Царственная старушка

Запомним ее такой. И не только такой.
Фото РИА Новости

5 марта 1966 года в санатории «Подмосковье» под Москвой скончалась великий поэт России Анна Андреевна Ахматова. С последним врачом Ахматовой Маргаритой ВАГАНЬЯНЦ беседует Марина ГУРИНА.

– Маргарита Юзиковна, расскажите немного о том месте, куда была послана Ахматова долечиваться после инфаркта.

– Это был спецсанаторий 4-го управления (сейчас управление при президенте). Наш санаторий был филиалом загородной больницы не по названию, а по тому, какие больные у нас лечились. К нам поступали тяжелые больные после свежих инфарктов, через два-три-четыре месяца после инфарктов и после инсультов тоже. Гипертоники, очень пожилые люди, крайне тяжелые больные. И средний возраст наших пациентов был от 68 до 75. Ну, можете представить себе, какие это глубокие старики. Так что тяжелое состояние Ахматовой не было исключительным. Анна Андреевна должна была лечиться у нас 26 санаторных дней.

– Как вы приняли Ахматову?

– Мне позвонила старшая сестра, которая принимала больных, и сообщила, что поступила тяжелая больная – Анна Андреевна Ахматова. Подошла я туда. Вижу – стоит полная, пожилая женщина, но осанка у нее и сам вид – царственные. Красивая старушка, красивая пожилая женщина. Видно, что тяжело больной человек. Она приехала со своей приятельницей, Ниной Антоновной (Ольшевской. – М.Г.). Я представилась Анне Андреевне и проводила обеих в их палату. Палата была на первом этаже, угловая, 132. У нас все комнаты были одинаковые, на двух человек, без удобств. Санаторий тогда только открылся. В комнате были умывальник, шкаф, кровати, стулья, как и полагается, столик. Туалета, ванной не было, это теперь уже есть. Дом этот строился совсем по-другому, для других целей.

Я предложила им отдохнуть, поскольку вид у Анны Андреевны был уставший, одышка, вид настоящего сердечного больного, декомпенсированного: бледно-синюшный оттенок лица, сиреневатые губы, кончик носа, уши, так, как полагается больному. И она тяжело дышала, даже когда мы шли очень медленно и потихонечку. Сказала, что я их лечащий врач и, когда они отдохнут через час, приду и буду их смотреть. Потом добавила, что обед им принесут в палату, а то до столовой им пришлось бы идти метров 70. Ей же ходить не следовало. Они стали разбирать свои вещи, я ушла заниматься своими делами.

Через час я пришла и сначала занялась Анной Андреевной, потому что Нину Антоновну я уже знала как больную, она у нас была год или два тому назад. До этого прочла историю болезни Ахматовой, которую она привезла. Узнала, что у нее было три инфаркта, последний совсем недавно, ее только что выписали из Боткинской больницы. Она была очень рада, что ее выписывают домой, но ей предложили поехать в санаторий, что ее очень огорчило.

– Как Ахматовой пришелся санаторий?

– У нас очень много пожилых больных людей, ну, средний возраст у нас лет 70 или чуть больше, были и 90-летние, тяжело больные люди, чаще всего после тяжелых заболеваний: повторных инфарктов, инсультов и других болезней – болезней ведь много. В своем дневнике она писала, что больница была для нее как тюрьма. И поэтому она очень переживала, что так долго в больнице, и хотела очень домой. А я еще подумала: в Боткинской больнице такие хорошие врачи (я Боткинскую больницу знала), как они могли такую тяжелую больную отправить в санаторий? По виду она больше подходила для стационара.

– Какой режим вы назначили в таком положении больной?

– Посмотрела я ее – тяжелая больная, декомпенсированная: бледно-синюшное лицо, одышка при любом движении, ноги отечные, ей трудно двигаться. Ну, она еще полная женщина, но это не от полноты, а от сердечной недостаточности. Я ее посмотрела, по-моему, ничего особенного, давление у нее было нормальное. Ей сразу сделали все обследования, было назначено необходимое лечение и постельный режим. Следующий день был выходной. Я ей сказала, что питаться она будет здесь, что единственно, куда разрешается ей, – только в туалет. Туалет как раз там недалеко, метров 8–10, отдельный. Лекарства назначила ей, сказала, что дежурный врач зайдет вечером на обход. Из дома я звонила, как там, потому что она очень была тревожна. И у меня, знаете, когда получаешь больную, то думаешь: господи, хоть бы уехала целой и невредимой! У нас свои приметы.

– Удалось ли вам пообщаться с Ахматовой как с человеком?

– Поговорить мне с ней не пришлось. Потом я ее осмотрела, осмотрела Нину Антоновну, пожелала им хорошего отдыха и сказала, что передаю их дежурному врачу и дежурному персоналу. Предупредила дежурных, чтоб поглядывали за ней. Вот и все, на этом наше знакомство закончилось. Говорить нельзя было, просто я не могла как врач вести какие-то разговоры с Анной Андреевной. Ну, это первое. К тому же она была не одна. Если бы она была одна, то была бы в какой-то мере заинтересована, чтобы поговорить с кем-то – чаще всего с врачом. Но она была не одна. Времени было так мало, что я не успела познакомиться с ней как с человеком. Обычно общение начинается после двух-трех визитов врача. На следующий день дежурный врач был – все ничего. Она лежала в палате, сидела, кушала за столом, выходить – никуда не выходила. Чувствовала себя удовлетворительно.

– Как все случилось?

– В понедельник обход у нас с 8 до 9 часов. Ну, пришла, скорее разделась, спросила у дежурных, как моя Ахматова. Вроде ничего, ночь спала. Я сразу пошла в ее палату. Пока я ее осмотрела, как полагается: послушала легкие, посмотрела ноги, нет ли там отеков, послушала сердце, померила давление. Спросила, как она прожила этот день. Все ничего, все было нормально. И давление было нормальное. Затем осмотрела Нину Антоновну, по времени мне уже надо было идти на пятиминутку – в 9 часов у нас пятиминутка у главного врача. И я скорее побежала на второй этаж, а их палата как раз около лестницы. Только я забежала в кабинет, присела на свое место, летит сестра: скорее-скорее, Ахматовой плохо! Вскочила я, вскочил начмед, еще по дороге сестру прихватил, и все мы ввалились в палату. Она полусидела на кровати, очень тяжело дышала. Еще больше стала бледно-синюшная, боли были у нее в сердце. Тут же все кинулись на помощь, сразу приступили к реанимационным предприятиям. Все, что можно было сделать в то время, сделали. Прошло не больше 5 минут, самое большее 15. И уже когда вынимали иглу из вены, она была мертва. По-видимому, у нее был повторный инфаркт, и сердце не выдержало. Нину Антоновну мы сразу в другую палату перевели. Потом стали собирать вещи Анны Андреевны. Подождали, пока все больные уйдут на завтрак, и перенесли ее на носилках в другую палату, как раз напротив этой двери. Дверь заперли, и сами все вышли. Разошлись. Вы знаете, когда умирает человек, – это ужасно. У вас на глазах не умирал никто?

– Нет.

– Слава богу, дай бог, чтоб и не видеть. Это ужасно. А когда ты – врач, и твой больной умирает, и ты беспомощен что-то сделать, впадаешь в тихую истерику. Ни охать, ни ахать нельзя, ни говорить, мы говорим тихо, потихоньку, сестер отослали, с главным врачом остались ненадолго, чтобы прийти в себя. Потому что выражение лица, глаз выдают состояние, а вокруг ходят такие же старики, такие же кандидаты. Ну, мы все кандидаты на тот свет. Мы вышли самые последние, заперли дверь. А потом надо было решить, куда ее везти на вскрытие. Договорились – в Склиф. Но когда везти? Мы прождали до обеда, чтобы не травмировать больных. И пока больные были в столовой, вывезли ее через запасной ход и отвезли в Склиф, к Алексею Баталову.

– Было что-то особенное с Ахматовой?

– У нее на шее был большой крест, серебряный, инкрустированный голубой эмалью... Нина Антоновна позвонила в МГУ, у Анны Андреевны была то ли внучка, то ли внучатая племянница (Анна Генриховна Каминская – внучка третьего мужа Ахматовой, Николая Николаевича Пунина. – М.Г.). Она приехала, крестик мы отдали ей в присутствии Нины Антоновны... Проводили мы Анну Андреевну в Склиф, а дальше уже подключился Баталов Алексей Владимирович, и всем остальным занимался он. Он и повез ее в Ленинград. Там ее отпевали, похоронили. Вам, конечно, интересно было бы, что она говорила?

– Все интересно.

– Мне с ней поговорить не пришлось. Не пришлось, потому что я увидела ее в критическом состоянии, безумно уставшей. Все-таки ехать от Москвы, даже на хорошей машине, сюда не меньше часа, это без пробок, теперь пробки – будешь ехать пять часов, но и тогда час – это самое меньшее, если хороший шофер, хорошая машина. Она была безумно уставшей, так что я не могла как врач начать с ней какие-то разговоры, могла только спросить о ее состоянии.

– Кто еще из известных людей лечился у вас в санатории?

– Я познакомилась с Фаиной Георгиевной Раневской, когда она отдыхала у нас в санатории. Удивительная женщина┘ Как-то был разговор о стихотворениях Анны Ахматовой (вот тогда Раневская расспросила о смерти Ахматовой). Я говорю, что читала очень мало и некоторые стихотворения не понимаю. Она посмеялась и говорит: «О, вы знаете, Маргарита Юзиковна, я тоже некоторые не понимаю». Я говорю: «Господи, как это хорошо, Фаина Георгиевна. Теперь я не буду считать себя глупой, а то думала, какая же я глупая, что не понимаю таких красивых стихов»...