Платон Беседин
Туда, в Приморье, попробуй еще доберись!
Фото Владимира Захарина
Недавно прозаик и публицист – автор книг «Правый руль», «Глобус Владивостока» и «Владивосток-3000» – Василий Авченко снялся в клипе «Четвертый троллейбус» группы «Мумий Тролль», тем самым, во-первых, вновь признавшись в любви к Владивостоку, а во-вторых, окончательно утвердившись в статусе одного из главных символов этого прекрасного города.
О книгах, сотрудничестве с Ильей Лагутенко, Дальнем Востоке, «русскости» Генри Миллера, «отравленности» журналистикой, поиске нужной интонации, пиратстве и многом другом с Василием АВЧЕНКО разговаривал финалист премии «Нонконформизм-2013» Платон БЕСЕДИН.
– Василий, последняя ваша книга «Владивосток-3000» написана вместе с Ильей Лагутенко. Что породнило писателя и музыканта? Это такой пиар-ход – две самые известные личности Владивостока сделали совместный проект?
– Отношения с Ильей у нас самые хорошие, под его песни проходила моя юность, и, когда он предложил мне поработать вместе, я с удовольствием согласился. До этого мы не были знакомы. Почему предложение было сделано именно мне? Думаю, дело в книжке «Правый руль», которая к тому времени как раз вышла. Мы ударили по рукам, и вскоре я поехал с «Мумий Троллем» по Дальнему Востоку – это само по себе было фантастическое путешествие, в котором и рождалась понемногу наша совместная фантастика.
Взаимодействие продолжается: я немного участвовал в написании мумий-книжки «ТигрИные истории» для детей всех возрастов, сейчас вот мелькнул в новом клипе группы…
Илья – человек очень владивостокский, его окружают прекрасные люди, так что общаться с ними всеми радостно. Всегда было интересно смаковать отдельные строки и образы песен Лагутенко – некоторые считают их абстрактными, а это совсем не так.
А Владивосток пропиарить никогда не бывает лишним, чем мы и заняты. Смотрите новый клип «Мумий Тролля» на песню «Четвертый троллейбус» – он пропитан владивостокскими образами, смыслами и подтекстами настолько, что неместному потребуется культурологическая расшифровка.
– Можно ли считать вас летописцем дальневосточной действительности?
– Наверное, уже можно – только я бы сузил: «владивостокской», потому что весь Дальний Восток слишком велик и разнообразен, я его сам плохо знаю, – хотя я никогда о подобных лаврах не мечтал.
Более того, я долго ждал, чтобы кто-нибудь написал книгу о правом руле – какой-нибудь перегонщик, или автомеханик, или хоть «барыга». Чтобы она была «изнутри». Но так как никто не спешил, книжку пришлось писать мне, хотя от автомобилизма я на самом деле довольно далек.
Дальний Восток, Приморье, Владивосток – территория волшебная, суровая, парадоксальная, крайне интересная, но культурно пока осмысленная очень и очень слабо.
Есть шедевры – от фадеевского «Разгрома» (это Приморье) и арсеньевского «Дерсу Узала» (тоже Приморье) до куваевской «Территории» (это Чукотка) и кузнецовско-тулянинского «Язычника» (это уже Курилы), но все равно Дальний Восток в немалой степени остается «терра инкогнита» даже для нас самих.
– Вам выход «Владивостока-3000» прибавил популярности среди, скажем так, не самой читающей публики? Поклонницы «Мумий Тролля» письма пишут?
– Не знаю, иногда пишут разные люди, но не факт, что это именно фанаты «МТ». Все как полагается – одним нравится, другим нет, одни цитируют, другие говорят – «бред», ну и замечательно.
– Во «Владивостоке-3000» Илья стал писателем. У вас нет желания перевоплотиться – запеть, например?
– Почему нет, я с удовольствием, нужен только какой-то импульс или повод. Кому в юности не хотелось участвовать в рок-группе? Или, скажем, почему не исполнить в современной аранжировке песни удэгейцев? В свое время во Владивостоке действовал легендарный рок-клуб, сейчас «иных уж нет…», но и сегодня есть интересные фигуры и коллективы. Правда, им я, наверное, не очень нужен: стихов не сочиняю, а петь они и сами могут неплохо.
– То, что вы активно занимаетесь журналистикой, не мешает писательству? Не исчерпывается в статьях, заметках запас слов?
– Возможно. Я действительно отравлен репортеством, тем более провинциальным, но, с другой стороны, этим же провинциальным репортерством и порожден. Работа в газете так или иначе располагала к созданию текстов, да и по большому счету книга «Правый руль» начала расти из того, что оставалось за рамками газетных заметок о машинах.
А главное – оно меня кормит в отличие от книг. Другого делать ничего не умею, поэтому пишу заметки и буду продолжать писать. Прекрасно знаю свои слабые стороны. Что тут сказать… Надо над собой работать. И читать больше.
– Из последнего прочитанного что, кстати, выделите?
– Сейчас с удовольствием заново открываю для себя Фадеева и Арсеньева – фигур подзабытых, а главное, по-настоящему неосмысленных и даже непрочитанных. Из современников – Прилепин, Садулаев, Рубанов, биографии Данилкина, Елизаров, Данилов, Сенчин, Михаил Тарковский. «Культурный герой» Колобродова, «Лавр» Водолазкина – это из самых последних, оставивших очень сильное впечатление.
– Вы как автор сформированы иностранной или русской литературой? Какие любимые авторы, ориентиры?
– Не уверен, что сформирован. Но – скорее русской, от Достоевского и Розанова до Шукшина и Лимонова. Конечно, зачитывался сначала Джеком Лондоном, а потом, скажем, Генри Миллером, но они мне кажутся писателями почти русскими.
– Насколько важен личный опыт для писателя?
– Он, безусловно, важен, потому что так или иначе влияет на творчество – порой не прямо, но косвенно уж точно всегда: служа, например, не впрямую материалом, но как минимум творческим импульсом. Может быть, есть авторы, которым личный опыт не нужен, которые способны гениально придумывать, сидя в комнате и не выходя на улицу. Но большинство, думаю, не таковы.
Для меня важно не только умение писателя обращаться со словом, но и его личность, в том числе его биография, жизнь, которая за ним стоит и которая влияет и на сами тексты, и на их восприятие: поверю я ему или не поверю?
– В, пожалуй, самом известном вашем романе «Правый руль» вы работаете на стыке fiction и nonfiction. Это поиск тех самых новых форм?
– Для меня был – и остается – очень важным поиск нужной интонации. В «Правом руле» она, как мне кажется, была удачно найдена, и это подчеркнуто выбранным издателем жанровым определением книги: «документальный роман».
Я не умею писать чистый fiction. Nonfiction, тем более усиленный лирической, личной составляющей, мне представляется не менее перспективным и важным полем литературного высказывания. Есть люди, которые пишут великолепные романы, и прекрасно. Я их писать не умею, поэтому продолжаю искать свою форму, свою интонацию, которая не звучала бы фальшиво.
– Ключевое понятие «Правого руля» – инакомыслие. Инакомыслие – это свобода?
– Я бы сказал, что ключевое понятие книги – свобода, а инакомыслие понимается как одна из форм или областей свободы. Мир, конечно, пытается отформатировать и подавить, на то он и мир. Человек сопротивляется – на то он и человек.
– Инакомыслие – это и протест. Павел Басинский в одной из своих статей заметил, что писателю для его же выгоды необходимо протестовать против кого-то в политике. Вы согласны с этим?
– Протест естественен, а вот насчет выгоды – не знаю. Если я какое-то письмо подписал, то точно не ради выгоды, а просто потому, что посчитал нужным так поступить. Не знаю, кому протестная деятельность принесла какие-то дивиденды – я понимаю ее в категориях, если угодно, «некоммерческого проекта», гражданственности, идеализма и т.п.
В любом случае важнее не протестность или лояльность, а хорошие тексты, если они есть. Если их нет – никакая протестность не спасет. Хотя симпатичнее сегодня, конечно, протестность, она даже входит в моду: оппозиционерами себя уже называют многие из тех, кто раньше был равнодушным, всем довольным или даже откровенным защитником имеющейся власти. Мне такая перекраска не очень нравится, потому что я не очень верю в искренность таких «хамелеонов», а с другой стороны, возможно, это добрый знак, ведь мода – важный социальный индикатор.
– Сталин, как известно, написал на рукописи Платонова «Сволочь». Сейчас такое возможно?
– Невозможно, и это говорит о том, что власть с писателем не считается совсем, не видит его, не знает о его существовании. Между тем писатели есть, и грандиозные. Хотя бы те, кто назван выше.
Но для власти важнее кино и СМИ, а литературу в Кремле не замечают – может быть, потому, что там мало читающих людей. С одной стороны, это хорошо: книги остаются территорией свободы высказывания.
С другой стороны – плохо, потому что свидетельствует о маргинализации роли литературы в нашем обществе. Всем, грубо говоря, по фигу, что думают хорошие писатели. Всем почему-то интереснее мнение условной Ксюши Собчак или условного Михалкова, чем реальных Искандера или Распутина.
– Власть прекращает или сокращает финансирование литературных журналов. В Уфе, например, сократили финансирование «Бельских просторов». Это часть единой политики?
– Наверное, власти литература вообще не очень нужна. Власти нужна сама власть и еще те блага, доступ к которым эта власть дает, – нефтевалюта, например. Все остальное подчинено этой – ложной, разумеется, – сверхцели. Хотя не знаю, далек от отношений властей и литературных журналов. Я сижу у себя во Владивостоке, куда вообще мало что доходит, в литературные тусовки не вхожу, и выносить безапелляционные оценки с моей стороны было бы не очень корректно. Я попросту не разбираюсь в механизмах литературных процессов.
Жаль, конечно, что «толстякам» туго, что у них мала аудитория. Все-таки это как-никак некая система оценок, некая иерархия текстов плюс, что очень важно, институт грамотных редакторов. В той или иной форме качественные литературные издания, безусловно, должны существовать. И мне бы хотелось, чтобы их аудитория была широкой. Поглядим.
– 37% россиян не имеют дома книг. Интересуются книгами лишь 25% населения. Почему мы потеряли самую читающую нацию на свете?
– Наверное, по ряду причин. Слом государства, а на самом деле куда больше, чем просто государства, – целой социальной системы со своими связями. Обрушение системы распространения книг по стране (сегодня читатель сосредоточен в столицах). Смена приоритетов и мод. Развитие Интернета и вообще индустрии развлечений.
Мне, конечно, интереснее с читающими людьми. И порой становится непонятно: почему еще недавно все гонялись за литературой, а теперь стараются освободить свои шкафы от книг?
Причем все это произошло в рамках одного поколения: те же самые люди, которые еще 25 лет назад читали взахлеб, теперь говорят, что «читать нечего», или же читают какую-нибудь условную Донцову.
– Меня всегда изумляла фраза, что книги стали дорогими. Вся жизнь подорожала. Но людям не жалко денег на алкоголь, но жаль на книги…
– Совершенно верно. Книги действительно недешевы, но тут, наверное, уместно говорить о приоритетах. Если книги в них не входят – это плохо. Про себя могу сказать, что чаще всего заказываю книги через Интернет: ассортимент московский, цены московские или даже ниже, доставка оперативная.
– Как относитесь к проблеме пиратства? Проблема ли это?
– Отношусь спокойно: по мне главное – чтобы читали, все остальное уже потом. Первично право на доступ всего человечества ко всем интеллектуальным ценностям. Оно для меня важнее, чем копирайт, в котором всегда видится что-то коммерчески-буржуазное. Хотя законодательство стараюсь соблюдать.
– Есть пиратство в музыке, но там исполнители могут зарабатывать концертами. А чем зарабатывать писателям? Работа ведь отвлекает от писательства…
– Времена, когда человек мог вступить в Союз писателей и спокойно «творить», прошли. Насколько я понимаю, сейчас книгами зарабатывает очень немного людей. Остальные получают за свое творчество очень немного, а пишут из других мотивов – потребности самовыражения, например.
И соответственно имеют основную работу, где получают зарплату, на которую живут. Это данность. Возможно, это плохо, потому что, как ты говоришь, «отвлекает». Возможно, хорошо, потому что, если уж в таких условиях человек берет и пишет книгу (то есть совершает нелогичный поступок), значит, ему в самом деле это нужно.
– Вы сказали о буржуазности. Вы человек левых взглядов?
– Хотелось бы сказать, что я человек нормальных взглядов, но если пользоваться принятой терминологией – то да, левых. Хотя некоторые ценности, которые обычно относят к правым – свобода слова и совести, права человека, – мне близки тоже. Я не думаю, что одно так уж сильно противоречит другому.
