Битва за Москву Рустама Рахматуллина

Раньше попасть в любовный миф могли только кремлевские обитатели...
А.И.Куинджи. Москва. Вид на Кремль со стороны Замоскворечья. 1882. Государственный Русский музей

В прошлом году мы беседовали с Рустамом Рахматуллиным («НГ-EL» от 04.09.08) в связи с выходом его книги-эссе «Две Москвы, или Метафизика столицы», получившей третью премию «Большая книга-2008» и ставшей лидером читательского голосования на сайте премии. И вот новый повод для встречи – издание второй книги «Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа». Наша газета уже писала о ней («НГ-EL» от 10.09.09), а теперь про облюбование столицы расскажет сам автор.

– Рустам, первая книга имела премиальный и читательский успех, вышли благожелательные рецензии... А были еще какие-то отклики? Например, вы ожидали реакции из Петербурга, поскольку в книге богоданная Москва противопоставлялась «человекоданной» Северной столице.

– Большая часть вопросов к автору начиналась с сопоставления Москвы и Петербурга: во-первых, это начало книги, во-вторых, всеми любимая тема. Какая-то полемика завязалась в Интернете – причем это был разбор нашего с вами интервью, а не самой книги. Я не отвечаю в ЖЖ, не имею блога, дискуссий не поддерживаю. Так что можно сказать, их и не было. Через полгода после выхода книги пошла вторая волна критики – в изданиях московской мэрии, из чего я заключаю, что это связано с учреждением движения «Архнадзор», в котором я участвую. Некий текст начинался так: «Он говорит как царь XV века┘» Автор предполагал, что это хула.

– Расскажите про «Архнадзор» – вы ведь являетесь его координатором? Зачем нужно это движение, если вы и раньше занимались защитой московской старины?

– Было важно и нужно консолидироваться. Люди без принуждения, каждую неделю собираются на совет, на тематические секции, почти каждый день – на массовые творческие акции, а по мере необходимости выходят на пикеты. На информационную рассылку подписаны несколько тысяч человек, активных дозорных около сотни. В «Архнадзоре» много прекрасных девушек, а все неформалы-ветераны знают, что это верный признак живого дела. И девушки – не просто свидетельницы происходящего, а настоящие воительницы, амазонки. Координаторами являются несколько человек, которые ведут секции (направления), выступают от лица «Архнадзора» с комментариями и печатно. Я поначалу взялся за правовую секцию, зная, что очень скоро появится профессионал, который примет эту работу. Так и случилось. Сейчас мы уже подали в городскую Думу пакет поправок в закон о наследии. Координаторы разбирают между собой и курируют горячие точки, ведут тревожные адреса, что называется, до победного.

– То есть узнаете, что планируется снос исторического здания, и встаете на его защиту?

– Необязательно снос – существуют проблемы с охранным статусом, методические ошибки реставрации и множество иных поводов для вмешательства.

– И чего у вас больше в битве за старую Москву – побед или поражений?

– Если говорить о статистике за 15 лет, она, конечно, проигрышная. За эти годы снесено около 700 зданий – не только памятников, но и тех, которые так и не получили охранного статуса, хотя заслуживали. Мы как-то подсчитали: в среднем выходило по одной победе в год. Если говорить о статистике собственно «Архнадзора», то наша история слишком короткая: движение учреждено только в феврале. Даже не обо всех удачах можно рассказывать, потому что иногда удается чего-то добиться кулуарным образом, на условии неразглашения: застройщики идут на попятную, а мы не придаем историю гласности.

– Вернемся к литературе. Вы говорили, что ваша вторая книга – глава из первой, изъятая из-за большого объема. То есть для адекватного восприятия «Облюбования┘» сначала нужно прочесть «Две Москвы┘»?

– Мне кажется, что нет. Эта глава была не просто велика – в ней образовалась своя внутренняя структура, слово «Москва» появилось в названии, чего нет ни в одной главе. То есть с самого начала рождалась отдельная книга, просто я не сразу это понял.

– Да и слово «метафизика» в названии второй книги всего лишь на третьем месте, после слов «топография» и «социология»┘

– Нужно объяснять без метафизики то, что объяснимо без нее. В московском любовном мифе многое объясняется именно социологией, движением разных сословий по городу, их «мифопоместительностью». Мифы охотнее рождаются вокруг дворянства, чем вокруг плебса, даже богатого. Так что социология сначала, метафизика потом. В книге есть несколько этюдов о метафизике судеб вне связи с топографией Москвы. Например, случай Чайковского и фон Мекк. Они не встречаются не только потому, почему мы думаем, но и потому, что Орфей не должен оборачиваться на Эвридику, выводя ее из ада. Или сюжет о смерти Скобелева в объятиях проститутки. Мне пришло в голову, что эта смерть – зеркальное отражение той профанации священного брака, каким стало перемирие с турками на пороге Константинополя в 1878 году. Взятие города в средневековой традиции понимается как брак, а взятие города Святой Софии, нового Рима – это, конечно, брак священный. Так вот, мы не вошли в Константинополь на белом коне, но смогли ходить в него по условиям перемирия┘ Таких этюдов немного, они не приходят по щучьему велению. Если говорить именно о метафизике города, проявляющейся в любовном мифе, то во второй книге ее действительно меньше, чем в первой. Несколькими этюдами сам доволен настолько, что было искушение перенести их в первую книгу. Например, о Покровских воротах с «домом-комодом» князей Трубецких, о Никольской улице. Этот последний – фактически приложение, где почти не говорится о любви, но достраивается карта города, уточняется граница московского «Веста» и «Иста», наблюдаются приключения архитектурных фигур по сторонам этой границы.

– Вы пишете, что после «Бедной Лизы» Карамзина «москвич увидел место через книгу – так, как он с тех пор предпочитает видеть всякие места», а в ХХ веке «любовный миф предпочитает книге пленку. Лучшие киноистории пространственно точны, и чем точней, тем лучше». А появление Интернета способно влиять на любовный миф?

– Надо наблюдать за развитием краеведческих сайтов – как именно они актуализируют, оживляют пространство города.

– Но люди все чаще знакомятся через Интернет, заводят виртуальные романы – не получается ли, что для сотворения мифа городское пространство утрачивает былое значение?

– История личного знакомства еще не миф. Миф – это выборка из личных историй. Городской миф – пространственный выбор. Книга не про то, где в Москве лучше угнездиться, чтобы привалило счастье, а про то, где у личной истории, включая вашу, есть шанс стать мифом. Хотя небольшая прикладная часть в книге есть: обнаружены некоторые перекрестки, на которых стоит встречаться, назначать свидания, и даже объясняется, почему┘

– Например, Камергерский переулок┘

– Да, такой «горный проход», перевал на водоразделе, между облюбованными ареалами Арбата и Кузнецкого Моста, миром приватности и миром общежития┘ Возвращаясь к вашему вопросу: литература начиная со второй половины ХХ века редко дает мифообразующий материал. Недостаточно чьей-то начитанности, нужно массовое признание сюжета. Трудно вспомнить последнюю по времени книгу, которая создала бы такой миф. «Доктор Живаго», а что после него?

– А роман Владимира Орлова «Камергерский переулок»?

– Пока не прочел, хотя название многообещающее. Орлов вообще не в первый раз задумывается о строительстве городского мифа. Но «Москва слезам не верит», «Ирония судьбы», «Военно-полевой роман» и весь недлинный ряд фильмов, который приводится на последних страницах книги, – явно впереди литературы в мифотворческом смысле. Именно потому, что кино – заведомо более широкий путь для становления мифа. «Покровские ворота» Леонида Зорина не стали бы мифом, оставшись только пьесой. С другой стороны, телевидение, особенно столичное, в последнее время плодит огромное количество псевдокраеведческих передач с вымышленными сюжетами. На планерке втыкают очередной флажок в карту города, и сценарист проводит бессонную ночь, сочиняя что-нибудь про неупокоенные души. Дня через три это уже впаривают миллионам людей. Теоретически, методом столь высоконаучного тыка может родиться новая «Бедная Лиза». Но нет – не рождается. Так что не только в массовости дело: автор должен быть качественным, а звук – массовым. Новое время знаменуется выходом частного человека на сцену любовного мифа. Сначала на равных с царями, затем – вместо них. Но частный человек значителен. А Новейшее время? Боюсь скатиться в инвективы по поводу глянца и масскультуры, но сейчас каждый Петр Иванович Бобчинский кричит о себе, выясняет отношения со своей любовью при посредничестве шоуменов. Носители громких фамилий, мнящие себя новой элитой, аристократией, выносят личную жизнь на публику, чего истинная аристократия никогда намеренно не делала, решая такие вещи в кругу семьи. Сегодня можно быть никем, ничем и все-таки пролезть в миф. Другое дело, надолго ли.

– Вы сейчас много ездите по провинции, пытаясь выстроить ее метафизику. Московская тема уже закрыта?

– Путешествую в самом деле много, но количество информации и впечатлений еще не перешло в новую книгу. Есть несколько текстов, случайно ложащихся на карту, вполне метафизических, но разрозненных. Что касается Москвы, не зарекаюсь продолжать, но давно не приходят новые темы. Наверное, нужна некая «блокировка», чтобы считать первые книги завершенными. Остался незаписанным маленький московский этюд – про собак. «Муму», «Каштанка» и «Собачье сердце». Сначала пришло в голову, что Остоженка – улица Муму, Пречистенка – улица «Собачьего сердца». Но сюжет не в этом. Муму спасают из воды, она попадает в дворницкую и возвращается в воду. Каштанка начинает в столярной, попадает в артистки (уже квазичеловеческое состояние) – и обратно в столярную. Наконец, Шарик превращается в человека – и обратно в собаку. Хронологически тексты созданы именно в восходящей последовательности. Здесь какая-то архетипическая метаморфоза.

– Когда вы приезжаете в другие города, то переносите на них московские архетипы?

– Конечно, поначалу подхожу к провинциальному городу с московской меркой. Если, например, город холмистый и холмы образуют какое-то отношение, полюса, то к ним применима римско-московская категория Семихолмия и московская категория «опричности». В провинции есть города потенциально столичные – скажем, Севастополь, о котором у меня давно написано эссе. Что это за потенциал? Комплекс римских, иерусалимских и константинопольских ассоциаций, явная соотнесенность с этими городами, с Киевом, Москвой, Петербургом, участие в диалоге или полемике этих городов. В подобных случаях можно и нужно смотреть «из Москвы». А вот в притязательном Нижнем Новгороде, который иногда считает себя третьей столицей, кроме знаков Киева (нижегородский Печерский монастырь с его киевской монашеской традицией), я не нахожу другой «столичности». В отличие от царской Казани.

– Метафизика городов – новая область знаний. Нет ощущения, что некоторые аспекты не открываются, а создаются? Речь не о сознательной выдумке, а о том, что пространство не терпит пустоты и населяется смыслами.

– Судить не мне. Часто говорю, что считаю свои книги творящим комментарием. Это рабочее определение эссеистики. Помните, первая книга открывается текстом «Белый кречет храма»? При мне однажды излагали его сюжет, ощутимо отступив от оригинала. И я почувствовал, что текст может жить как миф, без участия автора, передаваться с вариациями.

– У вас появились ученики, разделяющие ваши идеи?

– Если говорить о последователях на письме, пока не вижу.