Изморось потустороннего

Председатель, президент и оргсекретарь клуба: Сергей Сибирцев, Юрий Мамлеев и Дмитрий Силкан.
Фото из архива клуба

В этом году исполняется пять лет Клубу метафизического реализма ЦДЛ. Самое время подвести некоторые итоги. Какие из поставленных целей были достигнуты? С какими трудностями пришлось столкнуться? И какие планы существуют на будущее? Пожалуй, никто не ответит на эти вопросы лучше основателя Клуба писателей-метафизиков...

– Сергей Юрьевич, основывая клуб, вы, наверное, ставили перед собой определенные задачи. Были ли они решены?

– Хотелось бы разобраться, для чего вообще был нужен Клуб метафизического реализма ЦДЛ. Мне кажется, что сегодня мало кто сможет вспомнить главную причину, а не одну из второстепенных. В сущности, это не только популяризация нового литературного направления, персональная раскрутка активных участников, взаимоподдержка и создание информационных поводов. Я бы хотел выделить главную причину. Если вы читали философские работы Юрия Мамлеева, вы согласитесь, что это достаточно сложное, детально проработанное, крайне жестко структурированное и в чем-то догматичное учение. Определение, которое Юрий Мамлеев дал термину «метафизический реализм», слишком узко даже для меня, что уж говорить, например, об Анатолии Киме, Владимире Орлове, Анатолии Королеве и многих других. Таким образом, у этого термина могла быть двоякая судьба. Он мог стать обозначением своеобразной литературной секты, литературной школы Юрия Мамлеева в узком смысле этого слова. Метафизическими реалистами в этом случае называли бы только фанатов и подражателей Мамлеева. Либо надо было что-то делать, чтобы прижилось более расширительное толкование этого термина. Для этого и был создан клуб, в который вошли писатели, которым не зазорно называться «метафизическими реалистами» по духу, а не по букве. Пять лет назад этот термин использовали главным образом в первом значении, сегодня – во втором. Во многом, я полагаю, это произошло благодаря деятельности клуба. Нам это не всегда ставят в заслугу только потому, что это произошло незаметно и совершенно естественным образом. Поэтому я считаю, что клуб оказался достаточно эффективным творческим объединением.

– Это, конечно, достижение, но в результате значение термина «метафизический реалист» сильно размылось. За это часто упрекают┘

– Ну и пусть упрекают. И правильно, что упрекают. И чтобы упрекали еще больше, я скажу, что являюсь принципиальным противником четкого определения термина «метафизический реализм». По моему мнению, метафизический реалист – это тот, кто ощущает всеми порами, всей своей тактильной сущностью изморось потустороннего, а о чем он пишет и в какой стилистике – это уже частности. Именно поэтому клуб не превратился в центр клонирования подражателей Мамлеева, а стал организующим моментом, некоей точкой кристаллизации для художников, воспринимающих повседневную реальность как зашифрованное послание. Именно поэтому нам удалось объединить в одном клубе писателей, близких к магическому реализму, фантастическому реализму, сюрреализму, постмодернизму и так далее, с писателями, которые стоят очень близко к традиционному реализму, – такими как Владимир Маканин, Ольга Славникова, Сергей Есин, Сергей Шаргунов, Василина Орлова. Замечу, что отдельные писатели, относившиеся друг к другу с некоторой настороженностью и предвзятостью, подружились и нашли точки соприкосновения именно на заседаниях клуба. А вспомним какое-нибудь объединение прошлого века, например, «Серапионовы братья» – разве их можно подогнать под один знаменатель? И замечательно, если члены клуба активно участвуют еще в каких-то творческих объединениях – как говорится, спорт зарядке не помеха.

– Многие писатели открещиваются от того, что являются «метафизическими реалистами», будучи ими де-факто┘

– И это еще одна причина не затягивать слишком туго веревки определений. Дело в том, что писатели очень не любят ярлыков. Им кажется, что это создает угрозу их самобытности. Никто не хочет восприниматься через запятую – каждый хочет быть отдельной вершиной. Вот, скажем, Евгений Попов методично отрицает, что он постмодернист, хотя, по моему мнению, его «Зеленые музыканты» – чисто постмодернистское произведение. И Евгения можно понять. Помните советский мультик про козленка, который умел считать, и все, кого он посчитал, начинали его преследовать? Вот и дорогие наши писатели часто ведут себя как герои этого мультика. Если вас отнесли к какому-то направлению, о котором вы и знать не хотите, то это не значит, что кто-то против вас злоумышляет или считает вас вторичным автором. Напротив, возможно, что этот человек хочет что-то акцентировать в вашем творчестве, что-то такое, что, как это нередко бывает, вы сами не замечаете. Тот же Владимир Винников причислил меня в свое время к «черным реакционным романтикам», и знаете, при здравом размышлении, мне это определение пришлось по душе.

А потом возможно, что страх определений – это еще и отголосок кампаний против «идеалистов», «формалистов», «попутчиков» и так далее. Что поделаешь, это засело в подкорку наших уважаемых сочинителей.

– Однако метафизический реализм все равно остается немейнстримным литературным явлением┘

– Особенность нашего направления в его оригинальности, а не в том, что он претендует стать мейнстримом. И потом, традиционный реализм прививается начинающим писателям и критикам во многих учебных заведениях, в том числе Литературном институте. Он активно культивируется толстыми литературными журналами. Неудивительно, что эстетика метафизического реализма у многих вызывает отторжение, – им навязали традиционный реалистический канон (натуральная школа, критический реализм, соцреализм), а самостоятельно мыслить не научили. Что мы можем этому противопоставить? Клуб – это просто объединение ярких индивидуальностей. То, что метафизический реализм не является мейнстримом, меня абсолютно не смущает. В этом году исполняется не только пять лет Клубу метафизического реализма ЦДЛ, но и 40 лет самому термину. Представьте только – сорок лет! Нас затирают, фамилии многих участников клуба вычеркивают, статьи о метафизическом реализме в некоторых «осторожных» изданиях не принимают к публикации, диссертации по этой теме отклоняют (единственное исключение – Роза Семыкина). Ну и прекрасно, господа отклонители. Сорок лет ждали и еще подождем. Мы-то видим, какой отрезок пути пройден, сколько всего сделано. Возможно, что любители русской словесности будущего решат, что метафизический реализм – единственное яркое импрессионистское пятно на пресном литературном ландшафте рубежа второго и третьего тысячелетий.

– Но вы сам, насколько я знаю, в советское время поступали в Литинститут┘

– И знаете, Михаил, не жалею, хотя было странно, что после чистилища зональных и всероссийских совещаний молодых писателей я не прошел творческий конкурс в Литинститут. Хотя после войны этот институт и дал очень разноплановое поколение – от Бондарева до Бакланова, мне кажется, что писателей моего поколения он сильно нивелировал.

– Думаете, что и вас учеба в Литинституте «обтесала» бы?

– Нет, но скорее всего я был бы там белой вороной. Ломать себя в угоду преподавателям я бы не стал. Писать в духе производственно-социалистического реализма (да и в любом другом навязываемом «духе») – тоже не захотел бы. Когда я принес свои работы в журнал «Юность» в те тихие застойные советские годы, мне сказали: вы успели освоить массу профессий, почему же вы не пишете о производстве, почему вас интересуют так называемые «вечные темы»? В журнале «Москва» мне предложили кардинальную редакторскую правку, и я забрал рукопись. Редактор журнала Алла Фаворская потом мне сказала, что на ее памяти это был единственный случай, когда принятая к публикации рукопись была забрана автором. Для кого-то яд публикации сильнее внутренней логики, но не для меня. И в тот раз я забрал рукопись и из «Юности», и из «Москвы» и перебрался на постоянное место жительства из Воркуты в милую Калужскую губернию, отогреться. И, набравшись наглости, заявился в Калужское отделение Союза журналистов, где предложил свои услуги в качестве селькора, ни разу до этого не написав даже заметки в стенгазету. И буквально через несколько недель я стал выдавать «авторские материалы», то есть статьи от лица председателя колхоза, директора совхоза, руководителя сельхозхимии, сельхозтехники, агрономов, животноводов. Я записывал только термины и цифры, а потом свободно излагал мысль. И только с началом перестройки вернулся в Москву. А впервые напечатался в 1993 году в газете «День», благодаря покойному замечательному писателю Толе Афанасьеву, впоследствии ставшему моим другом. Он же порекомендовал меня издательству «Вече», в котором моим романом «Государственный палач» открылась новая серия – «Зона риска», подготовленная тогдашним главным редактором издательства Виктором Перегудовым. И дальше пошло-поехало. Так что молодым дарованиям я бы рекомендовал не замыкаться только на литературных упражнениях, а осваивать любые профессии. Жизненный опыт всегда будет полезен для сочинительства. А авторы, пусть и весьма одаренные от природы, но черпающие информацию исключительно из домашних библиотек, телевизора и интернета, – самые положительно-скучные писатели. Даже для нашего всеядного читателя.

– Что вас больше всего настораживает в текущем литературном процессе?

– Нравится все и одновременно ничего. Давно вызывает мое читательское недоумение узколобость некоторых литературных критиков. Мне кажется, толстожурнальная критика не поспевает в ногу со временем, к тому же есть подозрения, что она порой откровенно ангажирована. Я думаю, не случайно самые значительные сегодня критики работают в газетах: Павел Басинский, Андрей Немзер, Владимир Бондаренко, Лев Пирогов, Владимир Березин. Дискуссионных площадок на литературном поле, в сущности, раз-два и обчелся. Сильные позиции сохранила «Литературная газета», но, читая только это старейшее издание, объективной картины литературного процесса получить невозможно. «День литературы» дает возможность выступить поверх барьеров, но выходит раз в месяц. «Книжное обозрение» – чисто рецензионное издание. Остаетесь вы, «НГ-EL». Кстати, мои друзья, живущие в Америке, знакомятся с литературной жизнью в основном по вашему изданию.

Есть не дефект, а, скажем так, характерная особенность текущего момента. Это то, что размежевание в литературном мире происходит не по жанрам, не по идеологическим соображениям, а в зависимости от того, кто частью какого издательского проекта или клана является. Одиночкам приходится туго. Часто ли вы сегодня слышите о таком замечательном писателе, как Олег Павлов? Он исчез из поля зрения.

– Может быть, он исписался?

– А вы возьмите у него интервью, узнаете. И вообще мне очень не нравится, когда слово «исписался» используют в отношении некогда ярко взошедшего писателя в неуважительном контексте. Если начистоту, писатель имеет полное право исписаться и вовсе не обязан каждый год выбрасывать на рынок новый роман, как того требует современный издательский процесс. Как будто бы писатели обязаны всю жизнь сдавать экзамены каким-то самозванцам, пусть даже и называющим себя «литературными критиками»! В конце концов и Шолохов исписался, и Зощенко, и Олеша, и Фадеев, и Веничка Ерофеев, и Айтматов. Но слабые поздние вещи не отменяют их вершинные достижения. Для писателя, как для спортсмена, важен личный рекорд. Мы же не требуем от олимпийского чемпиона, чтобы он в шестьдесят лет одолевал дистанцию так же стремительно, как в молодости?!

– Как идет работа над романом «Любимец Люциферова», фрагмент из которого мы опубликовали в прошлом году?

– Продвигается. В этом романе снова будет очень сильный сновидческий момент, чем-то напоминающий киноэстетику Дэвида Линча. Но мне пришлось на некоторое время оторваться от сочинительства. Неудобно и перед читателями, и издателями, но полагаю наверстать упущенное время с метафизической помощью.