Алиса Ганиева
Наше общество пронизано катастрофным сознанием. Фото Евгения Никитина
Для удобства писателей принято классифицировать по месту жительства, жанрам, художественным методам и даже человеческим пристрастиям. Но некоторые совсем не поддаются четким определениям. О стирании всех и всяческих граней помимо прочего с Яной ДУБИНЯНСКОЙ побеседовала Алиса ГАНИЕВА.
– Яна, вы отличный сюжетослагатель, а они нынче встречаются гораздо реже, чем хорошие стилисты в чистом виде. Насколько бережно вы относитесь к возникающим идеям и проектам будущих книжек? Копите, раздаете, тотчас же претворяете в жизнь?
- Для меня «идеи» как таковые особой ценности не имеют, мало ли что можно выдумать – особенно учитывая, что все уже придумано до нас. Потому никаких проектов у меня нет, и папки с гордым именем «идеи» в компьютере нет, я все равно не знаю, как это можно было бы использовать. Есть писатели-конструкторы, вот они могут, а я чистый интуит. Обычно я начинаю писать, отталкиваясь от чего-то живого: образа, атмосферной детали, сюжетообразующей задумки или даже от фразы, как вполне себе стилист в чистом виде. И если вот это живое получается схватить, то дальше сюжет уже развивается по своей внутренней логике, выстраивается структура и нарастает все остальное. Я очень редко знаю заранее, чем у меня все кончится.
– Да, есть мнение, что, когда текст «объявляет» о своей независимости, материал сопротивляется, а герои начинают жить своим умом, значит, вещь – художественно подлинная. Кстати, в вашем случае отличается ли чем-либо работа над каждой последующей книгой? Какой роман был самым трудным, а какой самым легким, если вообще уместна такая примитивная формулировка?
– Очень легко и весело писалось «Глобальное потепление». Мне кажется, оно и читаться так должно, поэтому людям, которые ничего моего не читали, я обычно рекомендую начать с «Потепления» (хотя такие рекомендации, понятно, вещь рискованная). Писалось быстро – за теплое время года успела! – и как бы не всерьез, хотя оно о важных вещах на самом деле. Вот больше поймать такого раскованного хулиганского состояния не получается, а жаль.
«Сад камней», наоборот, писался медленно и психологически очень тяжело. Многие писатели ставят себе в заслугу долгую работу над текстом, сбор материала, накопление опыта и такое прочее, чем можно оправдать ступор на письме. Но я-то ничего подобного не делаю – не сижу в архивах, не читаю горы специальной литературы, не езжу по географическим точкам, не вживаюсь в профессиональную среду – потому если вещь идет трудно, я начинаю нервничать: она точно живая? И преодолеть это, сдвинуть с мертвой точки нелегко.
Для меня, кстати, было колоссальным комплиментом, когда меня разыскали через фейсбук представители одной кинокомпании и предложили писать для них сценарий по той причине, что режиссер прочел в «Новом мире» «Сад камней». Дальше все было, конечно, отнюдь не легко и приятно (думаю, любой писатель, попавший в сценаристы, расскажет немало душераздирающих историй), но сам факт! Настоящий кинорежиссер, то есть коллега Марины из «Сада камней», поверил в то, что я написала. А я, в общем-то, никогда не имела отношения к миру кино. Там все придумано.
– Фабула вашего романа «Сад камней» приводит на ум психологический аргумент схоластов в пользу существования бога: «того, что прочно сидит в нашем сознании, в наших мыслях, не может не быть». Героиня, зайдя в эмоциональный тупик, бежит от проблем на поезде и попадает в другое, «идеальное» измерение собственной жизни. Но если мысль настолько материальна, писатель вашего склада рискует накликать на Землю множество реальных, хоть и кажущихся фантастическими бед. Вроде глобального потепления, процесса всемирной глобализации и всего того, что описано и предсказано в ваших книгах. Стоит ли нам бояться дара Кассандры?
– Да, у меня много мировых катастроф и кризисов, и меня регулярно об этом спрашивают. Обычно я отвечаю, что зависимость с тем же успехом может быть и обратной – отыгранное в литературной реальности уже не попадет в объективную, данную нам в ощущениях. А может, ее и вовсе нет, никакой зависимости... Но, конечно, иногда страшно. «Сад камней» изначально задумывался как герметичный роман, замкнутый на одну героиню, без глобальных масштабов и взрывов. И ничего хорошего из этого не вышло – она же все равно разрушает ею же созданный мир. Кстати, религиозная трактовка романа – для меня новость, обычно его прочитывают, наоборот, как очень дерзкий и, как выразился один известный критик, «беззастенчивый».
А вышедший только что роман «Пансионат» – снова о катастрофах, там их очень много – и глобальных, и личных. О катастрофном сознании, которым пронизано сейчас наше общество. Довольно страшная книга.
– В связи с этим хочется спросить, на какой литературе вы росли? Кого из классиков чаще всего перечитываете?
– В детстве и ранней юности у меня было очень бессистемное чтение, все-все подряд. От Дюма и Вальтера Скотта до Толстого и Тургенева, от Драйзера до Эльзы Триоле, от английских детективов до советской и американской фантастики. Очень любила – и люблю! – Брэдбери, Грина, Беляева… «Мастера и Маргариту» лет в двенадцать прочла взахлеб и недавно перечитала тоже взахлеб. Сейчас стараюсь больше читать современной литературы, русской и украинской, но вот на днях очень захотелось прочесть какой-нибудь роман Агаты Кристи, причем желательно не читанный раньше. Увы, не получилось: странице на пятидесятой поняла, что все-таки уже его читала. Но убийцу все равно не вычислила (смеется).
– Чем, по-вашему, современная украинская литература отличается от современной русской? И насколько непроходим заслон между теми украинскими литераторами, что пишут на русском, и теми, кто выбирает мову? Как вы сами для себя делаете этот выбор?
– Я совершенно убеждена, что никакого языкового заслона нет. И мировоззренческой разницы, сцепленной именно с языком, тоже не существует. Другое дело, что есть разные тусовки, а в них разные лидеры и, соответственно, магистральные направления и волны. Разница между русско- и украиноязычными литераторами вполне сопоставима с разницей, например, между фэндомом (сообществом фантастов) и боллитрой (так там иронически называют «большую литературу»). И в том, и в другом случае эта разница чисто тусовочного толка. А стоит начать тусоваться вместе, как, например, на поэтическом фестивале «Киевские лавры», где читают и российские, и украинские (пишущие на обоих языках), и не только, поэты, как «трудности перевода» мгновенно улетучиваются. Прозаики идут на сближение труднее и потому существуют в разных системах координат, сами себе возводя заслоны высотой с бортик песочницы.
Я родилась в Крыму и пишу на родном языке, то есть по-русски, а в Украине мои книги выходят в переводах. Так получилось, что я вхожа в несколько тусовок и по языковому, и по жанровому признаку, но, кажется, меня нигде не считают по-настоящему своей. Может, оно и к лучшему.
– И это видно по тому, какие отклики поступают на «Пансионат». Одни пишут, что вот дескать, ура, Дубинянская не ушла из фантастики окончательно в основной поток, другие подчеркивают: это не фантастика, это современная проза. Предубеждения одной «группировки» против другой очевидны, хотя на практике грани все больше и больше стираются. Кто из современных писателей, работающих на этом «стыке», вам наиболее близок? Быков, Крусанов, Славникова, кто-то четвертый?
– За исключением Павла Крусанова, которого я пока не читала, но обязательно прочту, вы угадали: Дмитрий Быков и Ольга Славникова в числе моих любимых писателей. Добавлю Марию Галину и супругов Дяченко, Дину Рубину, у нее в некоторых вещах присутствует заметный фантастический срез, а еще очень интересную писательницу из Киева Марину Козлову: до ее нового романа «Пока мы можем говорить» я еще не добралась, но предыдущие вещи «Arboretum» и «Бедный маленький мир» потрясающе балансируют на этой самой грани.
Литература, которую нельзя отнести к какому-либо жанровому направлению, а при желании (которое у издателей и книготорговцев, к сожалению, есть) можно записать в какое угодно – по-моему, самая интересная. Но читатель часто оказывается дезориентирован: например, ярлык «фантастика» многие воспринимают как «стоп-сигнал» – под этим брендом издается слишком много откровенного трэша и попсы. А другие воротят нос от современной прозы, не надеясь найти там что-то похожее на сюжет и внятную мысль.
– Кстати, какие у вас взаимоотношения с критикой? Одолевают однотипные вопросы: украинские отклики на ваши тексты чем-то отличаются от российских?
– Российские критики с завидным упорством выискивают у меня украинизмы, это, по-видимому, национальный спорт. А если серьезно, то хороший литературный критик – это личность, а значит, индивидуальное прочтение превалирует над какими-то общими признаками на уровне страны. Я не делаю вид, будто я выше всякой критики и вообще не обращаю на нее внимания. Конечно же, читаю все, что обо мне пишут, в любом случае это очень интересно. Иногда приятно, иногда смешно.
Кстати, с развитием блогосферы стирается грань между профессиональной литературной критикой и читательским отзывом – последние иногда бывают не менее обстоятельные, глубокие и точные, чем рецензия в прессе. Сейчас с огромным интересом отслеживаю, что пишут о «Пансионате» и критики, и читатели. Удивительно и здорово: очень многие все правильно понимают.
Дарья Гармоненко 