетами Андерсена. Андерсен, как истинно верующий человек, заставляет меня, взрослого, плакать. Один раз я лежал с моей женой Кариной Степановной в больнице (у нее была сложная операция). Мы вдвоем в палате, и я делаю макет «Русалочки». Дошел до момента, когда она решает окончить жизнь самоубийством. Вдруг жена спрашивает: «Ты что, плачешь?» Андерсен не выдумывает, не сочиняет, он живет, как Станиславский, в предложенных обстоятельствах, все пропускает через себя.
– Расскажите о ваших учениках. Насколько они воспринимают предлагаемую вами духовную модель существования художника?
– Я в работе с каждым студентом вначале призываю ответить на главный вопрос, как у Станиславского: кто ты есть и зачем пришел в эту профессию? Допустим, он отвечает: «Я люблю детей». Хорошо, мы выбираем детскую тему, и я всегда говорю: представь, что у тебя родился ребенок, чем бы ты хотел его порадовать? Например, одна моя девочка сделала таким образом «Молитвослов». Мы спорили и оговаривали, как это сделать. Я следил за общими положениями, чтобы книга не была скучной, чтобы студентка поняла, рисовать ли ей, как в изданиях Московской Патриархии, правильно изображая церковные одеяния, или, наоборот, упрощая, словно это ребенок рисовал. У нас все время шел разговор о гармонии, чтобы иллюстрации сочетались с цветом текста. Другая студентка, Елена Новикова сделала книгу «Легенды о Христе» Сельмы Лагерлёф в технике офорта со сложным макетом. Это ее диплом. Еще одна ученица, Юлия Леоничева иллюстрирует «Историю государства Российского» Николая Карамзина (это работа на 8 лет!), Евгения Лоцманова сделала «Волшебный холм» Андерсена, Александра Павлова – «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского, а Ксения Алексеева – «Ветер в ивах» Кеннета Грэма. Все они уже настоящие серьезные художники. А выставки их работ проходят в Центре полиграфических искусств Ивана Федорова.
