Елена Семенова
Французский офицер – свой или чужой на загадочном Востоке?
Кадр из фильма "Шелк". Режиссер Франсуа Жирар, 2007
При посещении Рима и Неаполя можно видеть, что украинцы едут на заработки в Италию, некоторые даже остаются там жить. Фестиваль «Книжный арсенал», который проводят в Киеве, показал, что связи между странами осуществляются не только в отношении сезонной рабочей силы, но и на уровне культурных инициатив. По задумке организаторов, этой осенью гостем фестиваля стал талантливейший итальянский писатель Алессандро Баррико, известный также как один из соучредителей писательского итальянского литературного института – «Школа Холден», в которой читали лекции почти все современные классики. С Алессандро БАРРИКО о творческой судьбе, литературных взаимосвязях и прозаическом ритме побеседовала Елена СЕМЕНОВА.
– Алессандро, насколько мне известно, вы начинали как журналист. Всегда интересен момент, когда у творца происходит переход – от малой формы к большим романам. Как получилось, что вы стали писать книги?
– Я всегда работал с людьми, сначала в качестве журналиста, затем в качестве музыкального критика. Я писал для газет несколько лет. Но у меня не было постоянной работы, и мне катастрофически нужны были деньги. О романах, кстати, тогда я даже не помышлял. Я пробовал работать в университете – преподавать философию. Но и тут вышла неудача: я чувствовал, что мне не хватало образования, к тому же обучаемых было очень мало, а желающих работать – много, так что пришлось искать более востребованную профессию. Поэтому в 29 лет я написал свой первый роман.
– Как написано в одной из ваших биографий, вы также работали в рекламном агентстве. Разве это не помогло улучшить материальное благосостояние?
– Да, в период проблем с деньгами мне пришлось заниматься и такой деятельностью. В ту пору в Италии найти работу в рекламном агентстве было как раз очень просто, поэтому некоторое время я посвятил пиару машин и всякой прочей ерунды. Но, к слову сказать, это было очень интересно. Я занимался этим около двух лет и, между прочим, научился делать кучу полезных вещей. Чуть позже, когда открыл свою школу, я активно использовал свой рекламный опыт.
– Кстати, по поводу «Школы Холдена». Не могли бы вы рассказать, почему имя героя повести Джерома Сэлинджера было взято для названия школы? Может быть, оттого, что стиль его прозы принят там за некий эталон?
– Нет, это не так. Конечно же, стиль и манера одного, пусть и очень талантливого писателя не могут быть единственным образцом для подражания. Когда мы придумывали название, для нас была важна одна задача – сделать школу такой, чтобы в ней было приятно и интересно учиться неординарным подросткам вроде Холдена Колфилда.
– Расскажите, пожалуйста, немного о создании «Школы Холдена»: как она была задумана, каков ее основной кодекс?
– Для меня всегда очень важна была идея разнообразия жизни, на основе которой и сформировалась моя концепция преподавателя. Я объявил своим студентам, что нужно знать все! В писательскую копилку можно и необходимо укладывать опыт из самых разных сфер. К примеру, создавать тексты о кино, рекламные ролики, комиксы, спортивные репортажи и так далее, стараясь перемешать и взбить все в едином коктейле. Солдат мечтает быть генералом, писатель должен мечтать стать вторым Марселем Прустом.
– Всегда интересно узнать, какие книги, мысли, воззрения формируют сознание писателя – наверняка и у вас были такие. Хотелось бы также спросить, как повлияла на круг чтения ваша семья, с которой вы вначале жили в Турине, а затем в Риме?
– Вы знаете, мне никогда не читали в детстве книжек. Никогда. Мать и отец были чересчур заняты. Представьте себе, 60-е годы, время экономического бума, когда жизнь каждой семьи непредсказуемо меняется. Есть ли время на серьезное интеллектуальное воспитание? Мои родители вкалывали в поте лица, мама была на хозяйстве, а папа всегда поздно приходил с работы. Все заработанные деньги уходили на материальное благополучие семьи. Так получилось, что литературу я начал осваивать сам. Первую прочитанную книгу вспомнить сложно. Вначале это были всякие смешные юмористические истории, имеющие отношение к мэру города, потом я вовсю стал использовать библиотеку своей сестры – те, книжки, которые ей задавали в школе. А она как раз ненавидела чтение. Так получилось, что я читал их, а потом пересказывал ей.
– Сегодня вы гость Украины и в какой-то мере всего славянского литературного сообщества. Могли бы вы рассказать, каких русских авторов вы читали и что произвело на вас впечатление?
– Вы знаете, если брать культурное пространство, то приходится с грустью констатировать: несмотря на долгую историю международных взаимоотношений, Италия находится от России на довольно большом расстоянии. Гораздо ближе она к США, Японии, Южной Америке. Так сложилось, что ко мне попадало не так уж много российских книг, и я не могу назвать себя хорошо осведомленным в этой области.
– Тогда поставлю вопрос немного по-другому: какие мировые писатели сформировали в вас столь интересного и тонкого прозаика?
– Для меня это были, например, Альбер Камю, Мишель Монтень, Луи-Фердинанд Селин, Йозеф Фолкнер….
– Какой вам представляется роль писателя в современном обществе – просвещающей, воспитывающей, развлекающей?
– Тут есть один интересный момент, связанный с современным самосознанием автора. Дело в том, что, как бы ни были серьезны писательское образование и опыт, мое поколение расценивает писательский дар, писательскую специальность не как герметичную – закрытую сферу, отделенную от всего мира, а просто как одно из многих обычных дел, которым можно заниматься на протяжении жизни. В один день ты, допустим, играешь в теннис, на другой – делаешь рекламу, на третий – уходишь в политику. Когда всерьез увлечен своим делом, нет времени на рефлексию, анализ своей роли в мире.
– Если судить по темам, по музыкальному ритму ваших романов, больше ожидаешь, что вы – профессиональный музыкант: один день сочиняете роман, на второй – играете в филармонии, а на третий – пишете статьи как музыкальный критик!
– Музыкальным критиком я, вероятно, стал по той причине, что больше никто не хотел заниматься этим. Что касается профессиональной игры, то вынужден вас разочаровать. Музыкального таланта у меня, как выяснилось, нет. Конечно, я играю на пианино всю жизнь, но, к сожалению, так и не смог преодолеть средний уровень. И, безусловно, как всех неудавшихся музыкантов, меня переполняет страсть к музыке, которая, конечно, постоянно выплескивается в мои книги.
– Насколько мне известно, круг ваших интересов – это классическая музыка, одна из последних книг даже посвящена Девятой симфонии.
– Это может показаться странным, но все для меня произошло случайно. Я просто неожиданно взялся писать о классической музыке, и это тянулось много лет. Конечно, это не возникло просто из воздуха. Ведь я из музыкальной семьи – я не только играл на рояле. Родители не читали мне книг, но зато они водили меня в оперу. В 17 лет я любил слушать Бетховена и Брамса. Немножко страшновато, не так ли? Но, думаю, это лучше, чем, если бы я любил Pink Floyd.
– Интересно, есть ли какая-то предыстория у вашего знаменитого романа «Шелк», по которому был снят одноименный фильм?
– Да, сюжет действительно был взят из жизни. Может быть, именно по этой причине он привлек внимание кинематографистов. Эту красивую историю рассказал мне друг, чей предок, как мой герой, – французский офицер Эрве, ездил в Японию и Китай, чтобы собирать кладки маленьких и хрупких личинок шелкопряда. Меня очень заинтересовал этот сюжет. Через некоторое время друг неожиданно показал мне фотографию своего родственника. Это был щеголь-европеец с печальным лицом, а рядом с ним на фото была японка (потом оказалось, что это была служанка). Я был очарован фотографией и вообще историей этого человека, его странствиями в эту удивительную страну на протяжении шести месяцев. Эти поездки чем-то были похожи на равномерные, как маятник, колебания души или на стук сердца. Конечно, подумал я, здесь не обошлось без любви. Поэтому в моем романе есть любовная линия: человека, проезжающего пол-Земли, должно побуждать что-то, кроме даже интересного дела. Может быть, личинка шелкопряда, такая хрупкая и беззащитная, – это тоже своего рода символ, олицетворяющий влюбленного человека.
– Алессандро, для вас процесс письма – это старательное, кропотливое конструирование часовщика или, скажем, импровизация скрипача (именно такие ассоциации возникают при чтении ваших книг)?
– Нет, тут не совсем так. У меня есть свое сравнение. Писать для меня – это как музыка, как танец. Все происходит так же естественно и раскованно. Конечно, обычно начинаешь с каких-то сухих технических приемов, но дальше они отступают на задний план, и все действо переходит в импровизацию, в которой очень важна именно свобода, раскрепощенность движений. Можно сказать, что я танцую с читателем. Это не значит, что все писатели ощущают процесс творения так же. По моему мнению, Кафка, например, катастрофически не музыкален. Готов поспорить, вы, даже если очень сильно захотите, не станцуете под Кафку.
