Он был по духу панком…

На днях в «Издательстве Независимая газета» увидел свет последний завершенный роман Егора Радова (1962–2009) «Уйди-уйди», датированный 2007 годом. Сам Радов не смог опубликовать роман. Никто из издателей не пошевелился и после трагической смерти писателя. В текущем году Егору Радову была присуждена премия «Нонконформизм» (посмертно), премиальное вознаграждение было направлено на издание книги. Когда встал вопрос о разработке обложки – мы, без колебаний, обратились к близкому другу Егора Радова, оформившему большинство его романов. С дизайнером Андреем БОНДАРЕНКО беседует Михаил БОЙКО.

– Андрей, расскажите, с чего началась ваша дружба с Егором?

– У нас была замечательная компания при Литинституте, где тогда преподавал Костя Кедров. На его лекции, стекались все желающие, и я, интересуясь литературой и философией, тоже приходил.

Там вращался и Егор. Мы с ним периодически пересекались, он успел уйти и вернуться из армии, но крепкая дружба у нас началась гораздо позже. Я человек, избежавший наркозависимости, а компания Егора в то время состояла из людей с наркотическими или алкогольными интересами. Поэтому мы обыкновенно встречались у Кости Кедрова, на каких-то литературных мероприятиях, иногда за столом.

Помню одну смешную историю тех лет. Звонит мне покойный Леша Парщиков и говорит: приезжает Ален Гинзберг, будет у Кости, обязательно приходи. Я спрашиваю: почему это так важно? Если ты не придешь, отвечает Парщиков, я окажусь самым молодым, а так как он голубой и любит именно молоденьких, то у меня могут быть проблемы. А Леша был такой розовощекий, кудрявый. Ну, я решил не приходить. Лешу спас Егор. Он пришел в разгар веселья в солдатской форме и, думаю, для Гизберга выглядел очень аппетитно. А Егор внешне был очень похож на Малкольма МакДауэлла – каким он предстает в «Заводном апельсине» Кубрика и, особенно, в «О, счастливчике» Андерсона. Это, кстати, неудивительно, поскольку в жилах Егора текла и британская кровь. Настоящая фамилия его отца – Вельш, что означает «валлиец». Алену Егор очень понравился, они долго разговаривали. Егор свободно говорил по-английски, превосходно знал творчество битников. Они подружились и долгое время переписывались, пока в одном из писем Егор не написал, что встретил девушку своей мечты и страстно влюбился, после чего Гинзберг перестал ему писать.

А в 1996 году мы в очередной раз встретились и стали дружить, виделись несколько раз в неделю, иногда с какими-то перерывами. И так до его смерти. Были близкими друзьями, он даже был свидетелем у меня на свадьбе, восемь лет назад.

– Вы как-то сказали, что в Егоре было что-то панковское. Что вы имели в виду?

– Я тогда был скорее хиппи – по интересам в музыке, отношению к жизни, носил волосы до пояса. Панки, которые тогда уже появились в СССР, в большинстве своем были урлой с ирокезами, агрессивные и часто били мирнопасущихся волосатых детей цветов. Среди интеллигенции интерес к панк-культуре, конечно был, но вот стиль жизни панков как-то не был актуален. А Егор был панком в западном понимании – панком по сути, от рождения┘

Егор жил в каком-то другом измерении, вне социума, все-таки он был из золотой молодежи, потому что его мама была представителем элиты. Я, например, вырос в Кунцево, в крепких уличных отношениях. А он рос изолированно, словно бы в стеклянном зверинце. Его отношение к жизни формировалось на основе книг, музыки. У него есть рассказ о надувной кукле «Искусство это кайф». Я услышал этот рассказ при одной из первых встреч с ним. Вот он таким и был, как герой этого рассказа. Его мама была Председатель Мира.

У него была какая-то родственная связь с культурой 1960-х годов. Это, естественно, Боб Дилан, Америка, но у него была и сильная тяга к Британии. Когда мы вместе ездили в Таиланд, то нашли одно хипповское место, которым заправляла уже пожилая дама, бывшая красавица, с молодым человеком, лет на сорок младше ее, по-видимому, ее любовником. У них был специфический выбор, заканчивающийся годом 69. Мы ходили туда каждый вечер. Он знал слова всех песен наизусть. Конечно, он любил и Sex Pistols, и Clash, тащился от Swans – группу, которую он почему-то пропустил и открыл благодаря мне незадолго до смерти. Но из музыки 1960-х годов он знал почти каждую песню. Он считал, что панк - это культура, начавшаяся в Британии именно в 60-е, но в отличие от других молодежных направлений очень поздно обретшее свою музыку.

– В последние годы он продолжал много читать?

– Я знаю многих писателей, и большинство из них читает мало "чужой" литературы. Наверное, это и правильно. Говорят, чтение чужих книг дурно влияет – отнимает время, забивает голову. А вот Егор – и в этом он очень похож на Владимира Сорокина – читал очень много, заболевал полюбившимися писателями. И был очень благодарен людям, которые открывали ему что-то новое в литературе. Он сам был в этом мастак, но когда объемы информации стали огромными, ему стало труднее что-то выловить.

Я в последние годы давал Егору много почитать. В частности, подарил ему Уэльбека. Очень жалею, что он не прочитал Мартина Эмиса. Думаю, Эмис стал бы его любимейшим писателем, открой он его раньше. Недавно в издательстве CORPUS вышел роман Эмиса «Записки Рейчел». Это книга – абсолютно про Егора.

– Я общался с Егором всего один раз – весной в 2002 года. Он показался мне каким-то зажатым, угловатым┘

– Кстати, у него была в школе история, которая повлияла на всю его жизнь. Тогда в школе, и у нас тоже, развлекались тем, что брали булавку, просовывали ее сквозь ластик и бросали. Было очень больно, ужасно больно. Сам я этим никогда не занимался, но периодически в спину это вонзалось. И вот кто-то попал в Егора. Он выдернул булавку с ластиком из своей спины и кинул назад. И попал мальчику в глаз. Мальчик остался без глаза. Был суд, и мама Егора еще много лет выплачивала этому мальчику денежную компенсацию. Десятки подростков, хулиганов, кидали булавки – и ничего, а он один раз ответил, не будучи хулиганом, – и совершил преступление. Это было для него сильнейшей травмой.

Мне даже кажется, что его социальная неловкость, невезение, лузерство, соответствующее его панковскому мироощущению, было для него императивом. Господь это лузерство поддерживал.

В жизни он казался почти заводной куклой – он мог не вовремя встать, очень смущался. Но был необыкновенно артистичен. Когда он показывал манеру общения тайских проституток, их акцент, жесты – это было что-то удивительное, захватывающий спектакль.

Он был очень способным к языкам. Как-то он заговорил по-испански. Он учил этот язык в шесть-семь лет – в доме пионеров на Миусской. Это был самый красивый язык из тех, что я слышал в своей жизни. Возможно, он говорил с акцентом, возможно, он вообще этот язык сам придумал. Но он говорил так артистично, что хотелось этот язык выучить. А как он пародировал английский райских проституток! Неловкий в прямом общении с людьми, Егор был сверх-артистичнен.

– Он верил в Бога?

– С Богом у него были очень интересные, я бы сказал, личные отношения, – для меня это позиция настоящего верующего. Егор всегда спорил с Богом, разговаривал с ним, в чем-то обвинял, что-то доказывал, приводил аргументы, сомневаясь не в том, что Господь есть, а в его правоте.

– Как Иов?

– В этом было что-то именно от ветхозаветной традиции разговора с Богом. Не даром, его второй половиной крови была еврейская по маме. Кое-что ему даже удалось напророчить. Легко заметить, что роман «Я» напоминает по сюжету фильм «О, счастливчик». Егор кое-что позаимствовал из сюжета фильма, но вывел самого себя. Там герою делают лоботомию. И Егору спустя, наверное, пятнадцать лет сделали операцию на мозге – вырезали ту часть мозга, которая отвечает за наркотическое удовольствие.

– Говорят, что звездой первой величины для него был Филипп Дик.

– А вот этого писателя он для меня открыл. Писательская судьба Дика поддерживала Егора, ведь Дик обрел славу только после смерти. Но не меньшим его кумиром был чилийский режиссер Алехандро Ходоровский, известный, в частности, тем, что вместе с Сальвадором Дали экранизировал роман «Дюна». Проект был заморожен, потому что до успеха «Космической Одиссеи» и «Звездных войн» никто в Голливуде не верил, что космическая сага может иметь успех┘ Любимыми фильмами Егора были «Священная гора» и «Святая кровь» Ходоровского.

– Могут ли судьба и творчества Егора кого-то удержать от наркомании?

– У Егора действительно был наркоопыт, которым он никого не хотел обогащать им, не пропагандировал наркотики, считал это бедой. Но мне он объяснял, что наркоопыт действительно открывает гораздо лучший и светлый мир. Наш мир более мрачен, имеет меньшее количество измерений, чем тот мир. Однако, живя в том мире, постепенно перестаешь жить в этом, и наоборот. Только литература позволяет жить в том мире, не переставая жить в этом.

У Егора все романы так или иначе связаны с психоделикой, но для него это был опыт некой трансценденции. А когда Саша Иванов попросил его описать свой наркоманский опыт реалистически, Егор был просто возмущен. Он считал, что творчество – это не открытие того, что у тебя болит, а сокрытие этого. Терапия, не в том, что ты вынимаешь свои кишки (вспомним набоковское «человек с кишками у себя на руке»), а в том, что скрываешь свою боль. Нельзя писать о боли напрямую. «Уйди-уйди» – несмотря на откровенность, скорее, сокрытие этой боли.

– Какое место, по вашему мнению, «Уйди-уйди» занимает среди других романов Егора?

– «Уйди-уйди» я не считаю лучшим произведением Егора. Но я и не считаю, что писатель вообще движется по какой-то прямой, наращивая способности. Это не взлет. Несмотря на искренность, откровенность, для меня, это в каком-то смысле это роман тупиковый. Но он явно был переломным, стать прощанием, выходом на какую-то новую траекторию.

Вас удивило, что мне понравился сборник рассказов Владимира Сорокина «Моноклон». Но я полагаю, что писатель – это целостная монада. Кстати, любимым философом Егора был Лейбниц. Писатель – это замкнутый на себя мир, не нам судить является то или иное произведение верхом или низом. Темы, приемы могут заканчиваться, вновь отыскивается. Мне доставляет удовольствие читать поздние рассказы Сорокина и наплевать, стал ли Сорокин писать лучше или хуже и куда двинется дальше. Важно, что это Большой писатель с активной гражданской позицией.

Да, есть игры под названием литературная критика, литературоведение, говорят, Маяковский исписался, а Есенин даже и не расписывался. Какой смысл в этих оценках, если по себе знаю, что именно неудачи часто становятся точками восхождения?

– Я слышал, вы прочитываете каждую книгу, которую оформляете┘

– Каждую беллетристическую вещь я прочитываю от начала до конца. У меня есть друг, писатель Вильгельм Зон. Он написал роман «Окончательная реальность», в котором я выведен в качестве одного из героев. Так вот, он не может мне простить, что я прочел только первую редакцию романа, потом он сменил финал, и поскольку, до сдачи оформления в печать я не успел его прочесть полностью, то теперь он говорит, что Бондаренко не читает романов до конца. Я уже ему, что дважды прочел его роман, а он все равно не верит.

Какие-то non-fiction-книги могу и не дочитывать, но беллетристику читаю от корки до нее же. Мне важен не столько сюжет, сколько язык, возникающее ощущение. Оформляя Каннингема, Акройда или Эко по второму или по третьему разу, я каждое произведение читаю заново. Даже Эко, у которого мало чувственного, все равно приходится перечитывать, потому что на каждом жизненном этапе по-разному слышишь. «Баудалино» перечитывал два раза, «Имя розы» – три.

Сложнее всего делать оформление серии, в которой много различных авторов. Приходится читать сразу три-четыре первых романа, чтобы войти в какой-то транс и ухватить общее.

Опыт трансценденции... Фото Михаила Бойко

– Разве возможно так живо интересоваться литературой, как вы, и при этом самому не писать?

– Я с детства постоянно читаю. Хотел идти в Полиграфический институт, чтобы заниматься книгами, но тогда туда было не поступить. Поэтому я пошел окольным путем – поступил в школу-студию МХАТ. Стал театральным художником, а как только окончил и даже раньше стал заниматься книгами.

Например, я обожаю поэзию, когда-то писал стихи, но при этом соизмеряю уровень моих способностей с объективной реальностью. С одной стороны, модно приветствовать графоманию: хорошо, если человек пишет. Как говорил мой учитель Левенталь: «Надо учить детей рисовать, отвлекает юношество от онанизма». Или как в историческом анекдоте про Иосифа Виссарионовича и Фадеева: «Ты писатель?» – «Да». – «Врешь ты, Фадеев. Вот Чехов – писатель!»

Могу написать рассказик, стишок, но это не имеет отношения к литературе. Слишком ее люблю.

– Расскажите об издательстве CORPUS, в котором вы сейчас работаете.

– Фактически это бывшее издательство «Иностранка», куда вслед за Варей Горностаевой перешла почти вся редакция. Практически с нуля, за короткое время Варе удалось создать новое издательство. CORPUS стал даже лучше прежней «Иностранки», более тщательно отбираются произведения. Издательство выделяется на фоне других подразделений АСТ, частью которого является. Более того, АСТ издает книги под CORPUS, ворует оформление у своего подразделения – то есть залезают к самим себе в карман. Удивительное российское ноу-хау.

Вообще я считаю, что главный человек, от которого зависит выпуск книг, состояние литературы, качество перевода – это Издатель. Мне повезло, что я встретился с Сашей Ивановым, хотя несколько раз мы с ним расходились. Прошло 15 лет, но я за это время не встретил ни одного издателя, который так видел бы книгу как он. Когда я показываю ему оформление книгу, он говорит: я знал, что она должна быть такой. И удивляется этому совпадению.

Я считаю, что важно удивлять автора, издателя, читателя. Хотя не все любят удивляться. Людмила Улицкая, например, говорила мне, что для нее, лучшее оформление – это полностью белая обложка, а в центре черным по белому – название и автор. Кстати, есть и такая, вполне изысканная традиция во Франции. У нас просто такие книги, без обложек, не покупают. Нет такой традиции.

Зато, когда мы выпустили «О грамматологии» Деррида, тот прислал восторженное письмо, написав, что наше русское оформление было заложено в эйдосе его книги, написанной в 1967 году. Но только сейчас эйдос совпал с реальностью.