Дарья Данилова
Современную Москву любить все сложнее. То ли дело раньше...
Аполлинарий Васнецов. Старая Москва. 1896. Львовская государственная картинная галерея
Алексей МИТРОФАНОВ (не путать с полным тезкой-политиком!) известен как автор краеведческих книг, но недавно у него вышел детективный роман под названием «Маленький клоп». О разножанровом творчестве с писателем побеседовала Дарья ДАНИЛОВА.
– Алексей, с чего началось ваше писательство? Какое самое первое ваше произведение?
– Самое первое произведение – это заметка в газете «Пропеллер» МАИ. Я там учился. И это была заметка про ленинский зачет (комсомольское мероприятие, проводившееся с целью проверки политической грамотности и повышения политической активности молодежи. – Д.Д.). Я старый гриб, и во времена моей юности был этот самый ленинский зачет. А почему я ее написал? Я увлекался фотографией и, когда поступил в МАИ, мне стало сразу понятно, что мне самолеты не особо интересны. Я подумал, что буду фотографировать концерты и мне как человеку, фотографирующему концерты, дадут пропуск в ДК МАИ, там было много всего любопытного. В результате я пришел в «Пропеллер», там не поняли, зачем я пришел, и попросили, чтобы я написал про ленинский зачет. Я написал, и они опубликовали. Это была моя первая заметка.
– С тех пор вы много всего написали┘ Кстати, сколько у вас книг?
– Больше двадцати, точнее не скажу. Просто не знаю, как считать те книги, где я в соавторстве.
– Все это краеведческие книги, жанр, который вы сами определяете как «ретроспективное бытописательство». А если бы вам предложили написать книгу о современной Москве и ее москвичах?
– Нет, не написал бы, потому что мне пришлось бы влезать в те истории, которые мне совершенно неинтересны. Нужно было бы ходить по молодежным тусовкам и дискотекам.
– Потому что жизнь города сегодня – это жизнь, описываемая в желтой прессе?
– Город наш, конечно, разный, но ощущается такая штуковина странная... Люди, более или менее пожившие и тем для меня интересные, все больше сидят дома. Как-то раз я стоял в пробке, смотрел на улицу и высматривал людей моложе меня и старше меня. Так вот люди моложе меня победили со счетом 10:0. В провинции все несколько иначе, а в Москве именно так. Выходит, что мне, для того чтобы объективно описывать социально активную Москву, придется таскаться по дискотекам.
– Это одна из причин, по которой вы стали, как это сейчас называется, дауншифтером? Оставаясь москвичом, вы большую часть года живете вне столицы.
– В Евпатории, но это не значит, что я всю жизнь теперь буду там жить. В любой момент я могу поменять город. В наши дни человек не так привязан к месту, есть Интернет, электронная почта. К тому же, как только я осяду в каком-нибудь городке, этот городок начинает портиться. Я практически осел в Светлогорске, но там теперь все слишком дорого и к москвичам относятся, мягко говоря, неоднозначно. А в Евпатории у меня были проблемы с самоидентификацией. Ко мне иногда подходили и спрашивали: «Вы откуда?» Я честно отвечал: «Из Москвы». Спрашивали: «А какой бизнес?» Я поначалу объяснял, что в Москве не у всех есть бизнес. Что там есть и уборщицы, и библиотечные работники, и медсестры┘
– То есть вы и там работали москвоведом┘
– Отчасти. Но я чувствовал, что мне не верят. В конце концов, мне это надоело, и когда меня спрашивали «какой бизнес?», я отвечал «нефтяной», и все вопросы прекращались. А в принципе мне легко бы жилось в Костроме, Владимире, Ярославле, Калуге, Петербурге, Таганроге. В Петербурге, если бы были деньги, я жил бы где-нибудь в районе канала Грибоедова, ближе к Коломне.
– А за границей?
– Я там мало бывал, она меня мало привлекает. Там другая культура, там люди часто почему-то улыбаются и хохочут без причины, мне это странно. Какое-то время, может быть, я бы пожил на востоке Чешской Республики или на востоке Польши.
– В «Маленьком клопе» действие происходит в Светлогорске. Почему вы выбрали этот город для романа?
– Так сложилось. Я давно полюбил Светлогорск – это своего рода наша, российская Европа. Люди, которые живут в Калининградской области, воспринимают себя своего рода культурными наследниками восточных пруссов – и соответственно себя ведут.
– «Маленький клоп» – это просто какой-то «гастрономический детектив». Примерно половину книги занимает описание еды, которую заказывают главные герои. А в Живом Журнале у вас в графе «интересы» стоит: этнические самогоны. Какой у вас любимый?
– Мой любимый, наверное, все-таки армянская абрикосовка. Я ее пил и в Ереване, и в Москве, и в Юрмале.
– Вам никогда не хотелось открыть свое кафе?
– Я иногда мечтаю открыть кафе, но при этом не осуществлять общее руководство, а быть своего рода концепт-менеджером. Очень хочется, чтобы у нас было кафе для интеллигенции. Не для богемы – их-то как раз хватает. Эти понятия нужно четко различать. Я всю жизнь ищу кафе для интеллигенции и никак не могу найти. Или нахожу, но оно со временем меняется в худшую сторону. Тот же самый «Домжур» – это уже что-то не то. Какие-то там странные люди тусуются┘
– Может, уже невозможно такое место в Москве? Все теперь так смешалось, так открыто и демократично, что всюду всегда будут эти странные люди тусоваться┘
– Значит, нужно сделать так, чтобы им здесь, в нашем будущем кафе, стало скучно. Надо сделать так, чтобы интеллигенция ходила в одни и те же места, и когда ее будет там очень-очень много, то дураки в том месте не задержатся.
– Давайте вернемся к роману. Вы всю жизнь пишете краеведческие книги. И вдруг решили написать детектив. Легко писать, когда точно знаешь, что книга о городе кому-то нужна, ее скорее всего прочтут, она имеет кроме литературной еще и практическую ценность. Но когда пишешь что-то свое, то начинаются творческие муки, вопросы: «А вдруг не получится? А нужно ли это и кому»? С вами так было?
– Для меня это было всего лишь нечто новое и интересное. Мук не было. Если бы были муки, я бы не писал. Зачем мучиться? Мне было интересно – ведь до этого я лишь передавал миры, созданные историей. А тут – соблазн создать свой собственный мир. Увлекло.
– Кажется, пришло время для разговора о творческих планах. У вас готовится серия о Петербурге, так?
– Да, Петербург у нас в ближайших планах. Книга «Невский проспект» уже есть, но, знаете, в Петербурге мы будем делать серию не только по улицам и примыкающим к ним переулкам, а иначе. Следующей, может быть, будет какая-нибудь набережная. Потом остров. Может, Васильевский остров, а может, Петроградская сторона, которая, как вы знаете, тоже остров. А потом пригороды, ведь относительно недавно пригороды были административно присоединены к городу Петербургу. Нет такого адреса – город Павловск Ленинградской области. Есть город Петербург, Павловск, улица такая-то. У них нет с Петербургом общих границ, но они относятся к Петербургу. И это исторически обосновано, потому что ни Царское Село, ни Павловск никогда не были провинциальными городами.
– И расскажите немного о ваших издателях. Как вы вообще нашли их или они вас? У книжек на редкость симпатичные обложки. Кто дизайнер? Давайте раскроем имена героев невидимого фронта.
– Обложки – заслуга Гарегина Тумановича Туманяна, директора издательства «Ключ-С» и моего большого друга. У меня в этом издательстве выходят книги серий «Прогулки по старой Москве», «Городские прогулки» и «Прогулки по Санкт-Петербургу». Он, конечно, их сам не рисует, но Гарегин Туманович по образованию архитектор, человек с очень хорошим художественным вкусом. А познакомил нас покойный поэт Алексей Алексеевич Дидуров, автор прекрасной песни «Когда уйдем со школьного двора». Серию «Москва, которой нет» мы делаем в соавторстве с Юлией Мезенцевой и Александром Можаевым. Там тоже вполне дружеские отношения. Биография Гиляровского вышла в серии «ЖЗЛ», ее редактор – мой добрый приятель. Вероятно, мне просто везет на людей.
– Расскажите, пожалуйста, об «общении» с Владимиром Гиляровским, когда вы его прочитали в первый раз, менялось ли ваше отношение к нему, пока писали о нем книгу?
– С Гиляровским занятно вышло. Когда я впервые прочитал его книги, мне Гиляровский скорее не понравился. Грубоват, пошловат. Но чем больше я сталкивался с его личностью, тем более симпатичным он мне становился. А написав о нем книгу, и вовсе его полюбил.
– Краеведение в последнее время вошло в моду, но быть краеведом сейчас грустно. Это как художник наблюдал бы, как в Третьяковке стоят какие-то люди, и одни режут картины ножом, а другие их перерисовывают по-своему.
– Да, грустно. Остается утешать себя тем, что сейчас для краеведения очень много новостных поводов. Вот еще один дом сносят. Если бы не сносили, о нем бы и не вспомнили.
– А еще грустнее то, что нового хорошего мало строят. Как же будет продолжаться наука? О чем будут писать ваши ученики?
– Ну, если представить, о чем будут писать краеведы через двадцать лет┘ Не знаю. Понятно, что большинство современных зданий – это гипертрофированные коммерческие ларьки, которые не имеют архитектуры.
– У некоторых строителей есть любимый ответ на это. Они говорят: а судьи кто? Почему вы считаете, что это ларьки? А мы вот не считаем.
– Ну, существует ведь здравый смысл. Смотришь на пластмассовый квадрат и понимаешь, что это пластмассовый квадрат. А если что-то интересное, дерзновенное, то сразу заметно. Например, вокзал в Самаре. Это же замечательно!
– А какие у вас любимые с детства улицы в Москве?
– В детстве я не очень-то ходил по центру, я жил на северной окраине, на Ангарской улице. Для меня Москва началась в студенческие годы. Любил Большую Дмитровку, Покровку и Остоженку. А Москву современную очень сложно любить.
– А что-нибудь хорошее о Москве можете сказать? Вы ведь наблюдаете за горожанами. Как они изменились?
– Пьяных стало меньше по праздникам. Или, может, они теперь больше по домам пьют, боятся, что в милицию загребут. Город стал посвободнее, некоторые вещи сделались доступнее, например, теперь можно даже в магазин не ходить, тебе будут еду домой приносить. Но без всех этих удобных вещей можно было и обойтись. А вот перестройки и сносы – это действительно тревожит. Знаете, одно время я уж думал, что точка невозврата пройдена. Но вот в июле приехал из Евпатории и показалось, что что-то улучшилось в Москве. Убрали всю эту жуткую рекламу. Дома стали похожи на дома, а не на развороты гламурных журналов. Так что, может, еще не все потеряно.
