Михаил Бойко – Ирина Дмитриевна, насколько я знаю, на днях Фондом Михаила Прохорова будет учреждена новая литературная премия под странным названием «НОС». В чем ее специфика?
– Идея литературной премии давно дебатировалась в Фонде, но так получилось, что мы открываем ее в год 200-летия Гоголя. Это символично, хотя аббревиатура «НОС» возникла не в связи с Гоголем, а как сокращение для выражений «новая словесность», «новая социальность» и «новые смыслы». Идея «инновационности», которую будет пропагандировать премия, связана не столько со стилистическим экспериментом, сколько с поиском новой художественной системы координат, нового видения реальности. Я думаю, концепция премии удачно соотносится с фигурой Гоголя – может быть, самого инновационного и социального автора первой половины XIX века.
Мне кажется, что сегодня ощущается большая нехватка альтернативных репрезентаций реальности, новой социальной метафорики. Мир настолько стремительно меняется, что постоянно возникают новые сферы опыта, требующие новых способов их художественного осмысления. Однако, похоже, большинство литературных премий либо идут по пути оценки стилистических «(анти)красот», либо продолжают культивировать «гражданственность» сугубо советского образца. В сущности в шорт-листы попадают произведения из одного и того же эстетического ряда. Как правило, это вполне традиционалистские романы: когда читаешь произведения некоторых – даже молодых – авторов, порой невозможно понять, когда они написаны, то ли в 1975 году, то ли в 2000-х... Это говорит о том, что большая зона новой реальности, нового опыта остается за бортом премиального процесса и в результате не попадает в поле зрения читателей. Этот зауженный горизонт меня настораживает, ведь литература всегда была более чутким социальным барометром, нежели политическая рефлексия.
Кроме того, как вы знаете, Фонд не только поддерживает культурные инициативы, но и сам функционирует как просветительская и образовательная площадка. Проблема непроявленности разного рода инновационных трендов связана не столько с кризисом критической рефлексии (у нас есть много талантливых критиков), сколько с нехваткой площадок для интеллектуальных дебатов. Я не помню, чтобы в последнее время в российских СМИ шла, например, серьезная литературная полемика. Почему это происходит – вопрос отдельный, но мы можем констатировать, что таких площадок нет. Премия пытается создать такую площадку. И поэтому мы решили модернизировать саму институцию премии. Главный недостаток литературных премий в современном мире – их непрозрачность. Как правило, собирается жюри из экспертов-гуру, которые за закрытыми дверями отбирают книги, решают, кто будет победителем. Этот модернистский принцип «литературной вертикали» плохо согласуется с нынешним полицентричным и диверсифицированным культурным миром. Я считаю, что премия – это литературная игра, очень важная для развития литературы, но отнюдь не высший суд. И в этой игре интереснее не то, кого выбрали, а по каким критериям. В премии «НОС» жюри сначала кулуарно формирует шорт-лист, а затем в публичном пространстве обосновывает принцип отбора финалистов и прилюдно избирает победителя в процессе дебатов друг с другом и с аудиторией. Это своего рода интеллектуальное ток-шоу, на котором будет происходить диалог между обществом и экспертами.
– Жюри как целое будет обосновывать свой выбор или каждый член жюри персонально?
– Я думаю, что скорее всего второе. Я знаю по личному опыту, что редко решения принимаются единогласно, всегда у многих членов жюри имеется особое мнение. Если члены жюри будут обосновывать свое решение на публике, то думаю, что и победителем окажется не тот, кого бы выбрали за закрытыми дверями. Посмотрим, что получится, – это эксперимент. Я думаю, в публичном споре могут схлестнуться несколько полярных мнений о том, что такое современная инновационная проза, и наиболее интересным будет сам процесс: обсуждение, дебаты, возражения. Кроме того, мы вводим приз зрительских симпатий. Нам интересно, кого предпочтет публика, после того как будут выслушаны аргументы членов жюри.
– А сколько будет номинаций?
– Пока будет одна. Мы постановили, что принимаются прозаические произведения в широком диапазоне (от традиционного романа до экспериментальных и пограничных жанров), написанные и опубликованные на русском языке в книжном и/или журнальном форматах, а также в электронных СМИ. Мы не навязываем никаких жестких ограничений, мы задаем общее направление. Предпочтение должно отдаваться порождению новых смыслов, а что это за смыслы и как они порождаются – это уже предмет дискуссии.
– Ассоциация с рассказом Гоголя «Нос» настраивает на какой-то сюрреалистический лад┘
– Очень важно поднять на поверхность тексты, которые рассказывают о новом драматическом опыте, приобретенном нашим обществом за последние 20 лет, о поисках новой оптики осмысления реальности и видения будущего. В каком жанре удачнее всего будет сконденсировано это ощущение новой художественной перспективы – в форме фэнтези, фрагментарной или нарративной прозы, на стыке фикшн и нон-фикшн и т.д., – покажет время, то есть результаты работы жюри. Самое захватывающее в этом эксперименте – какой тип текстов будет прислан и что коллеги-издатели понимают под «новой социальностью».
– Состав первого жюри уже определен?
– Да. У нас есть президент премии, он выбирается на четыре года из числа уважаемых культурных деятелей. Нашим первым президентом стал Николай Сванидзе. Председателем жюри в этом году будет Алексей Левинсон, а членами жюри – Елена Фанайлова, Кирилл Кобрин, Марк Липовецкий и талантливый журналист и интеллектуал из Норильска Владислав Толстов.
– А каков размер премиального вознаграждения?
– Победитель премии получит награду в размере 700 тысяч рублей и статуэтку – символ премии. Каждый финалист, попавший в короткий список, получает по 40 тысяч рублей. Приз зрительских симпатий составляет 200 тысяч рублей.
– Если я не ошибаюсь, несмотря на кризис, Фонд расширяет свою деятельность?
– В этом году мы работаем в тех же финансовых возможностях, как и в прошлом. Литературная премия «НОС» – это часть более крупного проекта Фонда под условным названием «Книжный мир». Два года назад фондом была учреждена и поддерживается «Красноярская ярмарка книжной культуры» (КРЯКК). Вокруг этой ярмарки складывается комплекс мероприятий, направленных на пропаганду культурной книги. В прошлом году мы учредили библиотечный конкурс, который позволяет библиотекам модернизировать свои ресурсы для образовательного процесса, потому что в современном мире библиотеки переживают второе рождение и становятся центром культурной жизни. Российские библиотеки пытаются это делать, но им действительно сложно. Совместно с Фондом Бориса Ельцина мы инициировали программу Transcript по оказанию финансовой поддержки переводу русской литературы на иностранные языки.
Другое направление, которое активно развивается в Фонде, – это «Театральный мир». У нас большое количество партнеров-театров, есть театральный конкурс, который поддерживает новые постановки в зауральских регионах. Мы отлично понимаем, что театрам в провинции гораздо сложнее идти на эксперимент в связи со скудностью ресурсов и невозможностью пригласить серьезных режиссеров.
– В последнее время эксперты часто говорят о «перепроизводстве» в книжной отрасли. Вы согласны с таким диагнозом?
– Нужно уточнить, о перепроизводстве какого типа литературы идет речь. Если речь идет о «трэше», то я с вами согласна. Но все время наблюдается хроническое недопроизводство культурной продукции. Отчасти это связано с тем, что культурные книги не доходят до городов, тогда как «трэш» там представлен в изобилии. Конечно, такого рода литература тоже нужна, но есть невероятный дисбаланс между производством развлекательной литературы и образовательной или в более широком смысле – культурной. И возможности распространения здесь просто несопоставимые. Могу сказать, что в конце 90-х годов ситуация была намного лучше. На поле интеллектуальной книги тогда были десятки игроков, с которыми было необходимо считаться, шел разговор даже о том, что вскоре возникнет конкуренция за хороших авторов гуманитарной литературы. А сегодня очень многие издательства покидают эту сферу или вовсе исчезают, и вместо них ничего не появляется. Этот печальный процесс особенно заметен при регулярном формировании раздела «Библиографии» в «Новом литературном обозрении» – все меньше новых гуманитарных книг, которые попадают в поле рецензирования.
– Если судить по «неоавангардной» линии «НЛО», то вам лично должны очень нравиться современное искусство и поэзия?
– Мне нравится довольно широкий спектр современной поэзии и искусства. Но «современность», «инновационность» – вовсе не обязательно «навороченность» и ультрасложность. Самый радикальный эксперимент может быть внешне совершенно простым и незатейливым, но при этом фундаментально сдвигать плиты нашего сознания. Я люблю и новое, и старое искусство, поскольку хорошо понимаю, что прошлое – это неиссякаемый мощный ресурс для поисков новых художественных стратегий. Но, может быть, из-за того, что современное искусство нам очень долго было недоступно, я испытываю к нему особый интерес. Видеоарт, инсталляции, электронная музыка, дизайн и мода притягивают меня невероятно. Я полагаю, что оценивать инновации в литературе невозможно, не зная, что происходит в современном искусстве. Нужно понимать общий культурный контекст, чтобы адекватно оценивать то, что происходит в отдельно взятой области творческой деятельности.
– А как автор вы работаете над какой-нибудь темой?
– У меня полно личных идей, как исследовательских, так и художественных. Но учитывая, что на моих плечах издательство, выпускающее три гуманитарных журнала и 80 книг в год по разным дисциплинам, а также бурно развивающийся благотворительный фонд, мне приходится их все время откладывать. Но, может быть, когда-нибудь┘
– Как вы думаете, за последние годы отрыв отечественной гуманитарной науки от западной уменьшился, увеличился или стабилизировался?
– Конечно, прогресс налицо. Если вы возьмете первые номера «НЛО» и сравните с последними, то увидите, что 17 лет для лучших представителей отечественной гуманитарной мысли даром не прошли. Я бы сказала, что разрыв сохраняется институциональный, что лучше всего работают в новых направлениях гуманитарии, находящиеся вне отечественных институций – то есть либо «вольные радикалы», либо те, которые живут и работают за границей. Мне кажется, главная проблема – это консерватизм наших университетов, которые работают по старым программам чуть ли не советского образца. Это не везде так, но системного сдвига в этом отношении не произошло. Кроме того, сложно говорить об «апгрейде» гуманитарных дисциплин, пока под маркой сохранения «подлинной научности» утверждается незыблемость традиционных дисциплинарных границ, если, скажем, историк принципиально не интересуется тем, что происходит в смежных областях.
– А есть ли у нас гуманитарный продукт, который, будучи переведенным на иностранные языки, оказался бы конкурентоспособным?
– В художественной литературе несомненно. Что же касается гуманитарной литературы – это мучительный вопрос. Несомненно, у нас есть масса талантливых людей, но, за редкими исключениями, способ подачи информации таков, что их работы непереводимы на иностранные языки. Наша культура в продолжительной ситуации изоляции выработала тип научного письма, который предназначен для узкого «избранного» круга, для внутреннего потребления. Мне кажется, это главное препятствие для продвижения российской интеллектуальной мысли в мировую гуманитарную среду. По-видимому, сегодня ученый, пишущий для собственной культуры, всегда должен иметь в виду, что это должны прочесть и понять его иностранные коллеги – не менее просвещенные, но не погруженные в детальную фактографию локальной культуры.
– Вам не кажется, что по сравнению с 90-ми «градус дерзости» в гуманитарной области резко снизился?
– Кажется. Это может быть обусловлено сужением социальной сферы в связи с ужесточением контроля и (само)цензурированием. Но, пожалуй, не менее важна и потеря ориентиров. В 90-е годы, которые теперь модно поносить, а я пытаюсь защищать, брезжил неясный проект будущего, был всплеск энтузиазма, связанный с обретением свободы. Это очень сильно питало литературу. Сейчас в обществе царят растерянность и уныние, все твердят о тотальном кризисе. Однако, как известно, кризис может стать и началом нового творческого подъема помудревшего и возмужавшего общества.
Дарья Гармоненко