Формула совбоды

Настоящее обретает реалистическую вменяемость: Леонид Бахнов на симпозиуме «Волошинский сентябрь». Фото автора

Волошина, Мандельштама, Гумилева, ставших на всю жизнь любимыми авторами, Леонид Бахнов узнавал, переписывая их стихи на знаменитой веранде волошинского дома в Коктебеле. На ней и состоялось интервью, проведенное во время Международного симпозиума «Волошинский сентябрь», в котором писатель участвовал в качестве члена жюри.  О литературных династиях и связи времен с Леонидом БАХНОВЫМ беседовала Людмила ОБУХОВСКАЯ.

– Многие, появившись здесь даже после недолгого перерыва, не могут отделаться от ностальгического чувства. Вы его испытываете?

– Не без этого. Мы ведь прошлое всегда слегка поэтизируем. Впервые я появился в Коктебеле 48 лет назад с родителями после окончания шестого класса. Жили мы в Доме творчества на «московской стороне», которая была подальше от моря, чем «питерская сторона». Это было неофициальное деление: просто так распределяли путевки. У киевлян были свои корпуса. Потом мы с батюшкой и матушкой приезжали сюда каждое лето на протяжении пяти лет. Собирались здесь целыми семьями, и отдыхающих в Доме творчества тогда в шутку делили на категории: CоПисы – советские писатели, ЖёПисы – жены писателей и ПисДети – писательские дети. Были еще и МуДоПисы – мужья дочерей писателей. Литературная среда любила поюморить.

– Ваш отец, Владлен Бахнов, был известным сатириком, автором стихотворных пародий, сценаристом фильмов Леонида Гайдая. Вы – продолжатель писательской династии. Известность отца помогает?

– В 1970-е годы, когда я начинал печататься, принадлежность к писательской семье была отягчающим обстоятельством: династии не приветствовались. Продвигали выходцев из рабочего класса, откуда-нибудь из глубинки, у которых было босоногое детство. Именно их приглашали на всесоюзные встречи, а пробиться без звания «участник совещания» на страницы толстых журналов было очень трудно. Помню, как носились с начинающим поэтом-экскаваторщиком со странной фамилией Смирнов-Фролов. Поносились, надоело – и бросили. В итоге человек, который привык к славе в определенной степени, от отчаяния спился. Такое отношение к династиям было глупостью: среда, в которой воспитывается человек, всегда имела большое значение. В писательской касте были люди разные, значит, и среда неоднородной. В той, которая взрастила меня, было не принято вилять хвостом перед властью. К слову – и к написанному, и к сказанному относились с предельной щепетильностью. Сейчас это может показаться чуть ли не смешным. Тогда же за поддержку властей, травящих кого-то из собратьев, отлучали от дома. Существовал неписаный кодекс чести, и люди, его олицетворяющие, например Андрей Дмитриевич Сахаров, Лидия Корнеевна Чуковская, перед которыми стыдно было совершать сомнительные поступки и даже говорить сомнительные слова. Половину друзей отца выгнали из Союза писателей, а потом вынудили и страну покинуть.

– В 70-е годы московские студенты на всех вечеринках горланили: «От Евы и Адама пошел народ упрямый, пошел неунывающий народ: студент бывает весел от сессии до сессии, а сессии всего два раза в год!» И мало кто знал, что автор «Гимна студентов» – Владлен Бахнов. Чуть ли не народной считали песню «Коктебля», у которой, говорят, есть интересная история.

– История была такая. Времена Никиты Хрущева. 1963 год. В Доме творчества отдыхал лауреат Сталинской премии, писатель Аркадий Первенцев, «сталинский сокол», как его называли. Не знаю, помнит ли его кто-то сегодня, а тогда он был большим бонзой. Коктебель был, конечно, совсем другим, не таким как сейчас. По поселку бродила масса дикарей, которые ставили палатки вдоль всего побережья, прямо на пляже. Они разгуливали по набережной в шортах, что тогда не только не приветствовалось, но сурово осуждалось. В шортах ни в кафе, ни в кинотеатр не пускали: разврат. Даже Роберт Рождественский пострадал: хотел пройти в какое-то общественное место, а его дружинники «замели» за шорты. Он долго бил себя в грудь, доказывая, что комсомольский поэт. В конце концов отпустили. Так вот, Первенцев отбыл свой отпускной срок, вернулся в Москву и написал в газете «Советская культура» огромную статью на целую полосу, посвященную Коктебелю, в котором разгромил дикарей за их «непотребный» вид. Эту статью прочитали все на коктебельском пляже, и неорганизованные отдыхающие, которых автор назвал «тунеядцами и прочими дикарями», просто взбесились и собирались идти бить писателей. Назревал дикий скандал. Мы как раз в это время были там. Отдыхал в Коктебеле и Василий Аксёнов, с которым отец дружил. Отмечали день рождения Василия Павловича, и отец спел эту песню в качестве подарка. Начиналась она словами: «Ах, что за славная земля/ вокруг залива Коктебля…/ но портят эту красоту/ сюда приехавшие ту -/ неядцы, моральные уроды». Дальше про девчонку в купальнике, под которым все голо, про бородатых «дикарей»: «Сегодня ходит в бороде,/ а завтра – где? В НКВДе –/ свобода, свобода, свобода». На следующий день песенку распевал весь поселок, она так понравилась дикарям, что писателей бить передумали.

– Ребенок многое впитывает с молоком матери. А вы, судя по литературным работам, многое впитали от отца, в том числе любовь к свободе.

– Вы правы. Кстати, с этим замечательным словом в моей жизни был такой казус. Написал статью «Дети совбоды». Корректор настойчиво пытался исправить на «свободы». Я не сдавался, потому что в те времена, когда на нас обрушилась перестройка, это была именно совбода – советская. Но я к этому не сразу пришел. Получилось случайно, хотя, говорят, случайностей не бывает. Это была опечатка, которую обнаружил, когда треть статьи была написана, и понял, что это – формула. Ведь что это были за времена? «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног!» Отреклись, отряхнули, забыли и начали вроде бы с чистого листа. Но вдруг выяснилось, что в таких стерильных одеждах и обувях про современность писать не получается. Живописать абсурд – куда ни шло. А вот замахнуться на что-то большее... Зыбкая земля стала уходить из-под ног. Стали возникать, мягко говоря, странные издательские проекты: «Энциклопедия советского быта», «Энциклопедия советской цивилизации». Конечно, затея эта лопнула. Не припомню ничего серьезного, написанного о тогдашних годах в середине и в конце девяностых. Разве что «Андеграунд» Владимира Маканина, успех которого заключается в связи прошлого с настоящим. Современная действительность была не объектом художественного исследования, а поводом для постмодернистских рефлексий. Журналам приходилось выбирать между «другой» литературой, как, по-моему, Сергей Чупринин назвал неуверенно триумфальное шествие постмодерна, и вещами, которые были написаны когда-то в стол не самыми выдающимися писателями. Выдающихся уже всех расхватали.

– Чувствуется, что вы долгое время были критиком.

– Да, я начинал в Академии современной российской словесности. Была такая, потом из-за отсутствия финансирования закрылась. Мне там даже премию дали Аполлона Григорьева. Вот уже двадцать с лишним лет работаю в «Дружбе народов», был заведующим отделом критики, потом стал заведовать прозой.

– На ваше поколение литераторов выпала долгая эпоха постмодернизма, который критиковали и с которым с радостью распрощались. Что пришло на смену?

– Коммерческая литература. Сначала были триллеры, боевики, сериалы, причем литературные, ставшие прародителями телевизионных. Но надо сказать, что в последнее время восстанавливается связь времен. Настоящее обретает реалистическую вменяемость. Важно, что в литературу пришли новые поколения, для которых наши совковые заморочки – полный мезозой.

– Молодые писатели востребованы?

– Сложно все стало. Ушел многолетний читатель прежних времен. Почему тогда так активно читали, выписывали толстые журналы? Потому что они открывали яркие имена. В том числе и «Дружба народов», который в 70–80-е годы прошлого века стал самым лучшим журналом после того, как из «Нового мира» «ушли» Твардовского. Авторы этого ведущего журнала, помявшись, пришли в «Дружбу народов» и там стали печататься, что иногда сопровождалось скандалом. Знаменитый «Дом на набережной» Юрия Трифонова был у нас напечатан. И первый антисталинский нашумевший роман Анатолия Рыбакова «Дети Арбата». Все свои лучшие вещи замечательный писатель, старейший историк Юрий Давыдов печатал в «Дружбе народов». У нас публиковалась главная проза Булата Окуджавы, Василя Быкова, Бориса Можаева, Сергея Залыгина, Владимира Тендрякова. Под флагом национальной литературы печатались даже крамольные с точки зрения властей вещи – их можно было выдать за национальный колорит. Сегодня невозможно представить не только так называемую советскую, но и мировую литературу без имен, скажем, Гранта Матевосяна, Отара Чиладзе, Чабуа Амирэджиби, Яаана Кросса, Рустама и Максуда Ибрагимбековых, Олжаса Сулейменова, Саломеи Нерис, Кайсына Кулиева, Нодара Думбадзе. Многих из них буквально травили в их родных республиках и не печатали, как, например, Иона Друцэ в Молдавии. Они вышли к широкому читателю со страниц нашего журнала. В ту пору еще альманах «Дружба народов» стал настоящей кузницей мастеров не только поэзии и прозы, но и художественного перевода – от Пастернака и Заболоцкого до Липкина, Тарковского, Самойлова, Марии Петровых. В перестроечные времена журнал знакомил читающую публику с прежде запретными произведениями Андрея Платонова, Бориса Пильняка, Александра Солженицына, Владимира Набокова, Нины Берберовой и других возвращаемых авторов. Тираж благодаря этому скакнул до двух миллионов.

– Нынешний такой же высокий?

– Если бы! Лучшие времена быстро закончились: издательства начали активно выпускать массовую литературу, и тиражи всех толстых журналов упали. Не мог не сказаться и распад страны. Единое культурное пространство разваливалось на глазах. Некоторые в недавнем прошлом братские народы были втянуты в междоусобные распри. Доходило до того, что представители творческой интеллигенции одних наций не хотели публиковаться в журнале, печатающем представителей интеллигенции других, неугодных им наций. Были и такие, кто просто пугался приглашения к сотрудничеству в московском журнале. Но даже в самые трудные времена, когда межнациональные страсти были раскалены до предела, наш журнал твердо держал курс на взаимопонимание и примирение. И сегодня интерес к журналу со стороны литературной общественности не падает. Так, премией «Триумф» отмечены исторические повести Юрия Давыдова, «Чернобыльская молитва» Светланы Алексиевич, повести последних лет Василя Быкова. Премию «Букер» получили романы Михаила Харитонова «Сундучок Милошевича», Андрея Сергеева «Альбом для марок», Дениса Гуцко «Без пути-следа». Первым «русским бестселлером» признан роман Леонида Юзефовича «Князь ветра», Госпремии Российской Федерации удостоен Даниил Гранин за роман «Вечера с Петром Великим». При поддержке Межгосударственного фонда гуманитарного сотрудничества государств – участников СНГ журнал возродил «Библиотеку «Дружбы народов», в которой выходит лучшая современная проза. «Ташкентский роман» писателя из Узбекистана Сухбата Афлатуни получил первую «Русскую премию». Этой же премии удостоены авторы журнала Михаил Земсков и Николай Веревочкин из Казахстана, Елена Скульская из Эстонии.

– Хороших писателей не убавилось, но кумиров, как раньше, ведь нет?

– А их и не может сейчас быть. Раньше был своеобразный протест: официальные структуры не приветствуют, а мы читаем. Так и появлялись кумиры: Евтушенко, Вознесенский, Аксенов. Сейчас противодействовать некому. Читатель сам стал выбирать.

– Провинциальному читателю стало трудно ориентироваться: толстые журналы не доходят.

– Это не причина: есть Интернет, а в нем «Журнальный зал», который придумал мой друг Сережа Костырко, известный критик, сотрудник «Нового мира». Там вывешиваются все толстые журналы. Стоящих писателей много. В Москве идет очень бурная литературная жизнь по клубам, фестивали постоянно проводятся.

– А как вам, человеку искушенному, Волошинский литературный фестиваль?

– Я им просто пленен. Восхищен высочайшей организацией оргкомитета, который возглавляют известный московский поэт, культуролог Андрей Коровин и заведующая Домом-музеем Волошина Наталия Мирошниченко. Впечатляет и очень высокий уровень участников: хоть всем премию выдавай. Такие фестивали, как коктебельский, дают понятие литературной среды.