Раскрепощенный смычком

Игорь Кохановский: настоящим хулиганом стать так и не удалось.
Фото из архива Игоря Кохановского

Поэт Игорь Кохановский – легенда отечественной культуры. Многие песни на его стихи стали частью судьбы нескольких поколений. Под них мужали, влюблялись, танцевали, их пели в компаниях. При этом автор не любит публичности: на артистических тусовках его не встретишь, он почти не дает интервью. Увидеть его можно только на вечерах памяти его одноклассника, сокурсника по МИСИ и друга Владимира Высоцкого, посвятившего ему песни «Мой друг уехал в Магадан», «Возвратился друг у меня». В уходящем юбилейном для Игоря Кохановского году в питерском издательстве «Геликон Плюс» вышел его сборник «Несовпаденье». О творческой судьбе и создании шлягеров с Игорем КОХАНОВСКИМ побеседовал Павел КРЮЧКОВ.

– В начале 1950-х вы были, судя по всему, классическим дворовым пацаном со всеми последствиями?

– Я был абсолютно дворовым мальчиком. Но с последствиями не спешите, настоящим хулиганом мне стать так и не удалось, хотя весь дворовый блатной мир прошел перед моими глазами. Ведь когда Сталин умер и вышла ворошиловская амнистия, наш двор превратился в настоящую малину – с экзотическими ворами, драками и карточными играми, в которые я, кстати, очень любил играть.

– Кто же вас от всего этого спас?

– Как ни странно, меня спасли спорт – я отлично катался на коньках – и некоторая окультуренность нашей семьи: сестру Валерию приняли в хореографическое училище при Большом театре. Папа ужасно гордился, хоть и не подавал виду: «Я знал, что ее примут, ведь она такая талантливая». К спорту я отчасти тянулся через нашу коммунальную квартиру: у нас жил Дмитрий Уколов, хоккеист ЦДКА, первый наш хоккейный чемпион мира. Я тогда много тренировался, играл и в хоккей, и в футбол, гонял с моим другом мяч даже по коммунальному коридору. И в десятом классе у меня уже был первый спортивный разряд по хоккею.

– Так с какого же момента у вас возник первый интерес к словесности? Уже в более поздние времена?

– Наверное, он возник в десятом классе, когда к нам пришла новая учительница литературы, ее звали Вера Алексеевна. Она стала нам читать стихи поэтов Серебряного века, представляете? Ведь мы тогда слыхом не слыхивали – ни Гумилева, ни Цветаевой, ни Есенина – ничего. А она нам читала и заразила на всю жизнь. Мы с Володей Высоцким ходили тогда в Историческую библиотеку, брали старые поэтические сборники и переписывали их от руки. У меня сохранилась тетрадь, в которую аккуратным ученическим почерком был переписан чуть ли не весь северянинский «Громокипящий кубок».

– И какое же впечатление было от стихов вашего тезки?

– Он мне очень нравился. Северянин, как известно, в стихе балансирует между мощной метафорикой, музыкой и некоторой пошлостью, – но его виртуозность перекрывает все: «В двадцать лет он так нашустрил:/ Проституток всех осестрил,/ Астры звездил, звезды астрил,/ Погреба перереестрил./ Оставалось только – выстрел». Какая игра слов! А потом – Есенин. Его долго не издавали, и первый сборничек вышел только в 1949 году, эта книжка у меня до сих пор хранится. Между прочим, в современных изданиях некоторые рискованные слова заменены точками, а в той книжке они были воспроизведены, как есть. «Москва кабацкая» на меня очень подействовала. Обстановка вокруг отчасти соответствовала стихам: по амнистии выходили в основном уголовники, и в нашем дворе стали петь блатные песни. Когда я перешел в восьмой класс, мама почему-то подарила мне семиструнку. Ребята показали пару аккордов.

– И что вы запели? Попробовали сочинять сами?

– До этого было еще очень далеко. Но я знал наизусть почти всего Вертинского, мама мне его пела вместо колыбельных. В наших дворовых компаниях Вертинского не знали, и это стало моим козырем. По углам двора стояли огромные деревянные катушки из-под кабеля, на которых играли в карты, распивали водку и пели блатные песни. Некоторые из этих блатных песен мне очень понравились, потому что они были другими, не то что навязшие в ушах Бунчиков и Нечаев с их «Перелетными птицами».

– А как же началась ваша литературная судьба?

– Это было в 1961 году, когда я работал в конструкторском бюро. Я тогда крутил роман с подругой жены нашего одноклассника – Володи Акимова. И эта самая Таня рассказала мне, что она общается с ребятами из литературного объединения «Магистраль», которым руководил легендарный Григорий Михайлович Левин. Я уже тогда сочинял стихи. Позднее Григорий Михайлович сказал, что мою судьбу решили всего две строчки: «…А город спал./ Кружила нудно метель по улицам волчком,/ и откровенничали струны,/ раскрепощенные смычком». Я стал посещать семинары этого литобъединения. Саша Аронов и Виктор Гиленко были потрясающие аналитики, когда говорили о чужом творчестве. Когда я потом учился на Высших литературных курсах у Межирова – таких разборов стихов уже не было. Эти люди разлагали стихи на атомы, у них было чему поучиться. Ведь из этой студии вышел Окуджава, там обсуждал свои первые рассказы Володя Войнович.

– «Магистраль» закончилась для вас вместе с отъездом в Магадан?

– Нет, просто так случилось, что я познакомился с Владимиром Новиковым, завотделом очерков в журнале «Смена», где были напечатаны мои стихи. И когда он узнал, что я бросил свою инженерную профессию и работаю внештатным корреспондентом «Московского комсомольца», то сказал, что если уж избирать стезю журналиста, то надо начинать не с «Московского», а с «Магаданского комсомольца» (Новиков несколько лет до этого был главным редактором этой газеты). И, ознакомившись с моими газетными публикациями, написал рекомендательное письмо в Магадан. Оттуда на меня прислали запрос и после футбольного матча СССР–Бразилия, где играли Гарринча и Пеле (этот матч я пропустить просто не мог), я уехал.

– Высоцкий написал на ваш отъезд песню и потом еще четыре вещи посвятил вам. И ведь приезжал к вам?

– Магаданцы очень хотели концерта, ведь Володя уже был Высоцким – пел свои песни-стилизации «Красное-зеленое», «На нейтральной полосе» и другие. Но в те два дня, что он был у меня в Магадане, ничего петь не стал, был не в форме. Зато мы много с ним ходили по городу, и я ему все показал: и Нагаевскую бухту, и всю эту северную нищету, и бывшие лагерные бараки. Из Магадана я вернулся со своей первой книжкой «Звуковой барьер». Потом попал на совещание молодых писателей, меня рекомендовали в Союз. Теплую рекомендацию мне дал Юрий Давыдович Левитанский, которого, как и других поэтов его поколения – Самойлова, Межирова, Слуцкого – мы очень ценили.

– Игорь Васильевич, расскажите, пожалуйста, историю «Бабьего лета». Как эта песня появилась? Там ведь есть и посвящение – «Е. К.».

– Эта песня посвящена Лене Копелевой, дочери Льва Копелева, с которой у нас тогда была большая любовь. Песня написалась абсолютно случайно. Я немножко болел белой завистью по отношению к Володиным песням, мой Вертинский уже никого не трогал. Однажды пришел домой, погода была особенная, клены действительно как-то по волшебному украшали улицы, я сел и сразу начал писать: «Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом…» И так дальше. А потом подобрал мотив. И в тот же вечер пришли ребята – Володя, Артур Макаров, Утевский. Я им спел, и Макаров сразу попросил повторить. Володя потом тоже пел эту песню, немножко переставляя куплеты, а на одном концерте даже сказанул, что это он сочинил мелодию. Но потом покаялся (смеется).

– Я помню ее в исполнении Шульженко. Но песня-то более чем мужская.

– В том-то и дело! Это удивительная история. Мне как-то позвонила Тамара Маркова, помощница и репетиторша Клавдии Ивановны. Маркова услышала эту песню в электричке, записала слова и стала обзванивать поэтов. Все отказывались от авторства, пока наш знаменитый артист Борис Брунов не сказал ей обо мне. Маркова попросила приехать. Они с Шульженко жили в одном доме, Клавдия Ивановна спустилась (она жила этажом выше) и сказала: «Игорь, я буду петь, и вы даже не почувствуете, что ее должен исполнять мужчина». И пела ее даже на своем последнем концерте.

– Игорь Васильевич, что же все-таки превращает песню в шлягер? Вы написали их много: «Поверь в мечту», «Садовое кольцо», «Лицо в ладонях», «Дай соскучиться, дай помучиться…», «Облака в реке», «Возвращение романса». Как происходит, что песню начинают петь все?

– Окончательного ответа нет. Мой покойный друг Наум Олев учил, что в песне нужен так называемый шлягворд – строчка, которая запоминается сразу. В этом есть правда. Когда давным-давно Олев привел меня к Оскару Фельцману и тот за сорок минут написал «Возвращение романса» и сказал: «Все хорошо, но первые две строчки никуда не годятся». Я говорю: «А как надо?» – «Откуда я знаю? Вы – поэт. Думайте». Я мучился месяц. Звонил ему, предлагал. Фельцман все отметал. Я уже совсем отчаялся, позвонил, наверное, в сотый раз и говорю: «Может быть, так: Сегодня я нисколько не боюсь с двадцатым веком временно расстаться…» Он: «Это то что надо! И вы эти две строчки писали целый месяц?!»

– Ваши песни пели ВИА «Красные маки», «Здравствуй, песня», «Добры молодцы». Виниловая пластинка «Кружатся диски» оказался в свое время первым отечественным музыкальным изданием с песнями в стиле диско. А как вы относитесь к року?

– Когда с группой «Карнавал» – Сашей Барыкиным, Володей Кузьминым и другими – мы записали осенью 1980 года миньон, на обложке впервые было написано «рок-группа». На этой пластинке должна была выйти еще одна вещь. И я никогда не забуду, как на худсовете зарубили мою песню «Больше не встречу» на музыку Владимира Матецкого. Зарубили именно потому, что она была посвящена Володе Высоцкому. Когда мы ее записали и слушали все вместе в студии, у людей на глазах были слезы. Дорогое для меня воспоминание.

К отечественной рок-музыке у меня разное отношение. Ведь в песне мне дороже всего мелодия. Но я помню, какое сильное впечатление на меня произвел Виктор Цой: его записи слушали в моем присутствии в середине 1980-х на одном таком худсовете и зарубили, конечно. Я протестовал, но было бесполезно. Эти песни были настоящим искусством.

– Я не планировал подробно расспрашивать вас о Высоцком. Мне хотелось поговорить только о вашей судьбе, но еще несколько вопросов – о нем. Скажите, когда вы поняли, что в его работе произошел перелом, когда он стал тем самым Владимиром Высоцким?

– Для меня это случилось тогда, когда он приехал ко мне прямо с вокзала, со съемок «Хозяина тайги» и спел «Баньку». Я оказался первым в Москве человеком, который услышал эту песню. Тогда я и сказал ему: «Все, что было до этого, – это прелюдия. А теперь начинается совсем другое».

– У вас есть любимые «высоцкие» песни?

– «Кони привередливые» и «Купола». Последнюю он написал для фильма «Как царь Петр арапа женил». Но она туда не вошла, как и множество других его отличных песен не вошло в фильмы. Это была для него серьезная драма.

– Высоцкого нет на свете уже тридцать два года. Он жив для вас?

– Абсолютно. Наша последняя встреча в Агентстве по авторским правам – в апреле его последнего года – до сих пор у меня перед глазами… Некоторое время тому назад я написал либретто мюзикла о нем и Марине Влади – мюзикл о любви. Музыку готов писать Алеша Рыбников, вот ищу того, кто бы финансировал эту постановку. Если этот проект реализуется, тогда будет еще одна работа в Володину память.