Мария Панкевич
Основной жанр творчества Якова Гордина – историческая беллетристика с документальной основой. О его последнем романе и политической ситуации в России с Яковом ГОРДИНЫМ беседовала Мария ПАНКЕВИЧ.
– Яков Аркадьевич, первый вопрос о вашем последнем романе. Живой образ императора в книге вызывает сочувствие, хоть его и прозвали Николаем Палкиным. Почему вас заинтересовала эта противоречивая фигура?
– Это собрание документов, писем, разного рода свидетельств, в которые слоями помещены мои комментарии. Можно назвать это и романом – жизнь Николая была разнообразной, сложной, и когда я подбирал соответствующие источники, я старался, чтобы это были свидетельства с человеческим оттенком. Поэтому некоторая романность, конечно, присутствует. Николай I был для меня интересен. Это одна из ключевых фигур истории Российской империи, поэтому дать о нем по возможности объективное представление для нашего широкого читателя, которому морочат голову всякими фантазиями, мне казалось важным. Как большинство владык деспотического характера, Николай I желал добра своей стране. Другое дело, что его представления о том, что такое добро, что такое государственная польза, далеко не всегда совпадали с реальностью. Сочувствовать ему, на мой взгляд, можно до определенного предела. Разумеется, трогательно, когда 50-летний император кувыркается на ковре со своими внуками в Анничковом дворце. С другой стороны, когда натыкаешься на свидетельство о том, как он хладнокровно подписывает приказ о том, чтобы ни в чем особо не виноватого человека прогнали через строй (тысячу человек) 12 раз – то есть мальчишка, студент, получает 12 тысяч палок – впадаешь в мрачное недоумение. Недаром эта свирепая резолюция вызвала ярость Льва Толстого. Но очевидно, что у Николая была ясная установка. Он не был злым человеком в своем кругу, он был готов сделать широкий жест. Есть свидетельство о том, как он помог случайно встреченному человеку выпутаться из долгов. Он ведь свободно гулял по Петербургу, не боялся. А когда он ощущал себя государственным человеком, императором, считал, все должно быть строго по закону.
– Как вы, человек, посвятивший жизнь политической истории, оцениваете последние события в политической жизни России?
– Миф о цветных революциях, которыми кто-то управляет, старая идея мировой закулисы – все это выдумки. Исторический процесс сложнее, интереснее и опаснее. Люди, которые выходили на проспект Сахарова и Болотную площадь, не хотели крови. В России революция просто невозможна. Если есть радикалы, думающие об этом, это маргинальное меньшинство. У России есть огромный и страшный генетический опыт, который встает на пути любого массового экстремизма. Революции бывают разные. Русская революция, с особенностями нашей страны, с нашим внутриполитическим опытом может привести только к ухудшению ситуации. Я не вижу опасности силовых переворотов в России и считаю, что наша власть сильно преувеличивает эту опасность, а отсюда – совершенно неадекватные меры, применяемые к людям, которых стоило оштрафовать и отпустить. 100 тысяч человек, которые вышли на Болотную, рассчитывали, что власть к ним прислушается. Был определенный повод – претензии к подсчету голосов, речь шла о том, что нужно убедить власть проводить честные выборы. Ничто не проходит бесследно. Несмотря на некоторое закручивание гаек, которое произошло и которому я не сочувствую (это приводит всегда к обратному результату), московские выборы принципиально отличались от предыдущих. Несмотря на ряд дурацких эксцессов, наверняка связанных с самодеятельностью наших силовых структур, все идет вполне пристойно.
– Как вы оцениваете фигуру Навального?
– Я не очень понимаю суть этого явления. Навальный недостаточно проявил себя в действии. Тем не менее появление такой фигуры положительно, потому что ясно – в обществе существует сектор, который откровенно недоволен происходящим в стране и который пытается мирными действиями как-то повлиять. Навальный колебался, выбросил несколько неумных лозунгов, но все понял, и теперь он хочет стать лидером этого недовольного меньшинства, недовольного, но лояльного к закону. Появление Навального полезно, потому что показывает власти, что не все благополучно; что нельзя в такой стране делать ставку на одного лидера, потому что эпоха самодержавия уже прошла. Путин был избран законным путем. Что бы ни говорили о подтасовках, большинство все равно голосовали за него. Но такой лидер должен прекрасно понимать, что у него могут возникнуть альтернативы. Искусство крупного политика – в умении лавировать, в отсутствии николаевской жесткости. Возвращаясь к Николаю, что тоже важно, он прекрасно понимал, что не все благополучно, поэтому постоянно, как кот вокруг миски с горячей кашей, он ходил вокруг идеи реформ, в частности крестьянской реформы, создавая секретные комитеты, которые должны были обсудить такую возможность. После 14 декабря он создал специальный комитет, куда вошли и несколько либеральных деятелей, в частности Сперанский. Они разработали мягкие, но существенные реформы, и Николай относился к этому серьезно. Но в это время начались революция во Франции, восстание в Польше, восстание военных поселений в России... Есть печальная шутка, что в России реформам мешает все: стихийные бедствия, международная обстановка. К счастью, в 90-е годы ничто реформам не помешало, кроме самих граждан России, которые не дали довести эти реформы до логического конца. Трудно их винить, политический опыт в России таков – 300 лет попыток, 300 лет провалов. То, что произошло в 90-х, можно считать на фоне остальной нашей истории большой удачей.
– После истории и политики можно поговорить о литературе…
– Процессы, которые сейчас происходят, – глубокие, серьезные, надо их осваивать, а не просто отражать. Литература – не зеркало, это совершенно другой инструмент. Ленин считал, что Толстой – зеркало революции. А Толстой был гораздо более сложным явлением, чем просто кусок стекла. Интерес к поэзии сейчас намного меньше. Поэт может писать гениальные стихи, и никто этого не заметит, если не будет душевной востребованности, как это было в 50–60-е, когда даже средние поэты становились кумирами. Нужно осваивать новый сложный материал, который появился с 80-х годов. Крушение советской системы, принципиально другой поворот, резкий эволюционный скачок – проза растерялась! Сорокин, Пелевин – все это интересно, но дело в том, что им приходится фантазировать, придумывать парадоксальные вещи, чтобы вызвать интерес читателя. Они не имеют прямого отношения к глубинным процессам, которые происходят в реальной жизни. Великая классическая русская литература во второй половине XIX века осваивала глубинные процессы, и мне бы хотелось, чтобы при моей жизни такое произведение появилось. Еще беда в том, что мы не знаем по-настоящему читателя, нет социологического изучения современного читателя, и мы плохо представляем себе людей, которые читают наши книги.
– Сейчас много говорят о закате книжного дела, но я в это не верю, а вы?
– Я тоже. Книжный бизнес в России, несмотря на все сложности, процветает, и если бы не было запроса, книги не выходили бы. Другое дело – цены, спекуляция на книжном рынке, гигантские цены, частично оправданные арендой. Провинциальные книжные магазины зачастую выглядят достаточно жалко, если они вообще есть. Должна быть особенная государственная программа, библиотечная и книжно-магазинная. Денег, которые сейчас уходят на Сочи, хватило бы, чтобы обеспечить книгами и журналами провинциальные библиотеки, они в этом нуждаются. Это близоруко. Олимпийские игры пройдут, а огромная Россия с ее культурным нынешним дефицитом останется. И, похоже, дефицит этот будет углубляться. Власть имущие не всегда понимают, что знаменитая стабильность не в последнюю очередь зависит от общего уровня культуры и цельности единого культурного пространства
– Главное ваше занятие – все же не журнал, а книги. Вы собирались сделать главным героем вашей следующей книги Константина Победоносцева…
– Я материал собрал, просмотрел и все это отложил. Хочу написать книгу о Петре. Я уже писал о Петровской эпохе: в моей книге «Меж рабством и свободой» есть большая глава, посвященная Петру и его деятельности. Сейчас происходит яростная идеализация Петра и петровских реформ, которые были чрезвычайно сложным явлением. Вопрос – в методе, в темпе, в характере. Понимаете, мы до сих пор живем в петровском государстве. Было несколько попыток его модифицировать, но до конца это не удается. Рецидивы худшего из того, что делал Петр, все время возникают. Принцип – страна сырьевая база для государства. Всевластный бюрократический аппарат, не контролируемый обществом. Военизация государства, военный бюджет… Советский Союз в первую очередь погубил военный бюджет. А кто начал эту замечательную традицию – когда 70–80% всего дохода государства шло на армию и флот? Петр Алексеевич! При Александре в 1825 году незадолго до восстания декабристов произошел очередной финансовый кризис, потому что была гигантская армия, Александр ее все время наращивал, а на остальное оставались гроши. Так государство существовать не может. Николай продолжил традиции, и в 50-х годах наступил крах – финансовый, экономический, военный и т.д. Петр, бесспорно, хотел добра – создать великую Россию, огромную Голландию, внешне с европейскими формами, кроме политического устройства. Так не бывает, чтобы экономика была как в европейском государстве, а политика – как в деспотическом государстве. Гигантскими жертвами – он был гениален и необыкновенно энергичен – Петр создал нежизнеспособное государство, которое существовало с огромным трудом от кризиса к кризису. Коррупция, нищета, мятежи, нерациональное системоуправление… Товарищ Сталин после войны в известной речи имел наглость выпить за долготерпение русского народа, которое он использовал на полную катушку. Только благодаря работоспособности, терпению населения это государство существовало до 1917 года, и мы знаем, какой катастрофой все обернулось. Большевики же восстановили основные параметры петровского государства – военизация, гигантский военный бюджет, агрессия, направленная на все окружающее, железная система удержания и контроля, правда, они продержались не 300 лет, а 70. Надо делать выводы. Я не хочу писать пасквиль на Петра Алексеевича, но написать о трагических противоречиях, которые были заложены в его реформах. Он создал военную империю, короновался как император, военный вождь – но Россия не выдержала этого бремени.
