Григорий Заславский
Портрет не Пушкина, а Хармса. Рисунок Анатолия Королева
– Вы правы, восстановить текст Пушкина, канувший в бездну времени, невозможно. Да я и не ставил перед собой такую высокомерную и абсурдную задачу. Моя цель была намного скромнее, я всего лишь выправил стиль и слог дебютанта Титова, который дерзнул записать устный рассказ Пушкина, а через год отважился напечатать свою графоманскую запись под псевдонимом Космократов в альманахе Дельвига «Северные цветы на 1829 год».
– И Пушкин это стерпел?
– О, тут спрятан целый сюжет...
Давайте изложим все по порядку.
Так вот, однажды, зимним петербургским вечером 1828 года, в модном литературном салоне Екатерины Карамзиной Пушкин в приступе вдохновения неосторожно рассказал петербургскую историю про беса, который влюбился в ангельскую девушку, жившую на Васильевском острове, и, несмотря на любовь, все ж таки погубил ее душу. В кружке дам, которые слушали устный шедевр, оказался и один молодой чудак, знакомец Пушкина, некто Владимир Титов, который был настолько очарован рассказом поэта, что, вернувшись домой, с памяти записал пушкинскую повесть, а вскоре явился к Пушкину с исписанной тетрадкой в гостиницу «Демут», где тогда жил холостяк Пушкин, и, смиренно покаявшись в грехе, упомянув про заповедь «не укради», попросил у Пушкина разрешения напечатать эту запись под своим именем в печати, а заодно просил благословить его на литературном поприще.
Пушкин, думаю, пережил шок и впал в растерянный гнев. Раньше за ним ничего не записывали. Такой афронт случился впервые. Думаю, он поначалу просто не знал, как себя вести с благовоспитанным наглецом. Титов был еще совсем молод, ему шел 21-й год, но был довольно известной фигурой в литературных кругах Москвы и Петербурга. Он славился исключительной начитанностью: окончил с отличием московский Благородный пансион при Университете и иезуитах, перевел труд Ваксенрода и Тика «Об искусстве и художниках» и входил в круг так называемых любителей мудрости – «любомудров». Он претендовал играть значимую роль в литературных кругах. С Пушкиным держался свободно, поэт допускал диковинку в свой круг, несмотря на заметную разницу лет – в том году поэту вот-вот должно было исполниться 30. Наконец, Титов приходился племянником могущественному лицу. Его дядя, граф Дашков, был заместителем министра внутренних дел, метил в министры юстиции и стал им… на беду, наш амбициозный умник был на редкость бездарным и косноязычным в творческой сфере. Короче, думаю, Пушкин был в тайной ярости. Еще бы! Идея повести «Влюбленный бес» уже семь лет вином бродила в его душе, первые следы замысла пушкинисты нашли еще в кишиневских тетрадях поэта, в пору его южной ссылки. Анна Керн вспоминает, что слышала эту повесть от Пушкина в дивном устном рассказе еще в пору первой встречи у тетушки Осиповой-Вульф в Тригорском, куда поэт по-соседски наезжал из Михайловского, то есть за несколько лет до столичного эпизода. Так Пушкин обкатывал речью жемчуг драгоценного замысла. Сама повесть в устном исполнении занимала не меньше двух, двух с половиной часов. Короче, наш Пушкин примеривался к новому поприщу, к прозе – и вдруг такой реприманд!
– Почему же он просто не сказал юнцу: «Нет, друг, извини, я ее сам хочу напечатать»?
– Тут у меня два объяснения. Первое – иезуит Титов держал себя исключительно тонко, недаром он сделал позднее такую успешную карьеру на дипломатическом поприще, стал, например, русским посланником в Константинополе, в Штутгарте, стал действительным статским советником, сенатором, дожил до 84 лет. Он разыграл визит к поэту как по нотам, все предварительно взвесил и упредил все возражения. Второе – Пушкин в ту пору еще утаивал от публики свое намерение всерьез писать прозу, например, о том, что он приступил к истории Петра, знали только самые близкие люди, единицы, в их круг Титов не входил. Отказать визитеру под предлогом «я сам надумал писать прозу» он не мог в силу того, что это признание еще творчески не созрело, да и раскрывать свою душу перед чудаком он не хотел.
Думаю, он резко заявил: «Сударь, вы взяли на себя напрасный труд записывать мои сказки. Мне нет никакого дела до ваших затей…» Но Титов эти резкости отказа предусмотрел, ведь тайная цель визита была – повязать поэта соучастием в плагиате, тут главное – принудить Пушкина всего лишь взять в руки свою писанину, хоть на миг, и я предполагаю, Титов чуть ли не умолял заглянуть в тетрадку, проверить, так ли занесено.
Пушкин задумался: шутка ли, записать по памяти рассказ длиной в десяток страниц, а вдруг у молодца ни черта не вышло?..
Но я бы не хотел рассказывать всю историю в газете, пусть читатель поищет мою маленькую недорогую книжку в магазинах. В книге две части: первая часть – моя реконструкция повести и вторая – подробный анализ того, что случилось, история первого русского плагиата.
– А почему вы уверены, что эпизод с Пушкиным именно первый случай русского плагиата? В ту эпоху было принято обмениваться сюжетами, тот же Пушкин сам подарил сюжет «Ревизора» Гоголю, а позднее историю про «мертвые души»…
– Пушкин свою историю Титову не дарил. Он лишь в отчаянии фаталиста махнул рукой: черт унес! Других ранних случаев плагиата в русской литературе мне неизвестно. Плагиат имеет четкую юридическую формулировку, вот она: «Плагиат есть выдача чужого произведения за свое». Точка. Тут даже не берется во внимание возможное согласие самого автора на факт такой выдачи или принуждение к согласию.
Титов опубликовал историю Пушкина под своим названием «Уединенный домик на Васильевском» в литературном альманахе под своим псевдонимом Тит Космократов. Факт плагиата налицо и не требует никаких доказательств… Лет через 50 запись Титова филологи-пушкинисты стали осторожно публиковать в собраниях сочинений Пушкина в последнем томе, среди приложений: пытались хотя бы сохранить тень похищенного оригинала. Так чертов Герострат вошел в историю русской литературы.
– А что значит реконструкция? Вы, что ли, начисто переписали повесть плагиатора?
– Понимая, что восстановить текст Пушкина через исправления графоманской записи двадцатилетнего дебютанта абсолютно невозможно, я всего лишь выправил слог этой безнадежно, бездарно, уныло и тягомотно исполненной вещи. У Титова не было ни малейшего чувства прекрасного, он не увидел, что рассказ Пушкина состоит из девяти частей, не проникся цезурами, не углядел соразмерности рефренов, не почувствовал ритм возвышенной иноходи… он записал все одним безобразным куском, слипшимся в фарш. Я постарался вылепить из этого фарша порции благозвучия, выявить смыслы повествования, приблизить по возможности текст хотя бы к замыслу Пушкина. Хотя, разумеется, сам пушкинский шедевр, предтеча «Пиковой дамы», перл гения, погиб безвозвратно. Перл гения погиб, да, но это не значит, что текст графомана Титова неприкасаем.
– Пользуясь случаем, не могу не спросить вас, Анатолий Васильевич, о статье Александра Говоркова «Рука Пушкина», опубликованной недавно в нашей газете («НГ-Ex Libris», 20.12.12), где Говорков резко критикует вашу идею о том, что автором «диплома рогоносца» был сам Пушкин, который сам сфабриковал «диплом» для того, чтобы иметь предлог вызвать на дуэль Дантеса. Вы ее читали?
– Да, прочитал. Не скрою, я обескуражен тем, насколько опоздал оппонент со своими горячими возражениями на мою статью, ведь с момента ее единственной публикации в журнале «Искусство кино» (№ 11, 2001) прошло целых 12 лет! 12... Почти три года, а то и все пять моя версия была окружена удивительным тотальным гробовым молчанием отечества, где памятники Пушкину стоят в сотнях мест. Ни один пушкинист не бросил в мою сторону хотя бы маленький камешек возражения, зато вдруг позднее досталось уважаемому академику Петракову, который в своих книгах высказал схожую точку зрения. Ни он, ни я до личного знакомства ничего не знали о том, что шли параллельным курсом в попытке разгадать тайну авторства «диплома рогоносца».
Еще раз подчеркну, я не есть истина в последней инстанции, я всего лишь предложил свою версию, свою догадку, одну из гипотез, объясняющих эту тайну. А вот мой критик–эссеист держит себя так, словно уж он-то, как никто, знает всю подноготную. Что же касается аргументации, то ее просто нет. Позвольте, но какое отношение к моей гипотезе имеет тот факт, что дипломов было скорее восемь, а не семь, что конверт был адресован не прямо Россету, а Васильчиковой, что почта тогда работала медленно? Что-де сложно было написать за один присест такое, поскольку Пушкин ездил в тот предположительный день в книжный магазин? Фирс, ты о чем? Диплом писался по трафарету, имя рогоносца чаще просто вписывалось... Как эти и другие побочные мелочные резоны против исторического фона влияют на суть, на цель, на прицел моего главного предположения, что Пушкин был автором диплома, чтобы иметь в руках законный предлог для вызова Дантеса на дуэль? Да никак.
Но самое неприемлемое в данной статье – это моральный тон, который имитирует мою якобы низость («шлюха» о Наталье Николаевне; «сфабриковал анонимку»; «Для защиты чести Королев вынуждает Пушкина совершить мерзкий поступок»; «Пасквиль оскорбляет не столько самого Пушкина, сколько его жену» и прочие штуки). Сия горделивая логика имеет только одну истинную цель – покрасоваться чистой совестью перед читающей публикой, выглядеть святым на фоне нравственного падения приоритета. Но я вовсе не медаль на груди эссеиста.
Так вот!
На мой взгляд, попытка Пушкина вызвать на дуэль Дантеса таким вот экстравагантным способом нисколько не роняет честь поэта. Кому нанес рану Пушкин? Да самому себе! Кого он украсил рогами? Себя! Кого вышутил? Себя! Бросил ли он тень на жену, увенчав в дипломе себя рогами? Нет! В тогдашнем высшем обществе институт дамских измен был нормой светской жизни аристократов. Фаворитки не думали скрывать свои амуры и открыто бравировали связью. Никто никогда и нигде не рассылал дипломы женам об измене супруга. В жалкой роли оказывался только один – несчастный муж. Демонстративные ухаживания Дантеса за Натали были секретом Полишинеля. Это был самый броский публичный платонический танцевальный роман двух самых модных фигур на петербургской сцене. Они танцевали друг с другом часами. Разумеется, Наталья Николаевна, влюбившись в Дантеса, сохранила абсолютную верность мужу, что безусловно доказано в авторитетных трудах итальянки Сирены Витале, которая наконец опубликовала тогдашнюю переписку Дантеса и барона Геккерна, где Дантес в сердцах признается партнеру, что ничего не добился от святой красавицы. Наш Пушкин измученно ломал голову, как прекратить эту злую карусель, как остановить плейбоя, как стреножить французского жеребца, но так, чтобы не выглядеть в свете смешным арапским ревнивцем. Диплом был прекрасным выходом из положения, но... Но наш гений не умел плести интриг. Эта была затея благородного человека. И, в конце концов, он погиб.
