Соитие со словом

Литературоведу всегда пригодится тачка.
Фото из архива Сергея Дмитренко

Сколько рядов в литературе, о чем думают учительницы и можно ли продать писательский талант? Об этом и многом другом с Сергеем ДМИТРЕНКО беседовали Алиса ГАНИЕВА и Елена ВАРЗИНА.

– Сергей Федорович, вы профессионально занимаетесь писателями второго ряда. Поясните, что это значит?

– Про второй и так далее ряды в литературе не я придумал. Это все отрыжки классицизма, а для меня рабочие схемы. Литература очень сложно устроена, и классику порождает беллетристика. Это магма прозы, в которой есть все: трэш, масслит, высоколобые опусы, изнуряющие читателя с первой же страницы, традиционные жанры, смешанные… И в этой магме постепенно появляются произведения, которые наделены силой притягивать многих. Значит, в них есть начала, которые несут идею некоего этико-эстетического совершенства, которое необходимо человеку. Только у одних произведений этой силы притяжения хватает на год, у других на поколение, что-то остается с миром читателей навсегда. Беллетристика и классика в постоянной взаимосвязи, слову «беллетристика» должен быть возращен его исконный смысл, это действительно «изящная словесность».

– Но ведь откровенно плохая проза иногда цепляет больше хорошей.

– Бывает. Иногда человек, взявшись за перо, передает какой-то неожиданный для прежней литературы жизненный опыт, кто-то просто врывается в литературное пространство, на его творение смотрят как на экзотику – и читатели, и писатели. Но затем всегда начинается примерно одно и то же: литературное освоение новопредставленного. И доведение его до совершенства, то есть классики в широком значении слова. Сейчас, правда, кое-что изменилось, Интернет дал всем иллюзию почувствовать себя писателями. Даже тем, кто не имеет представления о непреходящей иерархии художественного качества. Но слово не обманешь. В Сети большей частью пишут, как говорится, тексты, а есть старое доброе понятие «произведение», в самом его звучании идея живой завершенности.

– Так каков критерий настоящей литературы?

– Настоящая Литература по-прежнему пишется для себя. Между прочим, и пресловутый второй ряд нередко, а сейчас в особенности – это та литература, которая создается не ради всяческих государственных поощрений, премий, не ради одобрения тусовки. Пусть ради заработка, ведь это просто работа в рамках формата. Можно ведь согласовать коммерческие цели и художественные задачи. Например, однажды я написал детектив за некоего знаменитого автора, но оставил в нем несколько вешек, чтобы всегда можно было показать, кто его написал. Книга выдержала несколько тиражей, в переплете, покетбуком, но писать в таком формате следующий роман было неинтересно, ведь как полубульварного детективщика я себя уже проверил. Здесь важно не заиграться, ведь порой и единичные эксперименты здесь тоже обрачиваются тем, что этика и эстетика идут вразлет. Писатель не должен прелюбодействовать со словом, но соитие со словом у него должно быть обязательно. Это всегда красота. Поэтому я не понимаю писателей, которые пишут с орфографическими ошибками. Хотя синтаксис – уже другое, там – кто как дышит.

– Вы окончили семинар прозы в Литературном институте, а в основном занимаетесь историей литературы, педагогической журналистикой. Почему?

– Справедливый вопрос. Ответ в виде правдивой прозы. Когда я студентом написал большой, страниц на 400, роман о фронтовиках как наших отцах, руководитель нашего семинара Василий Петрович Росляков предложил мне довести его до объемов дипломной работы (100 страниц) довольно виртуозным образом, играя с композицией. Получилось даже с налетом авангардизма, и я защитился на «отлично». Но меня вызвал ректор, Владимир Федорович Пименов, и своеобразно поздравил с успехом. Сказал: это напечатают через 200 лет, но в аспирантуру возьмем (это был 1981 год). Так неожиданно была вознаграждена моя вынужденная общественная активность в институте. Дело в том, что у нас еще на первом курсе все перевлюблялись друг в друга. Что-то вроде: комсорг влюбилась в старосту, но староста не ответил и так далее. Мордобой, страсти в общежитии. И тогда секретарь комитета комсомола института Саша Кротов, опираясь, очевидно, на мою формальную анкету – после армии, женат, в общаге не живет, – назначил меня комсоргом. И мне удалось кипевший страстями курс сплотить на лоне литературы, правда, специфической. Дело в том, что институт, носящий имя своего основателя, Горького, неукоснительно следовал его идее о неразрывной связи литературы с жизнью. Правда, воплощалась эта идея особым образом. Союз писателей выделял огромные деньги на студенческие агитбригады, студенты могли ездить по всей стране, так сказать, крепя связи с жизнью, и вот наш курс в этом преуспел. Через год я стал заместителем секретаря комитета комсомола по учебно-творческой работе... При этом мне несколько раз предлагали вступить в партию, Пименову даже позвонили из ЦК ВЛКСМ и сказали, что я единственный в СССР беспартийный зам. секретаря комитета комсомола вуза, да еще идеологического, каковым считался Литинститут. Но я убедил Владимира Федоровича, что это прекрасно, мы и здесь уникальные. И он в конце концов благословил меня на литературоведение. И я, конформистски осознавая перспективу писать только в стол, начал заниматься Лесковым.

– Но ведь не только Лесковым, правда?

– Да, не за горами пенсия, и недавно я посмотрел, что же могу предложить издателю, если он найдется. Насчитал восемь книг – от юмористического романа об армии «Колеса в воздухе» и сборника прозы и поэзии «В жанре жанра» до словаря необычных фамилий (я их коллекционирую много лет) и литературоведческой книги «Сюжеты о сюжетах» (она частично печаталась в «Литературе»). Главное, что это написано, а дальнейшее – не от меня зависит. Ведь мы, литинститутские, имеем особую гордость – за свой счет не издаемся.

– А как же графоманы?

– Сейчас графоманам трудно. В советское время графоман часто имел возможность найти приют под крышей Союза писателей. Сейчас они в основном на семи ветрах, а сбиваться в тусовку без спонсора надолго не получится. Интереснее, когда человек выламывается из рамок графомании или, например, из узилища соцреализма. Например, однажды Василий Петрович Росляков привел к нам на семинар писателя Елизара Мальцева, о котором я знал только то, что он за какой-то свой колхозный роман получил Сталинскую премию 2-й степени. И вдруг оказалось, что Мальцев из старообрядцев, что-то пишет о них… Тема совершенно непроходная в то время. Эта трилогия, «Крест и звезды», кажется, до сих пор полностью не опубликована. Еще Мальцев сказал, что он поклонник прозы Марио Варгаса Льосы. Я об этом писателе ничего не слышал, пошел в библиотеку – и тоже стал поклонником Льосы. Вскоре Мальцев издал свой трехтомник, а там – его колхозные романы, уже отредактированные, очевидно, после чтения Льосы, насыщенные, в частности, эротикой. Мягко, акварельно. Я сравнил первую, премиальную, и последнюю редакции. И знаете, когда колхозников автор перевел на сеновал, на сено, которое они сами и заготовили, все получилось прекрасно!

– Сегодня часто говорят о том, что у книжных покупателей нет, помимо премиальных шорт-листов, никаких некоммерческих ориентиров – что и кого читать.

– В обзорах журнала «Литература» мы уделяем особое внимание лонг-листам. Именно на уровне лонг-листа еще держится что-то интересное. А вот уже в шорт-листы и даже в победители попадают тусовочные фигуры. Сами организаторы премий называют это случайностью, но мы-то знаем, что это просто продвижение людей, приближенных к данному распилу.

– Как вы думаете, почему критика не вполне справляется с этой ролью «советчика»? И какой должна быть литературная критика сейчас, в наше время?

– Критика, возможно, потому и не стала советчиком, что в России в условиях отсутствия обычного обсуждения политических проблем она обычно и не была собственно литературной критикой. Все ей требовалось сказать об одном, подразумевая совсем другое. Критика звала Русь если и не к топору, то к чтению сочинений с ясно выраженной политической направленностью, художественность пускалась побоку. Какое там «чувства добрые я лирой пробуждал», что есть первейшая цель литературы?! А ныне критика, вместо того чтобы воспользоваться состоянием политической свободы, страстно стала обеспечивать рейтинги продаж и обслуживать тусовки. А ведь у них, у критиков, есть сейчас уникальная возможность – стать историками современности. Я с почтением отношусь к энтузиастам, энциклопедически, справочно каталогизирующим литературу. Например, это очень разные, но старательные Сергей Чупринин, Андрей Немзер, Вячеслав Огрызко…

– Учителя литературы пишут вам в редакцию?

– Разумеется. И не только присылают свои работы для публикации. Людям хочется выговориться. Многие учителя жалуются, что нет времени читать, что душит огромное бюрократическое количество бумаг. То есть пишут по социальным вопросам. И хорошо, что пишут. Мы всячески помогаем им противостоять тотальной бюрократизации школы. Но порой с разочарованием видишь, что даже наши учителя литературы довольно плохо владеют письменной речью. Хотя у них главная задача научить детей в совершенстве владеть именно устной и письменной речью, вызвать и укрепить интерес к чтению. А мы в период недавних событий не раз слышали и видели: кавказские боевики говорят образнее, яснее, чем генералы российской армии после всех их академий. Как же при таких обстоятельствах найти общий язык?

– А власть с культурным сообществом может найти общий язык?

– Власть, которая уткнулась рылом в нефтегазовое болото, не видит ни образования, ни культуры. Например, в 2011 году был юбилей полета Гагарина в космос. Это общенациональный праздник, это народное единство, но… Вышла хорошая книга Льва Данилкина, были некоторые другие издания – но они и вовсе не замечены. Никакого праздника, напротив, космос как чернуха (плохо сели, едва не погибли)… В советское время даже из дутого повода делался праздник, а при нынешних посткоммунистах все обращается в общедепрессант.

– Но все же учитель литературы задает вам вопрос: в современной литературе первого ряда есть настоящие писатели? И если есть, то какие?

– Разумеется, в современной русской литературе настоящие писатели есть даже в том так называемом первом ряду, который формируется издательскими левиафанами. Мы в «Литературе» только что провели широкий опрос на тему «Современной школе – современное чтение», в нем участвовало более полутора сотен литераторов, но итоги будут объявлены в сентябре. Пока о них знают лишь двое: я, как координатор проекта, и вор, забравшийся в минувшие выходные в нашу квартиру и унесший оттуда помимо прочего ноутбук со всеми результатами опроса. (Если он, конечно, питает интерес к современному чтению, а не только к содержимому чужих жилищ.) Так что сейчас назову имена по своему выбору: это Фазиль Искандер, Валерий Попов и Дмитрий Верещагин. Вот последний как бы из условно второго ряда, но посмотрите, например, его повесть «Заманиловка» в апрельской «Дружбе народов»! Такая проза делает меня просто читателем – счастливейшее состояние!