Каждый день в плену

Цивилизация устроена, как тюрьма.

Винсент Ван Гог. Прогулка заключенных. 1890. Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина

С Романом СЕНЧИНЫМ – персонажем собственных произведений и героем десятков литературно-критических статей, «новым реалистом», «парнем с кислым лицом», а также солистом и автором текстов панк-группы «Плохая примета», неформалом и нелюдимом, исповедальным писателем и певцом окружающей серости – о текстах и чувствах побеседовала Алиса ГАНИЕВА.

– В процентах определить не могу, но меньше, чем пять лет назад. Правда, реалии жизни – и личной и окружающей – заставляют шевелиться. А шевелюсь я в основном, что-то пиша…

– Ну а у кого из писателей нет в их вещах ощущения этого ярма? Конечно, предостаточно пустых текстов ни о чем, но я имею в виду прозу со смыслом… Дело, ясно, не только в том, что вы назвали Системой, – вообще цивилизация так устроена, что каждый будто в плену, в ярме, в заключении. Некоторые не хотят этого замечать, прячась за ближних, другие относятся к этому как к чему-то неизбежному, а я пытаюсь обратить на это внимание. Свое прежде всего. Перевести ощущение в слова. А чего я хочу этим добиться? Не знаю. Пока я не прошел фазу критического реализма. Может, годам к 70 появятся рецепты, как изменить привычное мироустройство.

– Скорее всего нет. По крайней мере не говорила об этом… Я не пропагандирую свое писание детям. Ни своим, ни чужим. Да и взрослым не особо… Старшая дочь Лиза как-то сказала, что прочитала несколько рассказов из сборника «Иджим». Я спросил: «И как?» Она ответила: «Нормально». Младшая, Лера, иногда просит снять мои книжки с полки, рассматривает обложки. Внутрь пока вроде бы не заглядывала… Как относятся… Я бы так сказал: с пониманием.

– В середине нулевых я был уверен, что новое поколение критиков – молодых по возрасту и мироощущению людей – способно не только освежить нашу литературу, но и принести в нее новые смыслы. Огромные, многогранные статьи Валерии Пустовой, Сергея Белякова, Андрея Рудалева и многих других сулили многое. К сожалению, период такой «толстой» критики оказался недолговечным – одни ушли в интернет-формат, где нужно изъясняться кратко, другие – в литературоведение, биографии… А главное, эти критики не стали отстаивать те принципы, с какими пришли в литературу. Критик – прежде всего боец, идеолог. Простой оценщик литпродукции, констататор случившегося, интеллектуальный аналитик, это все-таки не то. Для меня ориентиры в критике – Белинский, Писарев, Лакшин, Дедков. Но у них оказались очень непростые судьбы. Наверное, критики поколения нулевых не хотят усложнять свои судьбы, борясь за свои идеалы. Или растеряли их за мутные годы конца нулевых – начала 10-х.

Бывают, конечно, и сегодня вспышки. На днях обнаружил в дебрях Интернета статью Валерии Пустовой «Юность перед потопом». Отличная статья. Но критику, чтобы его услышали, нужно писать по 10-15 подобных статей в год плюс полсотни рецензий со смыслом. Хотя это вредно для здоровья.

– И при помощи журналов можно завладеть умами, по-моему. Но молодость на то и дается человеку, что бросает его из-за стола в жизнь. В памятный день 6 мая 2012-го я видел многих молодых (и не очень) писателей, критиков в эпицентре событий. И Валерию Пустовую в том числе (надеюсь, Следственный комитет и Центр Э не заинтересуются этой информацией). Необходимо быть активным и на бумаге, и в реальной жизни… Когда-то я думал иначе, но и ситуация изменилась, да и мое сознание то ли развивается, то ли наоборот… А насчет мировоззрения и эстетических принципов – это, по сути, одно и то же. Если книга не отвечает твоим эстетическим принципам, то ты и читать ее не сможешь, будь она по мировоззрению тебе близка… Вообще, я думаю, книга для критика должна быть поводом (типа как для Писарева) для разговора о жизни. Да и бескнижье тоже может стать поводом.

– Мы привыкли мерить литературу месяцами, самое большое – сезонами. Книга, о которой шумели, скажем, в марте, к ноябрю забывается, кажется, старой. Перевернутой страницей истории литературы… Разочаровали как произведения, идущие под эгидой художественной прозы, книги «Красный свет», «Лавр», «Обращение в слух». Это какой-то, по-моему, постмодернизм всерьез, без иронии. Впрочем, ирония, может, и помимо воли авторов в этих текстах проступает. Видно, что написаны они книжными, кабинетными людьми, и жизнь, история, взаимоотношение между людьми становятся такими же книжными, кабинетными. И расшифровка диктофонных записей, а скорее стилизация устной речи, что мы видим в книге «Обращение в слух», не спасают…

Из нехудожественного впечатлила книга Павла Басинского о Толстом и Кронштадтском. Она оказалась в том числе и злободневной. Много пользы я из нее почерпнул.

Сложное чувство оставил роман Дениса Гуцко «Бета-самец». Вообще проза Дениса последних лет, внешне неяркая, неброская, мне важна. Но он явно кое-что в своем реализме допридумывает, моделирует, и это бросается в глаза…

Жду выхода романа Сергея Шаргунова о 1993 годе. Надеюсь, что Сергей в нем выберется из своего литературного юношества, чародейства. По моему ощущению, он давно готов шагнуть дальше тех рубежей, которые занял с «Ура!» и укрепил «Птичьим гриппом» и «Книгой без фотографий».

– Может, это покажется штампом, но мне все мои вещи дороги одинаково. Правда, я вижу, что одна косовата, другая кривовата, третья горбата… При переизданиях пытаюсь провести операцию, что-то исправить. Нелюбимое или вовсе неудавшееся лежит в столе в виде тетрадок.

Многое зависит от темы, за которую берешься. Бывают неподъемные темы, и повесть или рассказ оказываются неудачными. Хотя когда я несу рукопись в журнал, то уверен, что несу лучшее произведение мировой литературы. Но потом мне многое объясняет редактор, затем – критики, простые читатели в лицо или при помощи Интернета. И тогда я совершаю новую попытку написать лучшее, и случается то же самое.

– Это было в журнале «Знамя» в начале 1997 года. У меня взяли для публикации штук семь рассказов, похвалили, сказали, что это замечательные вещи, что журнал давно хотел напечатать что-нибудь из реальной жизни далеко от Москвы, и вот нашлось наконец… Редактором стала Ольга Васильевна Трунова. Она начала, как я позже понял, с традиционного: что все хорошо, но есть несколько вопросов… Мы бились над рассказами месяца два, вопросов и замечаний становилось все больше, благодаря Ольге Васильевне я видел ляпы, психологические и прочие нестыковки, туманности. Постоянно краснел и потел от стыда за то, что написал… Это происходит и до сих пор. Совсем недавно закончилась наша эпопея по редактированию маленькой повести «Ждем до восьми», в ходе которой я в очередной раз убедился, что мне еще учиться и учиться выражать ясно, логично свои мысли на бумаге.

– В прошлом году Медведев подписал указ о вручении вам среди прочих Премии правительства РФ в области культуры. Это, конечно, очень радует. Деньги отцу семейства совершенно не помешают, тем более что ваш многолетний, упорный, угрюмо-аскетичный писательский труд заслуживает награды. Однако не обошлось ли тут без внутреннего конфликта: брать или не брать, подавать на премию или не подавать? Ведь вы активный участник протестных акций, а тут, получается, приняли подарок от немилого вам государства.

– В идеале, конечно, литература и государство должны существовать параллельно. Так было в позапрошлом веке при Белинском, Некрасове, Аксаковых с их «Отечественными записками», «Современником», «Москвитянином», в начале прошлого века при Короленко, Горьком, Леониде Андрееве со «Знанием», «Шиповником». Государство, правда, долбило цензурой, зато читатели платили приличные деньги, чтобы найти в журналах и книгах хороший слог, мысль. Сейчас государство или подгосударственные миллиардеры дают деньги большинству журналов, газет, финансируют премии, издание ряда книг и так далее. Что ж делать, если мы опутаны государством…

Подавал на премию не я, это делали помимо меня, и я узнал о том, что книга «Елтышевы» претендует на Премию правительства России случайно, по случаю. Подавали документы, кстати, две организации независимо друг от друга… Некоторый внутренний конфликт был: выпив, я начинал представлять, что скажу на вручении, как себя поведу. Жизнь избавила меня от реализации фантазий – во время вручения премии я был далеко от Москвы и присутствовать не смог.

Понимаю, что ответ мой какой-то не очень прямой, но и жизнь тоже непрямая, с извивами.

– Значимо все. Но извивы лично моей жизни еле заметные, хотя в них-то и есть суть. Эту суть я и пытаюсь отобразить или хотя бы зафиксировать в своих текстах. Может, поэтому мою прозу в основном называют серой, а не яркой, остросюжетной, блистательной. Но что делать… На горло себе не наступишь.