Уникальный душевный недуг

Вячеслав Пьецух: "Если проза – мысль завуалированная, украшенная, то эссе – сразу в пятак".
Фото Бориса Бабанова

Писатель и мыслитель Вячеслав Пьецух на исходе XX века активно занимался поиском «русской идеи» или, по собственному его определению, «русского настроения». Как известно, одним из приемов писателя стало вкрапление абсурдных ситуаций в события русской истории. В этом номере мы печатаем рецензию на новую книгу автора «Суть дела» (стр. 5). О сегодняшней роли писателя, массовой культуре и литературных премиях с Вячеславом ПЬЕЦУХОМ побеседовал Сергей ШУЛАКОВ.

– Вячеслав Алексеевич, по Солженицыну, когда-то Твардовский противостоял «наплыву художественной и национальной безответственности». Сохранилась ли за современным писателем функция стража, охраняющего интеллектуальное здоровье народа или какого-то другого сообщества?

– Я полагаю, что это функция вечная, ни от Солженицына, ни от Твардовского, ни тем более от средних писателей не зависящая. Другое дело – кому она нужна? Есть условно два человека, которые блюдут эту функцию, и условно четыреста читателей, которые ее адекватно воспринимают. Как-то рассказывал большой друг Шукшина – Георгий Бурков: незадолго до смерти Василия Макаровича приехал к нему редактор и говорит – вот это надо убрать, это тоже, народ не поймет… Шукшин отвечал: «Какой народ? Народа осталось четыреста человек…» Русский писатель – хранитель основ, это бесспорно, хоть новый Моцарт народись, хоть все передвижники разом. Именно писатель хранит национальный образ мышления, все самое драгоценное в нем.

– Одна моя знакомая, успешная предпринимательница с филологическим образованием, высказала такую мысль: по ее мнению, для того чтобы стать писателем, ранее нужно было приобрести пишущую машинку или нанять машинистку, а теперь, когда доступ к персональному компьютеру и Интернету есть у каждого, такого барьера нет. Существует ли, на ваш взгляд, угроза «омассовления» литературы?

– Это проблема серьезная. Теперь всякая сволочь пишется писателем. Стыдно стало так называться. Все, кто умеет писать, считают себя писателем. Между тем писатель в России – уникальный душевный недуг. Не считая XIX века, блестящего периода в нашей истории и истории человечества, в другие времена таких – двое на поколение. Однако обществу труд писателя перестал быть нужен, оно не чувствует более жизненной необходимости в национальной литературе. А Интернет я не люблю за то, что он препятствует общению с величайшими умами человечества, которые позволяют нам сохранять нормальный человеческий облик. Сейчас каждый может общаться с любым другим идиотом, а не с великими умами. В этом смысле я полагаю Интернет вредным для человечества.

– В книге «Суть дела», в эссе «Новая «Буколика», да и во многих других произведениях вы убедительно отразили тенденцию к перемещению столичных жителей в бескрайние просторы России. Многие москвичи уже бежали как минимум в Звенигород, и ходят слухи, что олигархи скупают земли за Уралом. Не ожидает ли нас новый ренессанс помещичьей культуры и литературы?

– Не думаю, но хотелось бы. Надеюсь, что со временем осуществится отток людей из городов в русскую деревню. К этому есть серьезные предпосылки, например физическая невозможность существовать в городе. Это отравленные зоны, в которых сконцентрирована огромная масса или сила, направленная против человека как такового. Жить тяжело… Ближние к столичным городам земли активно занимают бандиты разного типа: от прямых разбойников до высоких начальников – они тоже понимают, что в городе жить невозможно. А для простого человека это возможность хоть как-то себя обрести. К тому же в деревне реально прокормиться на пенсию – ведь там, как правило, есть большой огород, а русская женщина в пятьдесят и мужчина в шестьдесят все еще работящие люди. Я предвижу реэмиграцию из городов, даже если мы лишимся Ленинградской области и Сибири по Урал. Вы не представляете, сколько я вижу сельскохозяйственных земель, которые просто погибают. Ведь если землю не обрабатывать всего три года – потом ее поднимать и поднимать…

– Эссе в наше время стало интернет-жанром, а вы отважно продолжаете работать в нем в пространстве книги. Каким вы видите читателя ваших эссе?

– Читателей по нынешним временам немного, а читателей эссе еще меньше. Эссе – это философия, изложенная человеческим языком. Попытка внушить что-то очевидное, но что в голову тем не менее не приходит. Что-то естественное, как питаться хлебом и молоком. Как говаривал Гегель, это не мое, я лишь доверенное лицо Мирового духа. В последнее время я закончил два эссе: «Бог, как выход из положения» и «Символ веры». И если проза – мысль завуалированная, украшенная, даже смесь мысли и чувства, то эссе – сразу в пятак. В последнее время у меня стали писаться именно эссе. И пусть с читателями катастрофа, и хоть ты мне ничего не плати, хоть расстреливай на почте, буду продолжать долбить свое.

– Вы были главным редактором журнала «Дружба народов». Велик ли, на ваш взгляд, разрыв между тем, какие задачи декларируют толстые журналы, и тем, как они их выполняют? Например, поиск в провинции самых одаренных и творчески состоятельных авторов?

– Задача толстых журналов – предлагать активному читателю «горячую» литературу. Без цензуры вкуса текущая на каждый момент времени литература немыслима. А в редакции толстого журнала сидят три-четыре человека, которые понимают: «это надо печатать немедленно!» Они читают внимательно, они под это заточены. А дело это сложное и может вывести из себя. Я когда-то и в журнале «Сельская молодежь» заведовал «литературной консультацией» и за более чем десять лет отобрал три-четыре рукописи. Остальное – негодный материал. Потому что людям тяжело жить без того, чтобы попробовать себя писателем.

– В русской прозе царит безысходность. «Стороны света» Алексея Варламова грустны, молодые писатели, например Роман Сенчин с книгой «Информация», видят вокруг только могильную мглу. Вершины стиля парадоксальным образом можно отыскать в детективах-триллерах. В какой мере, на ваш взгляд, литература есть механическое отражение действительности и в какой она обязана выталкивать нас к гуманистическим ценностям?

– Литература – это средство приращения красоты. Это ее главная функция. Но были эпохи, когда литература выполняла эту функцию наиболее полно. В России это XIX и XX века.

– Особенно при генералиссимусе Сталине.

– При генералиссимусе Сталине существовала великая литература. Платонов подметал двор в Литературном институте, а его читают. На Западе же происходит глубочайший кризис литературы, гораздо более катастрофичный, чем в России. Хоть и у нас основная проблема в том, что отпала необходимость в сотрудничестве с читателем.

– Но, позвольте, теоретики постмодернизма как раз и говорили о наиболее полном сотрудничестве с читателем. А еще они говорили: оттого и кризис, что все уже было…

– Постмодернисты – жулики, у которых не было слов, которые воспринимались бы читателем. Дело не в том, что литература безысходна. А в том, что нас, писателей, мало, и нам нужно долбить в одну точку буквально по Толстому: «Делай, что должно, и будь что будет». А пока Бог посылает еще и на хлеб…

– Ваша антиутопия «Государственное дитя» очень иронична и, хоть сюжет читается как предостережение, в целом оставляет впечатление душевного подъема, помощи и опоры. В книге «Искусство существования» вы, например, пишете, что «нормальный человек заметно слабее зла». «Суть дела» еще менее оптимистична. Ваш личный или ответственно писательский оптимизм потерпел фиаско?

– Взрослею. В конце концов пришел вот к «Символу веры»… Жизнь печальна, настоящее и будущее России едва ли не страшно, но хочется верить. Человек может жить только как «человек верующий». Особенно в России, где вера входит в химический состав крови. Как только наступил кризис веры, за ним последовал ужас большевизма. Вот с чего люди взяли, что завтра будет лучше, чем сегодня? Какие к тому основания? Но верить надо.

– Не кажется ли вам, что система литературных премий, частью которой, похоже, стала критика, давит на писателей?

– Серьезный писатель на премии не рассчитывает. Известно, что премии часто дают черт-те кому, а кому надо – не дают. Например, Государственная премия, высшая литературная награда в стране. Я шесть лет работал в комитете, который присуждал эти премии. Мы старались награждать достойных людей. А кто сейчас раздает Государственную премию, я не знаю. Проблема нашей власти в том, что это люди совершенно неначитанные, не знающие своей культуры. Поэтому серьезного отношения к этой премии быть не может. А что до наград, которые присуждают общественность и частные лица, то это склоки между группировками и вкусовщина. Писатели – люди сумасшедшие. Хорошая жена – вот настоящая премия.

– Пушкин раздражал Николая I, раздражал большевиков стихами о царе, а теперь раздражает демократов, судя по тому, как они поступают с дисциплинами «русский язык» и «литература». Вот и вы пишете, как он «еще когда говаривал своей приятельнице Смирновой-Россет: дескать, если в России когда-нибудь установятся европейские порядки, наладится парламентаризм и все такое прочее, то из этого ничего не выйдет, кроме бухарского халата – как в воду глядел…». Каково место «человека культурообразующего» в России?

– Пушкин – вечный русский ум, к нему ничего нельзя добавить, и отнять у него нечего. А раздражал всегда потому, что он – истина. Николай все понимал, но Пушкин его жутко раздражал именно потому, что кто такой он – Николай, хоть и царь, и кто такой Пушкин. О большевиках и нынешних властях и говорить нечего… А насчет участи – кому как повезет. Сосланный в Михайловское Пушкин не понимал, что именно в деревне – счастье. Слишком молод был… (смеется).

– Если позволите, вопрос частного порядка: как лично вы чувствуете себя в контексте текущей русской литературы?

– Да, в общем, нормально. Я член Союза писателей России, член ПЕН-клуба, но при этом существую сравнительно в одиночестве. То есть я знаю коллег, к которым отношусь с огромным уважением, но нас очень мало. Россия – единственная в мире литературная страна. Она литературна настолько, что Татьяна Ларина ближе, чем соседка по лестничной площадке. Поэтому текущий контекст может быть только один: возрождение России это не «Тополь-М», а возвращение к книге, которая способствует общению с лучшими умами человечества.