Евгений Лесин
Иногда можно и не Достоевского читать, другую достойную прозу.
Фото Екатерины Богдановой
Неправильно и абсурдно встречаться с Разумовским, например, на рабочем месте, в редакции. Хотя можно, он, как и Ерофеев, впишется в любой интерьер. Просто чаем поить придется, что нелепо. Можно с ним встретиться в Кремле, возле Царь-пушки. Можно возле Царь-колокола. Хотя лучше на Лобном месте. А еще лучше в рюмочной «Второе дыхание». Или в рюмочной на Герцена. Или в кафетерии «Аист». Можно и не в Москве, а, скажем, в Ленинграде, в одной из забегаловок Петроградского острова, ну, допустим, на Кронверской. Можно и в Смоленске, но тогда пусть он сам вас ведет, знает, поди, лучше прочих.
Разумовский много чего знает лучше прочих. И пишет про весь тот кошмар, который знает лучше прочих. У него, правда, он почему-то получается веселым и, соответственно, не таким уж кошмаром. Да и какой кошмар, если жизнь? Жили и живем. И дальше так будет, другим вон хуже пришлось.
А он держится.
Молодцом.
Жаль, что не в рюмочной? Жаль. Но все равно «на ты», потому что ходили туда, ходили.
С Олегом РАЗУМОВСКИМ беседует Евгений ЛЕСИН.
– Олег, твой первый литературный опыт?
– Помню, в пять лет сочинял за сараями сексуальный рассказ.
– Твой первый алкогольный опыт?
– В четырнадцать лет выпил три стакана кубанской водки и отъехал. Потом пил уже гораздо лучше.
– Твой первый сексуальный опыт?
– Была подружка в восьмом классе, Лиля Бухарова из десятого. Как-то пригласила меня на Новый год. Я сначала распил с Керей бутылку водки в подвале, а потом пошел. Мне дали там сразу штрафной стакан перцовки. Выпил и пошел блевать на крыльцо. Лиля пришла и отвела меня в темную комнату. Там все и произошло.
– Твой первый психиатрический опыт?
– Я родился на территории дурдома. Мать была врач-психиатр.
– Что такое Россия?
– Россия для меня ассоциируется с водкой «Российской». Теперь такой нет.
– Почему ты такой оптимист?
– Потому что дурак.
– Веришь ли ты, что русская литература наконец пойдет по твоему пути или, наоборот, все останется там, где и сейчас?
– Пойдет. Куда она на х... денется.
– Твое отношение к Достоевскому? Считаешь ли ты, что до него в России не было настоящей народной литературы, что все было только сплошь имитацией?
– Лагерный опыт никому никогда не мешал. Но у меня, например, в хрущобе на окраине Смоленска, на каждом этаже кто-то сидел, а некоторые по нескольку раз, так что ходить в зону было не обязательно. До Достоевского в литературе были одни похабные частушки.
– Твои прогнозы в отношении дальнейшего описания русского народа – будет ли в этом деле революция или мы и дальше будем пережевывать то, что написали 40 лет тому назад писатели-деревенщики?
– Если писатели будут посещать заведения типа «Второе дыхание» возле метро «Новокузнецкая», то со временем грянет революция в литературе.
– Как ты познакомился с прозаиком Сергеем Юрьененом, твоим, не побоимся этого слова, издателем?
– По Интернету, наши взгляды совпали.
– Читаешь ли ты хоть что-нибудь? Если да, то что?
– Достоевского, конечно, перечитываю. Нашел на работе четвертый том «Братьев Карамазовых» и каждый день читаю.
– А современных литераторов ты почитываешь?
– Только тех, которые попадают в журнал «Слова».
– Твое отношение к религии? Или к вере. Надо ли во что-то или в кого-то верить?
– В черный квадрат.
– Есть ли хоть что-нибудь важнее русского языка?
– Матерный как более продвинутый вариант русского.
– Чувствуешь ли ты себя в оппозиции? Политической? Эстетической? Должен ли писатель вообще быть в той или иной оппозиции?
– Писатель – это отщепенец и нигилист. Общество относится к нему подозрительно, что вынуждает его хочешь не хочешь становиться оппозиционером.
– Ты веришь в прогресс? И вообще прогресс, если он все-таки существует, – это хорошо?
– Если есть регресс, то есть и прогресс. Конечно, это хорошо.
– А как тебе постмодернизм? Ты ведь постмодернист? Или модернист? Или постпостмодернист? Или ты их всех ненавидишь?
– Я всех люблю.
– Дмитрий Быков – твой кумир? Или все же какой-нибудь Троцкий?
– Пока я себе кумира не сотворил. Быков неплохой шоумен, Троцкий мало интересен.
– Отречемся от старого мира?
– Запросто.
– Твое отношение к порнографии? К матерщине в отечественной словесности?
– К порнографии отношусь спокойно. У меня, кстати, есть статья «Москва порнографическая», которая вошла в книгу «Второе дыхание». Там рассказывается о зарождении и развитии порнографии в столице.
– Не верю, что ты не пишешь стихи. Если даже и не пишешь, то наверняка ведь грешил этим по молодости? А, например, пьесы?
– Пьесы никогда не писал. А стихи были. Вот небольшое стихотворение:
По улице Ленина едет трёхтонка
А в кузове трётся о бортик бабёнка
«Абортик, абортик», – мечтает бабёнка
И бьётся о бортик ребёнком.
Так хочется врезать ей в харю за это.
– «Тени», недавно вышедший твой роман, – это твой первый роман? До того были только рассказы? Что ты вообще думаешь о жанре рассказа? Романа?
– Да, это первый роман. Одно время писал небольшие повести, которые напечатаны в «Митином журнале». Одна из них «С советским акцентом» недавно издана во «Франтирёре». Рассказ наиболее адекватная и очень русская литературная форма. В нем, как в джазовой композиции, есть возможность для импровизаций и эксперимента. Роман в принципе тоже можно писать как большой рассказ. Тогда получается легко и спонтанно.
– Когда ты получишь Букеровскую премию, ты станешь добрее или, наоборот, пойдешь дервишем по Руси?
– Такие деньги пропиваются за неделю.
– Любишь путешествовать? По книгам твоим – ты все время куда-то едешь.
– Да, люблю. Были б деньги, постоянно путешествовал бы.
– Где тебе больше нравится – в Москве или Смоленске? Смог бы ты долго жить в Москве? Или, например, в Равалпинди?
– Я подолгу жил в Москве и Питере. Москва мне нравится, в ней есть историческая и литературная аура. Питер очень литературный город. Мне понравился Стамбул. Очень кайфовый город. Там даже на улицах типо анашой пахнет. Кажется, никто никуда не спешит. Турки такие отвязные. Идут по городу пританцовывая. Постоянно звучит какая-то музыка и периодически завывания муэдзинов, передаваемые по радио. Смоленск тоже по-своему хорош. Здесь много старины. Его непосредственно коснулись три самые большие русские войны – с Польшей, Францией и Германией. Одним словом, ключ-город.
– Ты работал, я знаю, в газете, работал переводчиком. Понравилось тебе в журналистике? Кого ты переводил?
– В журналистике очень понравилось. Я работал какое-то время в смоленской газете «Рабочий путь» и «Московском корреспонденте». Когда пишешь для газеты, постоянно общаешься с интересными людьми и узнаешь много нового. Переводил очень многих авторов. Больше всех понравился индус, пишущий на английском, Рана Дасгупта. Он написал сильный роман «Токио не принимает».
– Ты за красных или за белых?
– Я за советы без коммунистов.
