Елена Семенова
Софья Прокофьева с умной и доброй овчаркой Джариком.
Фото автора
Творческий путь сказочницы Софьи Прокофьевой сложился необычно. В юности она начала писать стихи, которые высоко оценил Борис Пастернак. Однако ее поэзия оказалась несозвучной сталинскому времени. Найти свою стезю удалось не сразу, но теперь всем известно, что яркий талант Прокофьевой воплотился во множестве увлекательных волшебных сказок, на которых выросло не одно поколение. Сегодня, как и в советские годы, она считается самым печатаемым детским автором. О жизни, детской литературе и взрослом романе «Кольцо призрака» с Софьей ПРОКОФЬЕВОЙ беседовала Елена СЕМЕНОВА.
– Софья Леонидовна, вы стали писать сказки в начале 1950-х и не раз повторяли, что это был единственно возможный выход к читателю, поскольку ваши стихи не стали бы печатать.
– Это была эпоха Сталина. Я оканчивала школу и, чувствуя себя поэтом, понимала, что с такими стихами, как мои, мне закрыты пути во все филологические вузы, тем более в Литературный институт имени Горького.
– Но почему? Чем эти стихи выбивались из формата?
– Позвольте вам прочесть отрывок из стихотворения «Пигмалион 2» – он даст ответ на все вопросы сразу:
Служанки, девушки, где
Галатея?..
Исчезла, и осталась пустота.
Мир обесцвечен. Что со мной
и где я?
Как просто исчезает красота.
Твое отсутствие кровоточит.
Исчезновенье разбудило сон
любви.
Осиротевший дом молчит.
Ищи теперь сбежавшую, лови!
<…>
Это 1950-й год. Но ранние стихи были также построены, и поэтому ясно было, что Литинститут для меня закрыт. Я мыслила себя поэтом, чувствовала, что это мое призвание. Ко мне в гости пришел Евгений Евтушенко, который случайно наткнулся на мои стихи в журнале «Октябрь». Он мне рассказал о Белле Ахмадулиной, которая для меня теперь классик и один из любимых поэтов, предложил начать творческое общение. Однако я по характеру человек замкнутый, трудно вливаюсь в коллектив. Мне легче было быть одной и творить в тишине и втайне. Поэтому я не поддержала этих отношений. Тем не менее я всю жизнь пишу стихи, пусть и с большими интервалами молчания.
– Как вы пришли к сказке?
– Когда стало понятно, что я не буду поступать в Литинститут, встал вопрос – куда идти учиться. Мой отец, художник и замечательный педагог, заметил у меня способности к живописи и стал меня учить. Я окончила академию Сурикова как художник-график. Тем не менее как только возникла возможность заняться литературой, я оставила живопись. К этому моменту ситуация в стране изменилась, стало больше творческой свободы. В 1955 году вышла моя первая книга детских стихов: она и решила мою судьбу. Размышляя, какой литературой заниматься, я почувствовала, что ближе всего мне сказка. Я выбрала этот жанр потому, что во времена Хрущева сказка была самой удобной иносказательной формой выражения творческой мысли.
– Как вам открылась выразительная мощь сказки?
– Мой любимый автор – Андерсен. Меня еще в детстве потрясала сказка «Оле Лукойе», особенно тот момент, где он показывает Яльмару своего брата – Смерть, сказка «Девочка, наступившая на хлеб», где девочка, которая хотела пойти на танцы, наступила на хлеб, чтобы не запачкать новые красненькие башмачки. Потом она мучилась: ей пришлось танцевать не переставая. Она пошла то ли к палачу, то ли к кузнецу – не помню, – он обрубил ей ноги, и красные башмачки убежали в лес, продолжая танцевать. Девочка выросла и вышивала для церкви прекрасные ткани. Заканчивается сказка светло: прилетают ангелы и забирают ее душу в последний час жизни. Она искупила свою вину. Мне кажется, такую сказку не пропустили бы даже и сейчас при всей, казалось бы, свободе слова. Попробуйте уговорить кого-нибудь издать сказку, где девочка остается без ног и ангелы забирают ее душу. Когда творил Андерсен, была другая эпоха; он считал, что пишет для взрослых, и был очень обижен на скульптора Бертеля Торвальдсена, который изобразил его окруженным детьми. Он вообще не любил детей.
– Когда вы пишете книгу для детей, какую цель вы преследуете – развлечь, удивить, научить?
– Во всяком случае, не для того, чтобы развлечь, хотя дети любят юмор и иногда я прибегаю к юмористичным моментам. Но они, как правило, вторичны и случайны. В сказке меня привлекают глубина, возможность передачи мысли. Сначала ребенка надо увлечь, чтобы он не попросил маму перестать читать. Сюжет в данном случае – это способ заинтересовать. Более важную роль играют герои. Я всегда стремилась, чтобы ребенок их полюбил, чтобы они вошли в его жизнь. Иногда, если сказка ладилась, начинались неожиданные таинственные вещи. Герои обретали свободу и начинали жить своей жизнью, иногда даже по-своему меняя сюжет сказки.
– Можете вспомнить пример такого своеволия героя?
– Это трудно уловить, я забываю, что сотворил герой, а что я сама, но в итоге у нас получается соитие, совместный труд. Мы сливаемся, чтобы вместе путешествовать по дорогам сказки. Меня поражает тайна – откуда приходит герой, как рождаются идеи событий. Не хочу быть нескромной, но иногда кажется, что это приходит свыше как награда за любовь к сказке. Вот, допустим, Астрель, когда ей надо убежать из замка, вдруг видит, что появляется лестница, состоящая из капель дождя. Она спускается по ней, и лестница проливается за ее спиной, когда она наступает на нижнюю ступеньку. Этот образ таинственно возник в моем воображении, как будто кто-то нарисовал передо мной эту картину.
– Мир и Россия изменились. Это повлияло и на детей. Они сегодня получают больше информации из телевизора, Интернета. Компьютерная игрушка порой интереснее сказки. Как воспитывать у детей вкус к настоящей литературе?
– Жизнь книги сейчас в большой опасности, ей угрожает много негативных явлений, связанных с развитием техники. Здесь нужно много думать и работать. В этом смысле мне помогает мое умение писать остросюжетные сказки. Это не детективы – сказка не может быть детективом, – но тем не менее она должна иметь заманчивый сюжет, соперничающий с компьютерной игрой, гонками и стрельбой. Ребенка нужно заворожить острой коллизией, заставить захотеть узнать, что будет за углом этого дома, и тем самым подарить ожидание необыкновенного и увлекательного. Меня бесконечно радует, когда дети говорят, что читать интересно. На последней моей встрече дети-дошкольники спросили, кто мой любимый писатель. Я ответила – Андерсен, а из зала закричали: «Нет, вы пишете лучше!» Я сказала, что этого не может быть и, когда они вырастут, они поймут, что Андерсен – непревзойденный гений.
– Каких еще писателей вы считаете классиками детской литературы? Кто из современных детских писателей для вас авторитет?
– В силу своего возраста я отстала и не знакома с современными авторами. Я лучше знаю сказки писателей начала XX века и моих друзей, с которыми я прошла литературный путь. Я считаю, что замечательной сказкой является «Три толстяка» Юрия Олеши. Она написана необычайно образным языком, полна поэзии и глубоких мыслей. Ее не портят даже социальные излишки, которые были введены писателем в силу времени. Я люблю «Буратино» Алексея Толстого и считаю, что эта сказка написана интереснее, чем «Приключения Пиноккио». Из более поздних сказок мне нравятся вещи Ирины Токмаковой. Я люблю стихи моего ныне покойного друга Генриха Сапгира. Мы иногда работали вместе, и это было очень интересно.
– А какая работа с Сапгиром была наиболее увлекательна?
– Это был заказ на сценарий для Центрального детского театра по сказке Петра Ершова «Конек-Горбунок». Мы перевели эту великую поэму в драматургию, написав забавные диалоги в стихах и поэтическими вставками соединив все в единый сюжет. Потом для оценки мы читали сказку уникальной женщине, моей мачехе Вере Николаевне Марковой. Мы попросили определить, где наши стихи, а где стихи Ершова. Она внимательно слушала и сделала три заметки, сказав: «Ну, вот это точно не Ершов!» Тем не менее во всех трех случаях это был именно Ершов. Свежесть и смелость образов («Кит усами закачал/ И как ключ на дно упал») были так удивительны, что она приписала их авторство нам. Мы с удовольствием подделывались под Ершова, хорошо чувствовали его стилистику. В ЦДТ уже были готовы декорации к спектаклю – очень дорогие, стилизованные под палех. Но получилось так, что Генрих принял участие в нелегальном журнале «Метрополь» и был запрещен как автор. Сегодня «Конек-Горбунок» идет во многих театрах России, но в ту пору спектакль был оказался под запретом.
– Сегодня дети сходят с ума от Гарри Поттера. Я читала, что вы считаете недопустимым наделять обаянием черную магию. Однако Баба-яга, Кикимора, Леший иногда бывают весьма симпатичны.
– Книга про Гарри Поттера талантливо написана, но уже в ее корне заложено разделение детей на волшебников и простых маглов. Мне кажется, это близко к фашистскому представлению об избранной расе. Я не могу принять это душой. Обратите внимание на русские сказки. У нас тоже есть волшебники, но они как таковое волшебство не пропагандируют. У нас прославляют доброту, смелость, отвагу, жертвенность, но не само волшебство. Установку романов Роулинг я считаю противоречащей представлению о христианстве. Нечистая сила может быть обаятельна, но нельзя ставить ее в пример, призывать массово становиться русалками, владеть волшебством, заменяющим реальные качества. Воспитание должно идти через духовный мир, а не путем заклинаний и волшебных составов. «Гарри Поттер» – талантливая книга, несущая в себе негативное ядро, и оно более опасно, чем мы это представляем.
– Вы делаете пересказы европейского фольклора для детей – например, цикл из трех книг о юном Роланде, короле Артуре и Парсифале. Скажите, насколько вы «присваиваете» персонажа во время переработки?
– Однажды моя мачеха Вера Николаевна, с которой мы 40 лет прожили в близости и любви под одной крышей, утром позвала меня и сказала: «Соня, возьми ручку и бумагу и записывай. Мне приснился сон – история всех европейских легенд». Она стала диктовать мне легенды, которые ей приснились, а затем мы вместе приступили к обработке. Мы читали разные варианты, скажем, «Тристана и Изольды». Ведь в XIII веке существовал первый вариант, за которым последовало множество других, где появляется Изольда Белорукая и совсем другие герои. Легенда сама по себе дает большую свободу для фантазии. Но в целом мы старались придерживаться классики, сохранять обаяние народных легенд, духовную сущность героя. Когда мы делали доктора Фауста, мы не раз перечитали Гёте и народные версии кукольных пьес. Так, мы пересказали все великие легенды Европы, включая те, которые никогда не печатались – «Парсифаль», «Лоэнгрин», «Принцесса Мелисанта», а после смерти Веры Николаевны я пересказала «Флор и Бланшефлор». На русском языке для детей эту легенду не пересказывали никогда. Она вошла в цикл о великих влюбленных наряду с «Тристаном и Изольдой», «Роландом» и «Лорелеей».
– В детской литературе нередки случаи заимствований. Персонажи Носова взяты из книги Анны Хвольсон «Царство малюток», Волков воспользовался идеей Баума, Чуковский взял Айболита у Хью Лофтинга. Как вы к этому относитесь?
– Я очень хорошо к этому отношусь, потому что считаю, что многие герои и сюжеты написаны лучше, чем они были в оригинале. Если это хорошо сделано – почему нет. Чуковский прекрасно сделал Айболита: невозможно представить ребенка, который не любил бы эту книгу. Правда, когда я пересказывала Сельму Лагерлёф, я писала «Сельма Лагерлёф в свободном пересказе для детей Софьи Прокофьевой». Помимо «Путешествия Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции» у этой писательницы есть гениальная «Сага о Йёсте Берлинге». Я также пересказывала ее «Легенды о Христе»: это саги для чтения вслух с повторами
– Расскажите, какие книги вышли у вас в последнее время?
– В последние пять лет, продолжая заниматься сказками, я написала роман для взрослых – «Кольцо призрака». Для меня это лебединая песня. Как мне кажется, это самое серьезное из того, что я создала. Если коротко – это книга о добре, зле и всепобеждающей силе чистой и жертвенной любви. События происходят в наше время, и, судя по отзывам тех, кто прочел роман, мне особенно хорошо удались язык и стилистика. Однако оставляю это на суд читателя. В следующем году, к моему 85-летию, должен выйти итоговый сборник стихов, в который войдут лучшие поэтические произведения, написанные мною за все время.
