Сексизм, пророки и массмедиа

Как сказал Достоевский, русский человек без Бога – дрянь.
Сергей Виноградов. В церкви. Конец 1890-х. ГТГ, Москва

Поэтесса Олеся НИКОЛАЕВА родилась 6 июня, в день рождения поэта Пушкина. Спорить с судьбой было бы нелепо. Она и не спорила. Даже, в конце концов, стала лауреатом премии «Поэт». И не только. Написала много книг, преподает. О взглядах Олеси Александровны на жизнь, духовность, литературу и на себя попытался узнать Борис КУТЕНКОВ.

– Олеся Александровна, вы лауреат всевозможных премий. Скажите, пожалуйста, достаточно ли талантливому творцу быть лишь талантливым и творить, чтобы добиться признания? Или необходимо иметь особый, олимпийский характер?

– Человек талантлив от природы – это не его заслуга, это данность. Однако мало быть обладателем этого дара, надо его в течение жизни не зарыть в землю, но и не растранжирить, а распорядиться им так, чтобы окреп, приумножился и принес творческие плоды. И вот здесь необходима творческая воля или «воля к тексту».

Воля – это свойство нашей природы, а личность – это то, что в человеке не есть природа, это то, что над природой возвышается, главенствует, оформляет ее. Поэтому в творчестве чрезвычайно важна личность автора. А характер – это то, каким образом личность воздействует на природу.

Таким образом, получается, что да, необходимо иметь определенный характер (его еще называют «стержнем»: например, «у этого человека есть стержень» или «это человек без стержня»).

– Вы сумели оседлать Пегаса и уверенно держитесь в седле. Считаете ли вы себя популярным автором? Много ли значит для вас vox pоpuli?

– Для меня важно прежде всего свое ощущение от того, что я написала: «Доволен ли ты им, взыскательный художник?» Кроме того, у меня есть определенный круг читателей, мнением которых я дорожу (в наибольшей мере это профессионалы – поэты, прозаики, критики, литературоведы, мои друзья). Есть один довольно точный показатель – получилось у меня нечто или нет: это «заразительность».

Если я написала что-то действительно настоящее, то мне хочется писать еще и еще, творческий пыл только нарастает, и, как правило, я пишу стихи – залпом, циклами, книгами. А если у меня получилось что-то нежизнеспособное, то я это отбрасываю и тогда пытаюсь нашарить вход на свою территорию с другой стороны.

– Вы довольно часто появляетесь на телеканале «Культура». Например, несколько недель назад телезрители могли наблюдать, как вы с полемическим задором отстаиваете роль искусства в программе «Тем временем»┘

Считаете ли вы себя медийным лицом? Что дает вам участие в телепередачах, теледискуссиях, телешоу? Содержится ли там реальная пища для ума либо разговоры о высоком – это обычный телефастфуд, который съел – и ни уму ни сердцу?

– Я, конечно, не являюсь медийным лицом. В телепередачах или на ток-шоу я появляюсь только тогда, когда обсуждаемая тема представляется мне не только важной, но и лично касающейся меня, входящей в круг моих интересов. Когда этого не происходит, когда тема – не моя, я отказываюсь.

К сожалению, это единственная общедоступная форма того, как можно донести до широкой аудитории свои идеи – в очень, разумеется, примитивизированном и урезанном виде.

– Почитатели вашего творчества знают о вас много, но в основном факты вашей биографии и хронологию многочисленных побед. Можно ли узнать или скорее прочувствовать, какая вы, Олеся Николаева, вчитываясь в ваши стихи?

– Я думаю, что, читая мои стихи, можно почувствовать мой характер, уловить мою интонацию – то, что называется «мелос». Хотя я с некоторых пор стала страшиться произносить это слово вслух: как-то раз я выступала на радио и употребила его, а какая-то слушательница то ли как-то не так расслышала его, то ли приняла его за слово «фаллос» и очень меня стыдила в прямом эфире, что я-де ругаюсь матом. Я сначала вообще не поняла, о чем речь, а потом очень смеялась.

– Вы – православный русский поэт. Это больше чем просто поэт?

– Я – просто поэт.

Но человек я – православный, церковный. Я убеждена, что подлинная поэзия живет именно в Церкви – ею можно там напитаться, а потом от избытка сердца говорить о жизни в миру.

– Понятие «классики и современники» значительно трансформировалось в сдвиге тысячелетий. Можно ли назвать вас современным классиком?

– Есть (и были) такие поэты, которых очень волновало их место в ряду других. Инна Лиснянская пишет в своих воспоминаниях о Семене Липкине, что его занимал этот вопрос.

Такой интерес был и у Давида Самойлова: он тоже как-то расставлял поэтов по их таланту и значимости, пробовал определить свое собственное место в этой иерархии.

Но меня этот вопрос о «моем месте» всегда оставлял равнодушной. Единственное, что я вижу: как много у меня за последние 15–20 лет появилось поэтических последователей, а то и эпигонов. Но это только кажется, что такой тип письма, который критик Ирина Роднянская еще в конце 80-х назвала «стихопрозой», когда писала о моих тогдашних стихах, очень прост: расшатанная строка, условная, то скользящая по ней, то вовсе исчезающая, а то прущая напролом рифма.

Но на самом деле тут есть свой секрет: прозаическое содержание в какой-то момент, достигая своего «пуэнто», преображается, а все стихотворение – гармонизируется.

Это как в сказке: стукнулся селезень оземь – выскочил заяц, стукнулся оземь заяц – превратился в волка, а волк ударился об землю и стал добрый молодец.

– Да, меня этот вопрос в вашем творчестве тоже давно занимал. Рецензируя книгу ваших избранных стихотворений («Литературная учеба», № 4, 2010), я писал, что «сама Олеся Николаева характеризует собственную строфу как «расшлепанную на широкую ногу», «взбаламученную», а Дмитрий Бак, автор предисловия к вашей книге, отмечает «небрежность», «видимую необработанность» как «главную примету» этой поэтической техники. Наверное, все-таки не «главную», а одну из допускаемых автором, поскольку и безупречно исполненных силлаботонических стихотворений в книге немало, а значит, такой подход к форме – это не небрежность, а осознанно выбираемая позиция в случаях, когда поэт считает ее стилистически оправданной и допустимой. Сюда бы я отнес и частую нарочитую оборванность, незавершенность концовки (опять же не во всех случаях – нередко стихотворение заканчивается восклицанием). В использовании акцентного стиха, в некоторой «безалаберности» автору видится свобода, распахнутость навстречу «ветру, музыке за забором, горю-злосчастью, Богу┘» (этому посвящено одно из ваших стихотворений о советских цензурных вымарываниях).

Как вы считаете, поликультуризация современной России – это благо для нашей страны?

– Я считаю, что главное сокровище наше – религиозное, культурное, национальное, социальное, какое угодно, – это православие. Именно в его лоне родилась нация, культура, государство.

– Есть ли пророки в нашем Отечестве?

– Наверное, пророки есть – среди духовенства, среди старцев, среди святых. Но в Священном Писании есть ведь и такой случай, когда Господь сделал так, что заговорила Валаамова ослица, предрекая должное┘ Главное предупреждение, которое нам следовало бы помнить, это слова Достоевского: «Русский человек без Бога – дрянь».

– Существует ли сексизм (дискриминация по принципу мужчина/женщина) в непростом мире современных российских литераторов? Если да, то как вам, красивой женщине, удается ему противостоять?

– Поскольку я никогда сама не обращала внимание на то, что я «женщина-писательница», то я и не сталкивалась с этим сексизмом. Вообще «женская тема» – это не моя тема.

В творчестве важна личность, то есть как раз то, что возвышается над природой, а следовательно, и над полом: тут нет «ни мужского пола, ни женского».

А это, собственно, то, о чем мы с вами говорили в начале интервью.