Игорь Михайлович
С косарями – чистая мистика!
Фото Евгения Никитина
Недавно в издательстве «Время» у Анны вышла книга «Осенние праздники: Избранные стихи» (рецензию см. на стр. 5). Самое время поздравить автора и задать ей несколько тривиальных вопросов на вечную тему. О природе стихов, горе и счастье и обо всем понемножку с Анной ГЕДЫМИН беседует Игорь МИХАЙЛОВ.
– Анна, вопрос по-читательски непосредственный: почему «Осенние праздники»?
– Так называется одно из стихотворений, вошедших в книгу. И я подумала, что это относится и к сборнику в целом. Вроде бы праздник – но запоздалый, с горчинкой. Хотя название книги – всегда немного случайность.
– Распространенная болезнь автора – желание объять необъятное, вместить как можно больше стихов под одной обложкой. Вы сами отбирали стихи или у книги есть составитель – человек исчезающий, которого, как семейного доктора, передают только по знакомству?
– Нет, я бы это никому не доверила. Да и не потянул бы никто. Представьте, сколько всего написано за 30 с лишним лет! И надо выбрать главное, да еще как-то логично расположить, чтобы читатель на полпути не завял. Составление сборника отняло у меня ровно полгода. Понимаю, что это безумие. Но если бы книга не вышла, уверена – я бы ее до бесконечности переделывала.
– Очень редкое нынче качество у поэтов – состояние счастья. У вас это качество, если верить Инне Кабыш и Льву Аннинскому, наличествует. Поделитесь секретом, как быть хорошим поэтом – и при этом счастливым? Не кажется ли вам, что вы нарушаете традицию?
– За хорошего поэта спасибо. А насчет состояния счастья… Ну, характер, видимо, такой – стараешься переживать радостные моменты по максимуму. Что-то вроде инстинкта самосохранения. А вообще Инна Кабыш, которая во врезке к книге первая заговорила о моем «счастливом случае», там же все растолковала: «Анна Гедымин – это редкий, может, даже редчайший случай в русской поэзии: умение писать в состоянии счастья». Просто на Инну, поэта глубоко трагического, даже апокалиптического мировосприятия, именно такие мои стихи (в основном, как я понимаю, из раздела «Воспоминание о счастливой зиме») произвели наибольшее впечатление. По принципу несходства – мы с ней очень разные. Хотя я умею писать и в состоянии несчастья, чему в сборнике есть множество подтверждений. А что касается традиции, то ведь и Пушкин, простите, не был ни истериком, ни ипохондриком. Так что я вполне в традиции. Только не в модернистской. Это, кстати, отметил автор другой врезки – Бахыт Кенжеев.
– Вопрос о преемственности. Очень серьезный, но в то же время и каверзный. Поэт иногда не сознается, под чьим влиянием он находится, чтобы не уличили во вторичности. Тогда можно сформулировать иначе: чье имя осеняет ваш путь? Кто ваши учителя?
– Я, наверное, очень примитивно устроена: люблю гениев. В XIX веке это Пушкин, в конце XX – Бродский. Хотя к нему пришла не сразу и не легко. В 1980-х годах я была воинственным традиционалистом. Готова была убить каждого, кто, например, начинает стихотворную строку с маленькой буквы. И вдруг – такой колоссальный масштаб личности, такой невероятный дар, но на совершенно иных художественных основах. Помню, когда начинала его читать, в голове как будто жернова проворачивались. А потом очень постепенно протест иссяк. И пришло понимание фантастического профессионализма Бродского. А еще появилась незнакомая прежде свобода в обращении с формой. Правда, дольники я к тому времени уже писала, но вот своими тоническими (и при этом не силлабическими) стихами определенно обязана его влиянию.
– Раз уж вы угодили в такую популярную издательскую серию «Поэтическая библиотека», то нельзя не спросить, какую поэзию, кроме своей, вы читаете? Что запомнилось, легло на душу?
– Стихи читаю постоянно. Для меня почему-то очень важно видеть общую картину происходящего в поэзии. А сейчас именно общую картину составить довольно трудно – много разрозненных групп, а взаимопроникновение минимальное. Так что году в 2008-м я вдруг почувствовала себя «не в материале» – панорама не выстраивалась. И тут – неожиданная удача: предложили стать составителем ежегодного альманаха «День поэзии». Работа, надо сказать, собачья. Но для меня это было спасение! Составила два выпуска – 2009 и 2010 годов. Конечно, туда попали не все интересные современные поэты, но я старалась. Сражалась с главными редакторами, которых было целых три. Перессорилась со всеми – и с ними, и с авторами. Свое практически не писала. Но в итоге достигла цели: теперь я более или менее представляю себе, кто что пишет. И могу вопреки расхожему мнению сказать, что современная русская поэзия интересна, разнообразна и вообще в большом порядке.
Посмотрите, какие имена собраны только в «Поэтической библиотеке» издательства «Время»: Евгений Рейн, Тимур Кибиров, Бахыт Кенжеев, Геннадий Русаков, Юрий Кублановский, Кирилл Ковальджи… А в ближайшее время должна наконец появиться легендарная книга Юрия Влодова «Люди и боги» – ее подготовила его вдова Людмила Осокина, у которой в этой серии уже вышел сборник. Вообще я особенно пристально слежу за женской поэзией. И здесь «Время» тоже на высоте: Инна Лиснянская, Марина Бородицкая, Инна Кабыш, Лариса Миллер, Татьяна Кузовлева, Галина Нерпина… Но это, конечно, не все выдающиеся современные поэтессы, которых хочется читать и перечитывать. Давно знаю и люблю поэзию Марины Кудимовой, Надежды Кондаковой. Мне интересны Ирина Ермакова, Мария Ватутина… Всех и не перечислишь. А вот в новом поколении – том, которому сейчас вокруг сорока, – особенно показательна, по-моему, мужская поэзия. Борис Панкин и Максим Лаврентьев, Игорь Панин и Дмитрий Артис, Максим Жуков и Сергей Арутюнов… Они уже совсем какие-то другие. И между собой совершенно не похожи – ни по стилю, ни по биографии, ни по взглядам. Но в одном совпадают: производят впечатление по-настоящему свободных людей. Признаться, возникает удивительное ощущение покоя, когда понимаешь, что вслед за тобой идут такие силы.
– Как возник замысел вошедшей в сборник поэмы «Косари»? «Косари» – единственная проба пера в этом сложном жанре или были еще попытки написать нечто подобное?
– С «Косарями» – чистая мистика, даже неловко рассказывать. Какой там замысел! Начало 1990-х годов. Я впервые приехала в Переделкино, в Дом творчества. Утром выхожу из корпуса с тетрадкой – вдруг стишок сочинится. Вижу на краю парка беседку. Я в нее. Солнышко еще такое мерцающее сквозь листву. И вдруг начинает идти текст. Да какой-то странный – почему-то про косарей… В общем, я без помарок, в жутком напряжении записываю примерно две трети готовой баллады (а это, строго говоря, все же баллада, а не поэма). Потом совершенно без сил возвращаюсь в номер, мгновенно засыпаю. А назавтра опять, как сомнамбула, прихожу в беседку и так же начисто дописываю оставшуюся треть. А спустя несколько дней беседку сносят. Вот такая история. У меня есть что-то похожее по стилистике – например, более раннее стихотворение «Месть Тамерлана» или более позднее про мастера мостов. Но все же тогда что-то особенное было. Не просто вдохновение. Поэтому вряд ли смогу повторить.
– Помнится, лет этак, не буду говорить сколько, тому назад на одном из вечеров вы прочитали очень ехидную эпиграмму на одну знаменитую поэтессу. Не было искушения поместить ее – и другие, если есть, эпиграммы – в книгу?
– Вы, конечно, имеете в виду эпиграмму на Юнну Мориц. Но ведь никакой эпиграммы не было! В 1983 году я попала на совещание молодых писателей Москвы в семинар Юнны Мориц и Олега Дмитриева. По итогам меня рекомендовали на Всесоюзное совещание – это тогда был максимальный успех. И вот, когда все уже закончилось, встречаю я как-то Олега Михайловича. И, наверное, захотелось мне этакую поэтессу из себя изобразить. Я и говорю: «Мне сегодня снилась Юнна Мориц. Юнны Мориц снятся не к добру». А у Дмитриева – свои переживания. Он был страстным футбольным болельщиком. Вот он мне и отвечает, как назло, в рифму: «И тогда команда «Черноморец» ЦСКА побила ввечеру». А дальше – все по Бродскому: чтобы мысль запомнили, ее надо зарифмовать. Вот ее и помнят уже три десятилетия, на мою голову. Этот случай даже в недавно вышедших мемуарах Сергея Мнацаканяна «Ретроман, или Роман-Ретро» описан. Между тем я очень ценю поэзию Юнны Мориц. Она высокий профессионал и вдобавок любимый автор издательства «Время». А свою склонность к сочинению забавных стишков я реализовала иначе – написала детскую книжку «Азбука веселой нечисти». Не ехидную, а добрую и, говорят, смешную.
– Несколько лет тому назад у вас вышла книга рассказов. Насколько удачна, на ваш взгляд, проза поэта и можно ли ее выделять в самостоятельный жанр? Сейчас что-то такое пишется?
– Для меня проза поэта – это прежде всего Набоков. Его, в общем-то, совершенно не прозаическое отношение к языку – когда художественную нагрузку несет каждая фраза. Хотя я и стихи Набокова всегда любила, и мне неприятно, что его сейчас принято этак высокомерно лягать. Между прочим, он явно повлиял на отдельных далеко не худших нынешних поэтов. Не скажу, на каких – вдруг это секрет? Мои собственные короткие рассказики для меня – высшее профессиональное достижение. Очень долго не решалась на прозу. Ведь стихи – это подарок судьбы, чистое вдохновение. А проза – все-таки труд. Первую взрослую новеллу написала в начале 1990-х (у меня еще детская повесть есть, но это немного другое). Потом было лет шесть перерыва. Потом – по одной-две новеллы в год. Все помню наизусть. А в последнее время как-то прошло. Но надеюсь – не навсегда. Я, конечно, совершенно неправильно пишу прозу – очень медленно, с бесконечными переделками, то смеясь, то плача. В прямом смысле. Так вообще-то стихи пишут. Но это именно короткие рассказы, строго соответствующие законам жанра. Хотя, думаю, у меня не случилось качественного перехода от стихотворца к прозаику. Поэтому проза и не заменила стихи, а существует параллельно. За что, как говорится, отдельное спасибо.
– Вы следите за премиальным процессом? Почему вас премии обходят стороной?
– В нашей стране поэт, по сути дела, поражен в правах – начисто лишен возможности зарабатывать своей профессией. Смотрите: гонорары смехотворные, в том числе за книги; возможности зарабатывать выступлениями (как это было во времена Бюро пропаганды художественной литературы) давно не существует; разрушена система внутреннего рецензирования; даже переводы не кормят. Что в такой ситуации остается делать? Кто-то осваивает смежные профессии – издательское дело, журналистику или преподавательство. А если ты к этому не склонен? Издевательство просто! Единственная, получается, возможность заработка для таких людей – литературные премии. И слава богу, что они существуют и их кому-то дают! Я бы, конечно, не возражала, если бы меня ни с того ни с сего наградили. Но прилагать к этому внетворческие усилия не готова. Тем более у меня есть востребованная профессия: уже больше 15 лет я занимаюсь литературным редактированием и рерайтом интерьерных журналов, что очень помогает в оттачивании собственного стиля. Возможно, я и прозу пишу благодаря этому. Главное – не гламурные издания и не политические. Сидишь дома, общаешься только с буквами. Мне нравится. Знакомые, конечно, потешаются: Аня у нас толчками и табуретками ведает. А что толчки и табуретки? Это ведь, если вдуматься, величина абсолютная. Мерило отношения цивилизации к самой себе. Как поэзия, только в области практического.
