Убежища или хранилища информации

Диалог архитектуры – диалог людей.
Фото Евгения Зуева (НГ-фото)

Архитектура – кажется, и безо всякого дополнительного определения воспринимается как искусство общественное, то есть понятие «социология архитектуры» до определенной степени видится тавтологией. Но вот увесистый том, который так и называется «Социология архитектуры». О том, что это такое, имеет ли отношение к науке или, наоборот, к искусству, Михаил ВИЛЬКОВСКИЙ рассказал корреспондентам «НГ» Татьяне ЧИРСКОВОЙ и Григорию ЗАСЛАВСКОМУ.

– Михаил Борисович! Давно ли существует ваша «социология архитектуры»?

– Социология архитектуры – направление, которое формально не существует в отечественной социологии. Долгое время своеобразной заменой была социология города. В мире также не существует ни одной кафедры социологии архитектуры, то же касается учебников, заседаний на международном уровне и т.д. В этой области работают две инициативные группы ученых – в Германии и США. А в России моя монография – все, что пока имеется по этой теме. И все же социология архитектуры существует и постепенно будет развиваться. Поскольку это инновационная дисциплина, я думаю, можно было бы подумать и о такой лаборатории в Сколкове...

– А какова роль «архитектурных сооружений»?

– Архитектурные сооружения выполняют роль не только убежища, хранителя и источника жизни в качестве второй природы, естественной искусственности человека, но и служат средством коммуникации в обществе, особенно между разными поколениями людей. Ведь практически вся жизнь современного человека проходит на фоне или внутри архитектурных сооружений. Архитектура служит для нас источником вдохновения, средством социализации, самоидентификации, вообще развития личности. Совершенно обратная ситуация сложилась в области изучения архитектуры с помощью социологических теорий. Такого понятия, как социология архитектуры, долгое время не существовало, да и сейчас можно говорить только о ее зарождении.

– Есть ли какая-то теория, подтверждающая зависимость архитектуры от общества и наоборот?

– Можно с уверенностью сказать, что в рамках социологии не было выработано более или менее основательной теории о взаимозависимости между застроенным пространством и социальными явлениями. Не существует ни теории о влиянии окружающего пространства на поведение людей, ни теории о формировании застроенного пространства под влиянием поведения его жителей. Ничего такого не было, и сегодня тоже нет.

– Чем отличается социология города от социологии архитектуры?

– Отмечая принципиальную разницу социологии города и социологии архитектуры, например, Йоахим Фишер и Хейке Делитц считают, что если социология города с момента своего рождения рассматривает город не как «артефакт», а как «эмоциональное состояние» общества, то социология архитектуры изучает прежде всего сами архитектонические феномены с учетом особенностей общества. Отсутствие преподавания социологии архитектуры при подготовке будущих архитекторов приводит к тому, что они в профессиональной деятельности вынуждены эмпирическим путем открывать заново уже давно открытые социологические закономерности или, что бывает значительно чаще, совершать грубые социологические ошибки при проектировании и строительстве.

– Кстати, что рассматривают философы в своих работах об архитектуре?

– Мишель Фуко, например, изучал влияние власти, надзор и контроль через архитектуру тюрем, исправительных учреждений, казарм, больниц и фабрик, а также находящихся внутри. Он пишет, что «развивается целая проблематика – проблематика архитектуры, которая создается отныне не просто для того, чтобы предстать взору (пышность дворцов), не для обеспечения обзора внешнего пространства (геометрия крепостей), а ради осуществления внутреннего упорядоченного и детального контроля, ради того, чтобы сделать видимыми находящихся внутри. Словом, архитектура теперь призвана быть инструментом преобразования индивидов: воздействовать на тех, кто в ней находится, управлять их поведением, доводить до них проявления власти, делать их доступными для познания, изменять их. Камни могут делать людей послушными и знающими». Важную роль Фуко отводит идее идеальной тюрьмы (идеальному расположению тел в пространстве) – паноптикуму, предложенной в середине XIX века Джереми Бентамом, с ее принципом: один (надзиратель) видит всех, оставаясь невидимым сам. Наблюдаемый умалишенный, больной, осужденный, рабочий или школьник приводятся в состояние постоянной видимости, что обеспечивает автоматическое функционирование власти. Древнее общество было обществом зрелищ с архитектурой храмов, театров и цирков, дающих возможность большому количеству людей наблюдать малое количество объектов; общество современное, напротив, – общество контроля, основные элементы которого уже не общественная жизнь, а, с одной стороны, отдельные индивиды и государство – с другой, и их отношения могут быть установлены лишь как прямо противоположные зрелищу.

– А Бодрийяр?

– Бодрийяр считает, что большинство современных общественных зданий сверхразмерны и создают впечатление пустоты (не пространства): работы или люди, которые там находятся, сами выглядят как виртуальные объекты, будто нет необходимости в их присутствии. Функциональность бесполезности, функциональность ненужного пространства. Драма современной архитектуры, по Бодрийяру, состоит в бесконечных клонах того же самого типа зданий в зависимости от функциональных параметров или определенной архитектуры.

– А кто добился наибольшего успеха в изучении социальной архитектуры?

– Одно из наиболее интересных исследований в области социологии архитектуры мы видим в рамках цивилизационного подхода Питирима Сорокина. В своей главной работе «Социальная и культурная динамика» автор прослеживает движение и смену друг другом трех типов культур на протяжении тысячелетия. Идеациональная культура характеризуется тем, что ее главные ценности нематериальные идеациональные, которые невозможно почувствовать, увидеть, понять научным образом, а можно только принять на веру. Чувственная культура, наоборот, отличается материальными ценностями, которые можно почувствовать, увидеть, измерить, исследовать. Эти культуры периодически сменяют друг друга. Когда идеациональная культура идет на спад, а чувственная нарастает – в определенный момент времени наступает идеальная культура. Когда же чувственная культура идет на спад, то идеальная культура не возникает – это время реакции на чувственную культуру, например, антивизуализм как отрицание визуализма, но все равно находится в рамках чувственной культуры. Это время различных измов – таких как кубофутуризм, модернизм и пр. Большая часть идеациональной архитектуры связана в основном с религиозными, магическими и другими сферами, когда здания возводятся ради сверхэмпирического и трансцедентального предназначения. Примером лучшего образца идеациональной архитектуры Сорокин считает храм Ая-София в Стамбуле. Образцы чувственной визуальной архитектуры – это сооружения барокко, рококо, модерна. Архитектура авангарда – это, по мнению Сорокина, не идеальная архитектура, а изм, реакция на крайний визуализм модерна и эклектики, но все равно находится в рамках визуальной культуры. Поскольку авангард – это изм, то он довольно быстро сменился возвратом к неоклассике (сталинский ампир в СССР). Современная архитектура небоскребов из стекла и бетона также находится в рамках визуальной архитектуры, так как желание построить самый большой дом и пр., несомненно, является визуалистским подходом и нет никакого идеационального содержания. Сорокин считает, что изменения, которые происходят в архитектуре ХХ века, пока еще не дают возможность прогнозировать переход к идеациональной или идеальной архитектуре в будущем.

– А кто занимался постмодерном?

– Интересные открытия, связанные с современной архитектурой постмодерна, сделал Мануэль Кастельс в рамках построения теории социального пространства, пространства потоков и пространства мест. Кастельс утверждает, что общество построено вокруг потоков (повторяющихся систематических обменов и взаимодействий): капитала, информации, технологий, взаимодействий, изображений, звуков и символов. Архитектура постмодерна, по выражению Кастельса, так нейтральна, что ее можно назвать «архитектурой наготы». Наглядной иллюстрацией теории Мануэля Кастельса является творчество прицкеровского лауреата Рэма Колхаса, оно выходит за пределы архитектуры и вбирает в себя энергию сопредельных областей от социологии до политики. Рэм Колхас, сам являясь представителем мировой элиты, придумал, как облегчить ей (элите) жизнь, и предлагал собрать и поселить ее вместе (чтобы меньше летать друг к другу) и построить для этого новый амстердамский аэропорт взамен устаревшего Шипхола на искусственном острове, образовав вокруг него микространу со своим Голливудом, трассой «Формулы -1», кварталом «красных фонарей» и прочими благами прогресса.

Особое значение для города, по мнению историка архитектуры Спиро Костофа, имеет линия городского горизонта. До наступления индустриальной революции городской горизонт был отмечен институциональными ориентирами, зданиями общественного значения, имевшими отношение к религии и политической власти. С приходом индустрии началось смешение приоритетов горизонта: частные здания стали превосходить коллективные символы города. В итоге во многих случаях произошла приватизация горизонта. Если раньше горизонт строился от башен Бога к башням человека, то затем все стало наоборот. Классический вид приватизированного горизонта: Нью-Йорк и Лондон.

– Мы совсем близко подошли к башне «Газпрома»...

– Да, с этой точки зрения смысл желания построить в Санкт-Петербурге башню «Газпрома» легко и однозначно объясним – это попытка приватизации городского горизонта. Приватизировав горизонт, «Газпром-сити» должен стать городским символом. Городской горизонт – это подпись, определяющая городскую идентичность – в данном случае объекта всемирного наследия.

– Существуют какие-нибудь эксперименты, которые затрагивают проблемы влияния архитектуры на человека? И – наоборот?

– Я проделал в свое время эксперимент, это был опрос двух групп респондентов, которым демонстрировалось фотоизображение известного памятника древнерусского зодчества храма Покрова на Нерли и предлагалось описать свои ощущения с помощью классического набора из девяти шкал семантического дифференциала Чарльза Осгуда: хороший – плохой, чистый – грязный, ценный – бесполезный (никчемный), большой – маленький, сильный – слабый, тяжелый – легкий, активный – пассивный, быстрый – медленный и горячий – холодный.

– И что же?

– Факторный анализ общего массива данных дал результаты, полностью соответствующие классическим исследованиям Осгуда. Оказывается, что человеческая психика универсальна и мы оцениваем произведения архитектуры по трем факторам: оценка, сила, активность. Уточнение полученных результатов – перспективная научная задача для новых исследований.