Алиса Ганиева
Мучения в подвале кем-то неизвестным – метафора человеческой жизни.
Гарри Кларк. Иллюстрация к рассказу Эдгара Аллана По «Колодец и маятник». 1919
Молодой петербургский филолог, критик, литературный деятель Вадим Левенталь давно печатается в том числе и в качестве прозаика, но именно роман «Маша Регина», вышедший в прошлом году, сразу же завоевал пристальное внимание профессионального сообщества. Книга попала в шорт-лист «Большой книги» и претендует на премию «Русский Букер». О сюжете романа, реакции рецензентов, а также человеческих страданиях и счастье в личной жизни с Вадимом ЛЕВЕНТАЛЕМ побеседовала Алиса ГАНИЕВА.
– Вадим, пересказ фабулы «Маши Региной» неизменно уводит в сторону от подлинной сути романа. Как будто вы специально, с саркастическим смехом, разыгрываете шарады из расхожих сюжетных моделей. Рецензенты угадывают «Евгения Онегина», «Золушку», даже «Красную шапочку», но каждый раз справедливо оправдываются: «и все-таки здесь не совсем про то». Откуда эта формалистическая хитринка? Оттого ли, что через вас каждый год проходят десятки современных художественных текстов? Я имею в виду работу в «Лимбус Пресс» и в оргкомитете премии «Национальный бестселлер».
– Думаю, все дело в рассказчике этого текста. Это не наивный рассказчик, передающий историю так, будто до него никто никогда историй не рассказывал. Этот рассказчик знает Проппа и знает Барта – он знает, что каждый из нас инфицирован огромным количеством самых разных историй, и любой прыжок через пропасть между словами хочешь не хочешь происходит лишь в контексте нашего читательского опыта. Профессиональный читатель (с филологическим образованием, работающий в премиальных структурах, в редакции издательства) отличается в этом смысле от непрофессионального лишь тем, что он инфицирован бОльшим числом текстов, но и только.
Тут есть два пути. Один – делать вид, что не знаешь этого: так юноша может написать историю «как я провел лето», сделав вид, что не было ни Миллера, ни Лимонова. Рассказчик «Маши Региной» выбирает другой путь: все время краем глаза следить за собой и извлекать дополнительную радость из того знания, что вот, да, так же как я сейчас пляшу, плясал когда-то кто-то другой.
Тот же «Евгений Онегин» – текст с настолько мощным радиационным фоном, что им облучена вся русская литература; избежать этого невозможно. Но можно смириться с этим и по этому поводу пошутить. Именно поэтому если в начале романа один из героев едет с похорон дяди, то где-то в середине будет сцена, в которой пьяный посетитель ресторана поет в караоке арию Ленского.
– А как бы вы сами «пересказали» свой роман? Как бы его представили незнающей публике?
– Знаете, еще до выхода книги многие отговаривали меня от окончательного названия: вроде бы оно не очень хорошо. Я даже готов согласиться, но когда я стал думать о другом названии, я придумать не смог. Потому что я убежден в том, что название романа должно максимально точно отвечать на вопрос, о чем книга. «Маша Регина» – о Маше Региной, точнее не скажешь. Роман о такой вот женщине, девушке, о ее жизни, ее судьбе. Она снимает кино, любит, мучается, пытается повзрослеть.
– Что же лишило Машу Регину личного счастья? Трудоголизм, безответная любовь, большой режиссерский талант, отсечение от родной провинции, «тиски» Европы? Или, может, нечто другое? Вообще счастливая женщина и навязчивая воля к тяжелой интеллектуальной работе – вещи, по-вашему, совместимые?
– Никакого личного счастья не существует, это иллюзия. Большую часть тех плюс-минус двух миллиардов секунд, которые отведены человеку, он страдает. Кто-то из средневековых философов писал о человеке: несчастное существо – ему всегда либо жарко, либо холодно, либо слишком сухо, либо слишком влажно. Никакой гендерной специфики здесь нет, Маша несчастна ровно в той же мере, что и все другие, кто ее окружает. Тяжелая, изматывающая работа – тот способ бороться с ужасом жизни, который она выбирает, – вот что ее отличает.
Плюс, когда ты много работаешь, есть шанс – не на счастье, конечно, но хотя бы на понимание. Весь третий сезон «Игры престолов» одного из героев, Теона Грейджоя, мучает в подвале неизвестный человек. В сущности, это метафора человеческой жизни. Ведь в чем главный ужас Теона? В том, что он никак не может понять, кто его мучает, почему и зачем. Ясно, что ему было бы куда легче переносить все страдания, если бы он хотя бы понимал, что к чему.
– Да, один из рецензентов «Маши Региной» решил, что вы как создатель слишком холодно и отстраненно «мучаете» свою героиню. А в финале доводите до клиники и бросаете в неоднозначности. По-моему, здесь не бездушность, а опять-таки бремя знаний. Вы как филолог слишком хорошо понимаете, что счастливая концовка в случае ее дальнейшего развертывания неизменно ведет к новым перипетиям и несчастьям. И поэтому просто ее отбрасываете. Так ли это?
– Если я и мучаю Машу, то привлечь меня за это к ответственности нельзя – до тех пор пока депутат Мизулина не предложит карать авторов за мучения героев. Но вообще-то момент, когда читатель встает против автора на стороне героя, для автора – момент торжества. Это значит, ему удалось сделать героя настолько живым, что читатель забывает о том, что он всего лишь держит в руках книгу.
Что касается финала, счастливым он может быть только в сказке, где принц обязательно женится на принцессе. Человеческая жизнь устроена таким образом, что множество несчастий ведут к одному-единственному, полному и окончательному несчастью. Роман отличается от жизни тем, что после того как перевернута последняя страница, есть еще время подумать о том, что произошло. Нечто вроде авторской этики по отношению к читателю – оставить его в этот момент одного, а не нашептывать в размякшее ухо свою версию.
– А менялся ли замысел в процессе написания? Ведь вы работали над книгой пять лет, а героиня с ее норовистым «монаршим» характером не могла за это время не взбунтоваться и не пойти против создателя. Или все шло по плану?
– Точнее сказать, что замысел появился не сразу. Он вырос вместе с характером героини. Сначала была просто талантливая провинциальная девушка и было не очень понятно, что с ней может произойти. И только тогда, когда она поступила в школу в Петербурге, вытащив себя, как Мюнхгаузен из болота, – Маша стала настоящим образом, замысел сложился, и дальше обрастал только новыми подробностями.
– Какую реакцию вы ожидали от женщин, от мужчин, от коллег, от сторонних читателей? Было ли что-нибудь неожиданное?
– Я, наверное, готов был к одобрению взрослых умудренных читателей – хитрых филологических лисов, мудрых писательских сов, потому что я знаю, какая дичь им по вкусу, я и сам люблю именно такую дичь – юркую, незаметную, такую, которую интересно выманивать из нор в тексте. Но настоящим удивлением, радостью и наградой было то, что роман, кажется, понравился юным красивым девушкам, – ибо именно они даруют писательское бессмертие.
– Это обнадеживает. Кстати, позволю себе не очень этичный вопрос. Кому из своих конкурентов по шорт-листу «Большой книги» вы отдаете предпочтение и отдаете ли вообще?
– «Большой книге» в этом году удалось собрать очень сильный, сильнее, чем за все предыдущие годы, короткий список. В нем как минимум четыре книги, которые кажутся мне блестящими. Однако показывать пальцами было бы в такой ситуации и впрямь несколько с моей стороны невежливо.
– А если отвлечься от текстов и затронуть «слишком человеческое»? Расскажите, пожалуйста, об особенностях петербургской литературной жизни. Есть ли в ней нечто своеобычное? Тема расхожая, но все-таки…
– Петербург – маленький, тихий, провинциальный, но очень себе на уме город. Литературная жизнь здесь ограничивается несколькими площадками, на которых проходят чтения и презентации, и двумя-тремя кафе, в которых литераторы отдыхают от трудов тогда, когда погода не позволяет отдыхать в садике или на набережной.
От литературной жизни любого другого города петербургская отличается тем, что ничуть не ориентируется на московскую. Сборная Петербурга знает, что она с достоинством удерживает почетное второе место после сборной России, которую представляет собой Москва, – с нас довольно сего сознанья.
– Но вы ведь еще издатель. Не могли бы также поведать, что интересного затевает «Лимбус Пресс» в ближайшем будущем?
– Осенью выйдет новый роман Владимира «Адольфыча» Нестеренко «Проходимцы». Уже готов к отправке в типографию роман Владимира Шарова «Мне ли не пожалеть». А еще – «Уголовный кодекс в картинках», с уморительно смешными иллюстрациями Александра Вилкина. Будут несколько любопытных новинок в серии «Инстанция вкуса» – новые для русского читателя тексты Бодлера и Гюго, сборник не публиковавшихся в Сети статей Виктора Топорова. Одним словом, «Лимбус» еще похулиганит.
Дарья Гармоненко 