Сапожник без сапог

«Виртуоз стиля не от хорошей жизни», блестящий эссеист, не имеющий собственного взгляда на современную критику, обильно цитируемый литературовед. Это все об Илье Фаликове. В ситуации неумолкающих споров вокруг присуждения Евгению Евтушенко премии «Поэт» и в преддверии выхода первой художественной биографии «больше, чем поэта» с автором книги Ильей ФАЛИКОВЫМ побеседовал Борис КУТЕНКОВ.

– Важно тут вот что. Во-первых, уже достаточно давно в разговоре о Чухонцеве («Ивиков петух», «ЛГ», 1998), сказав о том, что Чухонцев – поэт прочитанный, я в скобках обронил: («Самый не прочтенный – Евтушенко»). Во-вторых, идея именно этой  «серийной»  книги возникла не в моей голове, но, предложенная мне, упала, спасибо судьбе, на мою голову, то бишь на нужную ей почву. Осмотрев свое эссеистическое хозяйство на предмет моего героя, я обнаружил, что у меня уже готово некое Приложение к основному тексту книги, потому как про Евтушенко я там или сям высказывался постоянно. Я всегда чувствовал его присутствие – и в последнюю, давно уже не евтушенковскую эпоху – тоже. Приложение, если в нем появится композиционная необходимость, завершит книгу (почти готовую), хотя оно довольно объемисто и само тянет на этакую брошюру. В общем, эта книга, будучи игрой случая, нарисовалась не с бухты-барахты. Ну а личность поэта и его «поэтические достижения» не дробимы.

– Вообще говоря, Евтушенко – патриарх не нынешнего года, а весьма давно. Стихотворение «Уже тебя, как старца, под микитки…» написано в 72-м. Мандельштам написал «Еще далеко мне до патриарха» в том же возрасте, но, сказав так, он как раз подтвердил надвигающуюся угрозу «патриаршества». Евтушенко написал первое стихотворение, оно опубликовано  в 1937 году. Впервые напечатался  в 49-м. По продолжительности своей поэтической деятельности соперников он не имеет, по крайней мере – в отечественной поэзии. Где-то рядом, может быть, ходит лишь князь Петр Андреевич Вяземский, а Гаврила Романович Державин – классический образ патриарха – до столь преклонных лет и не дотянул, даром что приоглох и стал слезлив.

А вы не слышите в процитированной вами фразе определенного намека и даже упрека? Хочу напомнить вам, что рассуждению о неувенчанности предшествовало начало абзаца: «Народ спросит: а где Евтушенко?» Практически все, особенно самые возрастные лауреаты премии «Поэт», вышли из той полусиротской овчинки, что носил сибирский мальчик Женя на станции Зима в военные годы. Он первый заговорил о том, что стало привычной практикой его выучеников и оппонентов. Он чуть не первым поддержал в печати тех же Кушнера и Чухонцева, отозвавшись на их первые книги. Многие выросли и обрели себя на почве отталкивания от евтушенковского примера, на субстрате преодоления его поэтики и поведения. Его слово давно облетело весь глобус.

Газета Vinduet, Осло, № 2, 1963: «Евгений Евтушенко положил к ногам весь мир, стал популярен как футболист, он – баловень счастья». 24 ноября 68-го Фрэнк Харди в Sunday Times пишет: «Евгений Евтушенко – русский поэт и кандидат на звание профессора поэзии в Оксфорде был на этой неделе атакован «Комсомольской правдой» за распространение буржуазных идей в СССР. В ту же неделю он был обвинен правой прессой в Англии как прислужник партии. Почему его атакуют и левые, и правые? Потому что Евтушенко сам является парадоксом. Он, несомненно, самый знаменитый поэт нашего времени. Он объединяет разделенный мир гигантскими усилиями». Чухонцев скажет в 96-м: «Есть цветы весенние, есть осенние. Евгений Евтушенко – весенний цветок нашей литературы, подснежник. Таким он для меня и останется». Есть и такое высказывание: «Я счастлива, что мне довелось жить в эпоху поэта Евтушенко. 12 августа 1997. Инна Лиснянская». Так что это решение жюри премии «Поэт» – торжество логики и справедливости. А статью о «Поэте» я сделал до того, как в моей жизни появился сюжет книги про Евтушенко. Эта книга продвигается у меня быстро еще и потому, что мне очень помогает Наталья Аришина – прежде всего в поиске и отборе необходимого материала. Она не меньше моего любит моего героя, а это главное. Честно говоря, мое решение взяться за эту огнеопасную работу не обошлось без ее «санкции».

– Когда-то Владимир Соколов, которого Евтушенко называет своим учителем, сказал в кругу цэдээловского застолья: «Что вы тут все ругаетесь про Евтушенко? У него и в самом проходном опусе есть такие строки, на которые вам ни в жизнь не подняться». Передаю своими словами, это было при мне. А в принципе на ваш вопрос ответил сам патриарх: у меня 70% – мусор, 30% остается, но это ведь огромный томина.

– Спасибо за похвалу. Но я бы это назвал проще – наличием стиля. Он выработался не от хорошей жизни: до того, как я стал выступать в печати с прозой про стихи, я лет тридцать трудился на невидимом фронте внутренних рецензий в издательствах, газетах и литконсультации при СП СССР на предмет чего бы поесть. В 94-м мне почти случайно предложили выступить в «ЛГ» с колонкой «Точка зрения». В ту пору статусные критики куда-то тотально подевались. Кажется, по причине нагрянувшего альтруизма этого рода деятельности. Они ушли добывать хлеб на иные нивы. К благородному цеху литкритики я себя не отношу. Я стихотворец, пишущий еще и прозу про стихи. Взгляда на современную литературную критику у меня нет. Думаю, она состоит из двух частей: похабная халтура  и добросовестная работа. Но так было от века, со времен Зоила и Аристарха. Про стихи меня писать учили поэты – от Пушкина и Вяземского до Брюсова и Ходасевича. Плюс стиховеды первой трети ХХ века: Тынянов, Эйхенбаум, Жирмунский, Томашевский, Шкловский. Я окончил филфак, но к филологии причастен лишь косвенно и могу повторить вслед за Блоком, что в моих нынешних занятиях от университета остались лишь «некоторые навыки», а до блоковской «доли научности» мне страшно далеко. Словом, это не мое.

– С Таней Бек мы дружили и сотрудничали: она позвала меня на страницы «Вопросов литературы», где была, если не ошибаюсь, старшим редактором. Вот, я даже не знал ее должности. Ахматова сказала: быть поэтом женщине – нелепость. Таня была по-женски одинока, вкалывала как вол на трех, по-моему, работах. Со стихов начинала прелестных – книжки «Скворешники», «Снегирь». Потом пошла эта вот борьба за существование. Удивительно не то, что она писала еще и стихи, но то, что у нее время от времени стихи были классными, а в последнюю ее пору – невыносимо пронзительными по ее главному чувству: полного одиночества и близости смерти. Ее угнетала непризнанность, она видела себя не в том ряду стихотворчества, к которому ее относила литкритика. Не будем преувеличивать. Я бы сказал так: Татьяна Бек – видный поэт своей генерации (р. 1949). Она оставила русскому языку замечательную фразу: «Я буду честная старуха!» Она поддержала многих своими справедливыми и быстрыми отзывами на книги, не говоря уж о том, что она вырастила многих нынешних заметных литераторов в литинститутских стенах и вне этих стен. Мы с ней заседали в жюри детского благотворительного фонда «Новые имена», и я видел своими глазами: она и здесь пашет на износ. А в том жюри состояли такие люди, как Чухонцев, Волгин, Алехин, Олеся Николаева, и лодырей не наблюдалось.

– Денис... Знаете, ничего нового с тех пор, как я написал о нем («Граду, миру, кому-то еще», «Знамя», № 2, 2008), сказать я не могу. Пожалуй, лишь усилилась боль от непонимания литобщественностью этого редкостного явления. Впрочем, новое – это посмертная судьба. И вот в каком свете. В тогдашних рассуждениях о Денисе я вспомнил о Борисе Рыжем. Они не были парой, это вам не Пушкин – Лермонтов, Евтушенко – Вознесенский и проч. Но некоторая схожесть судеб была. И вот – посмертие. Что мы видим? Имя Рыжего стало известным в народе, у него бешеный рейтинг упоминаемости (по одному из них – впереди Бродского), недавний фолиант «В кварталах дальних и печальных» чуть не бестселлер, Театр имени Петра Фоменко успешно показывает спектакль «Рыжий» – хорошо ли все это? Хорошо, но не все. Отвратительный налетец гламура образовался-таки. Бориса тащат на роль Есенина или как минимум Высоцкого, а он не тот и не другой. Кстати, когда-то он мне сказал, что он не читал ни строчки Евтушенко. Выдумка, разумеется. Хотя он был человеком на редкость естественным. Таким же молодым и открытым я запомнил и Дениса. Учтите, того и другого я видел лишь пару раз – правда, было немало телефонных разговоров с тем и другим – и ни в какие старшие товарищи или наставники не лез. Так вот. На фоне шумного посмертия Рыжего Денис Новиков попросту отсутствует. No comments.

– Спасибо Елене Сафроновой, но уж если с «критиком» я волей-неволей вынужден согласиться, поскольку за такового меня упорно держат другие, то с этим самым «литературоведом» – ну никак. Нет у меня никаких артефактов на сей счет. Ни статей, ни тем более книг. Что же до стихов, у меня недавно был вечер в Малом зале ЦДЛ, связанный с ровной датой, и я долго думал, кого бы из критиков позвать замолвить за меня словечко? Позвал одну критикессу, поскольку она второпях, но хорошо отозвалась на одну мою книжку десятилетней давности, и она охотно пообещала прийти и даже взять у меня интервью, однако, по моей гипотезе, ей запретил это сделать главред издания, в котором она служит. Между прочим, в том издании я в былые времена, при других главредах, довольно исправно писал про стихи. Сапожник без сапог? Чаще я говорю себе просто: «Сапожник!», когда нахожу у себя ляп – задним числом, уже в печати. Увы, бывает. И нередко. Избранное «Сто стихотворений» в «Прогресс-плеяде» мне нравится, но я его ни разу не перечитал после выхода в свет. То есть поступил как нормальный литкритик. Давайте закольцуем разговор. Для этой серии  «Сто стихотворений»  я только что составил книгу Евгения Евтушенко. Вы не представляете, с каким восхищением я перечитал этого великого лирика. Я вам скажу под занавес. Мало того что мы ленивы и нелюбопытны – мы слепы и неблагодарны. У России есть поэт планетарного масштаба. Этот грандиозный эгоцентрик создал помимо прочего антологию, каких не бывало и не будет, «Строфы века», и на стапелях стоит нечто еще более гомеричное: «В начале было Слово…» Кстати, в «Строфах» я не представлен. Думаю, вопрос исчерпан.