Радость познания в Бикапо

Герман Виноградов, музыкант, солист группы «Гроздья виноградовы», живописец, график, фотограф, создатель объектов, звуковых скульптур, видеоартист (все это вместе взятое он называет Бикапо), неугомонен и на территории литературы. В настоящее время готовится к выходу книжка его прозы – «Сборник лекарчеств и снадобий». В этом тексте автор последовательно рассказывает, что нужно делать для блеска в глазах, прекрасного самочувствия и социальной адаптации. Именно с разговора об этой книге и начала беседу с Германом ВИНОГРАДОВЫМ Евгения ВЕСЕЛОВА.

– Насколько вы принимаете участие в процессе подготовки книги? Что делаете?

– Я написал книгу, Лиза Плавинская захотела ее опубликовать. В качестве иллюстраций решили использовать рисунки Дмитрия Плавинского. Книга называется «Сборник лекарчеств и снадобий». Соответственно и иллюстрации будут очень похожи на иллюстрации традиционного лечебника или травника, в котором есть текст, какой-то рецепт и иллюстрации.

– Участие в допечатном процессе принимаете?

– Я контролирую макет. Очень внимательно отношусь к таким вещам. Книга – это отдельный продукт. Написать – это одно, а издать – другое. Это уже следующая стадия. Еще когда я учился в институте, я буквально издавал свои проекты или курсовые работы, тексты и рефераты. Делал авторские книги-объекты, которые потом, уже спустя двадцать лет, выставлял. У меня тогда появилась идея, что все, что бы я ни сделал, должно быть произведением. Иначе мне не интересно. Даже если писал от руки, старался, чтобы было написано очень тщательным почерком. Обращал внимание на отношение белого к черному, следил за равновесием на листе, на развороте. Это такие тонкие вещи, которые понимают и уважают полиграфисты.

– То есть допечатный процесс является тем, с чем раньше приходилось иметь дело?

– Да.

– В этом вы похожи на героя ваших стихотворений, который имеет дело с разными сферами знаний. Например, он рассказывает, что учился астрономии, таксидермии, изобретательству, музыке┘

– Мой внутренний альтер эго, мой лирический герой, всегда находится в процессе непрерывного становления. Поскольку я разделяю сознание Бикапо, ему под силу любая человеческая деятельность: будь то искусство, врачевание, строительство или что-нибудь еще.

– Кстати, вы сами, как и герой-резонер, учились музыке и игре на музыкальных инструментах, так ведь?

– Да, учился играть на гитаре, на трубе. Но вот Бикапо, подсказывающий мне что делать, – это мой внутренний гений, которому нигде нельзя было научиться. Когда я сталкиваюсь с академическими музыкантами, имеющими серьезную подготовку в консерватории, где они зачастую и преподают, приходится обучать их: рассказывать о том, какие возможности имеют мои инструменты и как ими пользоваться. У них просто не хватает представления, как с ними обращаться и какой может быть вообще принцип формообразования, связанный конкретно с этими предметами. В их представление заложена гамма. Многие из них даже в рамках гаммы мыслят широко – взять ту же арабскую гамму в тридцать четыре ноты. Но это никак им не помогает в раскрытии металла. Металл – особая вещь, и его секрет раскрывается только тому, кто с ним очень долго занимается.

– Вы сказали о внутреннем гении, следовательно, не все знания вы берете от учителей. Многое вы получаете в процессе самопознания?

– Да. Самопознание – это великая вещь. Кто способен к самообучению и самопознанию, тот может по-настоящему реализоваться. В этом, кстати, помогает обычное образование. В школе и институте учат некоему инструменту овладения знаниями, учат мыслить. Это очень полезно. Умеющий мыслить человек может и бизнесом заниматься, и наукой, и языком. Важно, что он видит свою жизнь полностью, а не детально, как муравей, не видящий слово целиком. Цельное видение позволяет стратегически выстраивать линию поведения, свою деятельность и знать, куда направить поиски. В моем случае самообразовательный процесс направлен на постижение пластической стороны вещей, поскольку я работаю на территории искусства. Это занятие не умозрительно, оно непосредственно связано с материалом: надо его понимать, уметь обрабатывать, знать его свойства. И потом, архитектурное образование дало мне очень много, потому что оно очень разностороннее. С одной стороны, рисунок, живопись, с другой – сопромат, высшая математика, конструкции.

– Вы учились у того самого Андрея Туканова, который разработал деление прямоугольных неквадратных форматов чуть ли не до бесконечности?

– Да, он разработал систему модулей, восприняв эту идею от Вейсберга, своего учителя. Андрей Туканов пришел в мою жизнь как раз тогда, когда он был мне очень нужен и необходим. У меня был период становления. Мне было почти девятнадцать лет, когда я с ним познакомился. Четыре года мы очень плотно общались, я ходил за ним, слушал, раскрыв рот. Он разносторонний человек. Я узнал от него о Хлебникове, узнал о Поле Брэгге. Узнал о сыроедении и тогда же его попробовал. Он и его жена дома играли Баха на виолончели и на скрипке, а я на гитаре как раз тогда начал играть, тоже Баха играл. Мы говорили о поэзии, о музыке. С ним можно было поговорить о многих вещах, и это были недосужие разговоры с человеком, о котором я мог сказать, что он мой учитель, который мне раскрывал многие вещи.

– Применимы ли вами в сегодняшней деятельности принципы, которым он вас обучил в области архитектуры?

– Да. Когда я конструирую инструмент, я конструктивно мыслю. Андрей Туканов научил меня конструктивному мышлению. Человек, закончивший прикладное отделение, может сказать, что используемые мной трубки грязные и важно, чтобы они блестели. На самом же деле важнее, чтобы они были просто точно подвешены. Это как раз и есть конструктивный момент. А блеск – это уже не так существенно. И вот, сосредоточившись на самом главном, я пытался это главное поймать, для того чтобы потом развивать самостоятельно.

– А в поэзии, когда вы пишете произведение, это конструктивное мышление вам пригождается? Или поэзия – немного другая сфера?

– Я думаю, что точно такая же сфера. Только понятие конструктивности в поэзии может быть воспринято, наверное, с разных точек зрения. Если смотреть на нее с точки зрения звуковой организации, то звучание очень важно. Как, например, в заклинательной, произносимой поэзии важно, как она читается. Во время чтения поэзия проверяется. Если не читается, то что-то в ней не то, на мой взгляд.

И потом, важно отношение к слову. В какой-то момент появился в моей жизни Вилли Мельников. Я увидел в нем собрата, который существует в языке. Всегда хочется верить, что есть где-то волшебник, который со словом работает открыто. Он как раз такой. Когда встречаешь таких людей, говоришь: «Вот здорово! Давай-ка, иди-ка сюда!» Хотя на выступлениях Вилли многие интеллектуалы, знающие, допустим, пять языков, напрягаются. Они полиглоты, выучившие языки. Но ведь язык – это такая живая вещь, которой не учатся, а в которую вживаются и многое ей отдают, как Вилли, использующий сейчас в своей поэзии 108 языков.

– Бывает ли так, что вам, как человеку, обладающему определенным багажом знаний, хочется поделиться опытом с кем-то, кто только начинает свой путь и по незнанию делает что-то не так? Между прочим, ваш герой от своего имени часто кому-то что-то рассказывает и дает советы.

– Нет, вообще у меня такого нет. Советы эти очень идиотские и существуют исключительно в пространстве литературы (смеется). В этом пространстве готов быть учителем, давая сумасшедшие советы для таких же сумасшедших учеников. А в жизни – нет, хотя у меня есть генетическая предрасположенность к педагогике. Мой папа – педагог, бабушка – педагог, прабабушка – педагог словесности. Сейчас я для дочки Василисы, может быть, стану наконец учителем, созрею. Но опять же, стану учителем только в домашнем кругу. У того же Туканова педагогический талант. Или у Вейсберга. Или у архитектора Мис Ван Дер Роэ. У них есть способность передавать свои знания, а у меня есть способность делиться, но вот чтобы вещать – нет. Конечно, я провожу мастер-классы и никогда не буду скрывать как что-то сделано, но настоящий педагог должен выходить за пределы себя и, уже понимая возможности ученика, давать ему в соответствии с ними материалы, чтобы он мог раскрываться гармонично. Нельзя ученика подавлять. Со мной же бывает тяжеловато. В повседневной жизни я бываю иногда не выдержан. Не всегда готов понять, что у человека может быть другой взгляд на вещи. Темперамент такой. Все люди разные.

А вот Вилли, чей интеллектуальный багаж во многом превосходит мой, в принципе мог бы меня задавить, но такого не происходит. Мы находим общий язык, зная, что на территории поэзии в конце любого страдания должна вдруг родиться улыбка и дикий смех ребенка. Только тогда все ассоциации оказываются проработанными и происходит обретение изначального состояния. Вот это важно.

– Дали в своем дневнике однажды написал, что ежегодно какой-нибудь молодой человек спрашивает, что нужно делать, чтобы преуспеть в жизни. К вам наведываются с вопросом о том, как жить? И как вы на него отвечаете?

– Да. Я думаю, что у меня в Бикапо ответ происходит на невербальном уровне. С одной стороны, это сеанс, а с другой – это психотерапия в чистом виде. И если есть какие-то сомнения у пришедшего человека, то в процессе происходит разблокировка и он начинает понимать, что хочет на самом деле через возвращение к своей изначальной природе. Это мне кажется естественным для мистерии. Становится ясно, как жить и что делать, но эта ясность затуманивается в повседневной жизни, поскольку наваливаются другие пределы, в том числе и город. Но так просто на вопрос «Как жить?» я не готов отвечать. Я вообще не люблю авторитетов, но в свое время я прислушивался к людям, которые были для меня как путеводные звезды. Сначала Платон для меня был путеводной звездой, потом Шри Ауробиндо длительное время, до сих пор. Это люди, у которых я находил не ответ, а резонанс. Я понимал, насколько глубоко пережил многое Шри Ауробиндо. Для него опыт йогический не умозрительный, а абсолютно пережитый. Это, что называется, его личный experience и existence. Все это для него существует на самом деле, и он знает картографию всего этого, знает, как это все взаимосвязано. Людей, интересующихся эзотерикой, часто выбрасывает куда-то, они даже не понимают куда. Но все равно им интересно приобретать необычный опыт и чувствовать другую реальность, связанную с этой, причем не грубо, а детально. Точно так же, как при рассмотрении чертежа, понимать, что здесь на миллиметр надо поменьше. Или как в музыке понимать, что следует подтянуть струну, чтобы зазвучала нужная нота. Это тонкая настройка. Таким вещам я не готов учить никого, поскольку сам нахожусь где-то посередине между художником и ищущим. Что называется seeker по-английски. Через Бикапо я иду искать, что-то узнаю, иногда проваливаюсь опять же куда-то в бездну. Но все-таки у меня есть какая-то устойчивость. У меня точка сборки устойчивая, она все время, с каждым годом чуть-чуть приподнимается, как мне кажется.

– Вы неоднократно упоминаете античных авторов, только что рассказали о роли Платона в вашей жизни. Вы хорошо знакомы с античной литературой?

– Да, она вдохновляла меня своим строем, когда я с ней столкнулся. Я даже начал говорить гекзаметром после прочтений «Илиады» и «Одиссеи», и это бывает у многих, кто ими начитается. Это настолько вдохновляюще! Причем ведь было предположение, я несколько раз читал, что древние как раз говорили стихами, а прозаическая речь возникла потом. Я замечаю на примере Василисы, что она говорит ритмически: все время есть ритм, все время интонирует очень красиво. Это естественно, но потом, с возрастом, это куда-то уходит.

– А еще в одной из «Озадач» вы тонко намекаете на Аристофана с его «Лягушками». Почему о нем вы говорите несколько скептически?

– Он просто разозлил меня. В связи с Сократом, конечно, он гад последний, потому что написал пасквиль. Если посмотреть, как Сократ присутствует в «Диалогах» Платона, в «Пире» том же самом, становится ясно, что он – вообще несравнимая величина. А Аристофан что-то про него: «Сократ на облаках┘» И вообще-то он, Сократ, может быть один из тех, кто сформировал меня. Любимый Сократ!