Бессилье властвующих элит

Леонид Столович исследовал проблемы теории и истории аксиологии, особенно, эстетической ценности, моделирование эстетического отношения. В 1980-х изучал историю кантовского архива в Тартуском университете (так называемая Тартуская Кантиана, которая в 1895 году была передана в Германию для издания академического собрания сочинений Канта и так и не возвратилась в Тарту). Философ обнаружил ее в Берлине. С 90-х годов прошлого столетия Столович занимался историей русской философии и общефилософскими проблемами, такими как соотношение мудрости и знания, диалога и диалектики. Он ввел в обращение понятие «системный плюрализм». 14 ноября 2013 года философ скончался. Незадолго до смерти с Леонидом СТОЛОВИЧЕМ побеседовал Алексей НИЛОГОВ.

– Леонид Наумович, что вы можете сказать о современной русской философии? Следите ли вы за ее трендами? И каких наиболее авторитетных представителей можете назвать?

– Современная русская философия, несомненно, находится в поле моего внимания. Сам я не отделяю себя от нее, хотя обстоятельства моей жизни сложились таким образом, что я, будучи петербуржцем в четвертом поколении, пережив самое трудное время Ленинградской блокады, вынужден был покинуть свой родной город после окончания философского факультета Ленинградского университета в 1952 году. С 1953 года я живу в эстонском городе Тарту и работаю в Тартуском университете, имеющем не только шведские, немецкие, эстонские, но и русские традиции. Поэтому лучше сказать, что я не слежу за современной русской философией, а оглядываюсь на своих предшественников и коллег-современников, включенных так же, как и я, в русскую культуру вне зависимости от их места проживания. Но за всем, что называется, не уследишь. Область современного философского знания обширна. По мере моих возможностей я особенно интересуюсь тем, что происходит в таких областях философии, которыми сам занимаюсь непосредственно. Это аксиология, эстетика, история русской философии в тех направлениях, которые меня особенно интересуют в определенное время, связь философии и поэзии. В каждой из этих областей имеются наиболее интересные, с моей точки зрения, творчески работающие мыслители. В истории русской философии, например, это Сергей Хоружий, Игорь Евлампиев, Владимир Кантор, Татьяна Артемьева. В эстетике – покойный Моисей Каган, Юрий Борев, Вадим Прозерский, искусствовед Борис Бернштейн. Ценю оригинальные труды Александра Эткинда, Михаила Эпштейна, Ильи Смирнова. Современного «властителя дум» у меня нет. Был Алексей Лосев, с которым за четверть века до его кончины у меня были очень добрые отношения. 40 лет я был в дружбе с Юрием Лотманом, но меня привлекали не столько его философские размышления, сколько конкретные литературно-семиотические и культурологические исследования.

– Разделяете ли вы тезис Френсиса Фукуямы о том, что вместе с концом истории закончилась и история философии?

– Я не разделяю концепцию конца истории Фукуямы и соответственно не считаю, что история философии заканчивается.

– Смогли бы вы написать альтернативную историю русской философии? Ведь не секрет, что в истории отечественной мысли немало неполиткорректных идей и имен.

– Ту альтернативную историю русской философии, которую я мог написать, я написал. Это «История русской философии. Очерки» (2005). В процессе работы над книгой я руководствовался разработанной мною методологией «системного плюрализма», считающей правомерным сочетание в одной концептуальной системе различных принципов и начал, в том числе материализма и идеализма. На мой взгляд, в аспекте «системного плюрализма», в отличие от марксистско-ленинского принципа партийности, можно наиболее объективно представить философские воззрения того или другого мыслителя, вникая в логику его рассуждений, вне зависимости от их неполиткорректности или политкорректности. Правда, государственное издательство, в котором готовилась к печати моя книга, настоятельно просило меня не вторгаться на минное поле советского прошлого, хотя мною были написаны соответствующие разделы истории русской философии, начиная с Ленина и Троцкого и заканчивая нашими днями. Поставленный перед дилеммой: издать значительную часть своего 11-летнего труда или вообще отказаться от его издания (найти другого издателя для книги, требующей больших финансовых затрат, для меня не представлялось возможным), я решил пойти на компромисс. Он заключался в том, что я по настоятельной просьбе редактора прервал изложение истории русской философской мысли, в том числе и марксистской, перед советским периодом. Некоторым оправданием этого компромисса служило то, что во многих разделах книги я вполне однозначно определил свое отношение к советскому строю и обслуживающему его марксизму-ленинизму (я не мог не писать об этом в очерках о Густаве Шпете, Павле Флоренском, Льве Карсавине, физически уничтоженных советской властью, об арестованных и сосланных ею Алексее Лосеве и Михаиле Бахтине, о травле Александра Богданова). Однако все написанное мною было восстановлено в польском издании книги в переводе Богуслава Жилко. Но еще в 1994 году вышла моя книга «Красота. Добро. Истина. Очерк истории эстетической аксиологии», в которой впервые была рассмотрена история аксиологической мысли в России. И хотя книга была издана в упомянутом московском издательстве, в начале 1990-х годов оглядки на прошлое еще не было, и мой текст был полностью сохранен.

– Как вы считаете, достаточно ли у современной философии интеллектуальных сил для влияния на умы элит?

– Ответ на этот вопрос предполагает определение, о каких элитах идет речь. Если иметь в виду «духовную элиту», то ее понятие требует конкретизации. Под нею можно понимать «интеллигенцию», опять-таки трактуемую неоднозначно. На новое поколение людей интеллектуального труда, выросшее в постсоветское время, по моим наблюдениям, большее влияние оказывает современная зарубежная философия и уже через ее призму – русская, которая уже доступна в полном объеме. Для людей, сформировавшихся в Советском Союзе, не перестает быть актуальным вопрос об отношении к марксизму в разных его вариантах. Оно и понятно, ведь курс марксистско-ленинской философии был обязательным предметом во всех высших учебных заведениях и входил в состав так называемого кандидатского минимума для аспирантов и соискателей всех специальностей. Но следует иметь в виду, что этот курс преподавался далеко не однозначно различными преподавателями и исследователями марксистской философии. Что касается властвующей элиты, то она в современной философии отбирает то, что ей прагматически пригодно для осуществления своей власти. Этим, по-моему, объясняется влияние такого эпигона евразийского движения и геополитики, как Александр Дугин, которого не принимают не только академические философские круги, но и более откровенные националисты. Мне представляется, что не столько у современной философии недостаточно интеллектуальных сил для своего влияния на умы властвующих элит, сколько у властвующих элит недостаточно интеллектуальных сил для того, чтобы на них существенно влияла современная философия.

– Можно ли считать русскую философию избыточным продуктом русской литературы?

– Русская философия, конечно, теснейшим образом связана с русской литературой, как прозаической, так и поэтической. Неслучайно именно русская литература на протяжении всего XIX века была своеобразной формой философии в России, получившей признание и за ее пределами. Философия была, фигурально говоря, «ферментом» литературы, а не ее «избыточным продуктом». Что касается следующего века, то здесь многое зависит от своеобразия таланта писателя и его философской образованности или литературного таланта философа. Это свойственно любой литературе, а не только русской.

– Какой из русских философов, на ваш взгляд, оказал самое негативное влияние на развитие отечественной философии?

– Самое негативное влияние на развитие отечественной философии оказали те философы, которые были причастны к селекции русской философии на «прогрессивную» и «реакционную» с соответствующими организационными и идеологическими выводами, начиная от высылки выдающихся мыслителей на «философском пароходе» и репрессий против тех, кто оставался в стране, с запретом на знакомство с творчеством и тех и других, и заканчивая теми, кто составлял учебные программы и писал учебники по столь искаженной истории философии. В поле покровительственного внимания оставались так называемые воззрения русских «революционных демократов», рассматривавшиеся в качестве предшественников марксизма-ленинизма в России. При этом их труды (Белинского, Герцена, Чернышевского) подвергались искажениям: изымались все острые углы, не стыкующиеся с официальной точкой зрения, портреты этих действительно выдающихся личностей ретушировались до неузнаваемости. Что касается собственно русской философии, то, при всем ее разнообразии и существовании полярных позиций по собственно философским и социальным проблемам, я не могу назвать кого-либо, кто оказал самое негативное влияние на развитие отечественной мысли. Это не означает, что мера моего личного отношения ко всем философам одинакова. Но в своей книге по истории русской философии я свои симпатии-антипатии не навязываю.

– Какое определение вам кажется наиболее адекватным: «русская философия», «российская философия», «философия в России»? Или у вас есть свое определение?

– Наиболее адекватным мне представляется определение «русская философия». Оно соответствует существующим делениям национальных ветвей философской мысли на немецкую, французскую и т.п. То, что целый ряд видных и выдающихся философов, таких как Семен Людвигович Франк, Федор Августович Степун, Владимир Францевич Эрн, Лев Исаакович Шестов и другие, не имели русского этнического происхождения, в данном случае значения не имеет, ибо они были включены в русскую культуру.